О, сын мой!
О, сын мой!
О, сын мой!
Стараясь не выпускать из виду подозрительную старуху, лейтенант подошёл к окну и выглянул на улицу. Стрельба откатилась за деревенскую околицу, на опушке дикого леса в стремительно сгущающемся сумраке метались розовые отблески подожжённых солдатами хижин, по небу тянулись хвосты густого дыма.
– Не переживай… Они скоро возвратятся, – произнесла старуха.
– С чего это ты взяла? – резко повернулся к ней Патрио. – И вообще почём тебе знать, куда нам надо?
Она беззвучно усмехнулась.
– Здесь только одна дорога… Та, по которой много лет назад такой же отряд, как ваш, увёл моего маленького сына… И теперь у меня больше нет моего мальчика. Нет… Но и той дороги больше не существует! Мост через реку разрушен!..
– Кем? – изумился Патрио.
– Мост разрушен, и значит, они возвратятся. И больше ни у кого не уведут сыновей в свою проклятую армию. Потому что и отсюда им тоже не уйти…
– Кем разрушен мост?! – снова прокричал свой вопрос лейтенант.
– Мною, – спокойно ответила старуха. – И не кричи, пожалуйста, я тебя хорошо слышу.
Он недоверчиво уставился на неё.
– Ты сумела без посторонней помощи разрушить мост?.. Да ты хоть до порога-то сама дойди…
Старуха сунула руки под плед и… кресло медленно выкатилось на середину комнаты – оказалось, что у него имеются колеса.
– А ты?.. – она уставилась на лейтенанта немигающим взглядом. – Ты… дойдёшь до порога?
Он навёл на неё дуло автомата, настороженно озираясь. Быстро опустившаяся тьма багровой кляксой прилипла к оконным стёклам, время от времени озаряя комнату отсветами дальнего пожара и мрачным кровавым блеском посверкивая в глазах пристально всматривающейся в него старухи. Ему хотелось броситься вон, убежать от её взгляда, но непонятная сила сковывала его, удерживала в этой низкой продолговатой комнате.
– Свет… В доме есть свет? – спросил он, оглядываясь вокруг, и комната тут же начала наполняться слабым, Бог весть откуда исходящим, свечением.
– В доме, где живу я и Смерть, есть всё, – изрекла, глядя перед собой, старуха. И мгновение погодя добавила: – Кроме жизни…
Патрио обошёл хозяйку и сел на стул. Странная, никогда прежде не приходившая к нему усталость, опутала всё его тело, мысли, чувства…
Зачем он здесь? Почему до сих пор не ушёл, почему слушает бред выжившей из ума старухи, когда давным-давно надо было пристрелить её и бежать догонять товарищей?
Знакомые, всегда успокаивающие строки, на этот раз почему-то не помогали. Тем более, что дальше шло не совсем понятное, нелюбимое им место:
И он почувствовал, что ему действительно тяжело, и хочется если не завыть, то заплакать, как бывало в далёком детстве, когда он сидел на коленях у матери, играл весёлыми жёлтенькими цветочками и слушал заунывно-протяжную песню их старого-престарого соседа – далёкого потомка какого-то племени индейцев аче-гуаяков…
Патрио закрыл глаза и почуял щекочущий аромат летнего полдня, запах цветов, услышал далёкую полузабытую песню:
Лейтенант поднял глаза и встретил странно расширенный взгляд старухи. Он встал и снова выглянул за окно.
– Они точно вернутся назад? – произнёс он, не зная, хочет он этого на самом деле или нет.
– Почему ты меня не убил? – спросила в свою очередь старуха.
– Не знаю… Патроны в диске заклинило.
– А потом?
– Не знаю! – резко бросил он, нервно дёрнув головой.
Он всегда дёргал головой, когда психовал.
– Но не пожалел, не думай! – выкрикнул он. – Я не знаю, что такое жалость! Не знаю! Меня не учили этому!..
– Чему же тебя учили?
– Убивать! Убивать всех, кто не повинуется или угрожает Империи!
– Что же она для тебя хорошего сделала, эта твоя Империя?
– Она меня вырастила! Выкормила и воспитала! Пока я не мог защищаться сам, меня защищали мои братья, понятно?
– А у тебя есть братья?
– Да! Нет! Не знаю… Не знаю я, что ты прицепилась ко мне!
Лейтенант в волнении забегал по комнате.
– Я имею в виду братьев по оружию, легионеров, – добавил он, повернув к старухе лицо.
– А твои родные, по крови?
– Не помню… Я воспитывался в Легионе, с детства..
Он подошёл к двери в одну из комнат.
– Туда не смей! – прошипела старуха. – Это комната моего сына.
Лейтенант некоторое время постоял, чувствуя, как его нестерпимо тянет войти в эту комнату, но всё же отвернулся и отошёл от двери.
– Эта комната и эта шкатулка, – показала старуха на лежавшую у неё на коленях деревянную коробочку, – вот всё, что у меня осталось. Остальное – принадлежит ей, Смерти…
– Что – остальное?..
– Всё… Всё, что здесь находится, – и она снова как-то странно на него посмотрела.
– Не болтай ерунды! – Патрио стряхнул набежавшее оцепенение. – Ты просто свихнулась тут одна, думая о своём сыне! – он снова сделал несколько шагов из угла в угол. – А где, кстати, остальные жители? Ты что, совсем одна здесь, в деревне? Куда все подевались?
Старуха чуть заметно пошевелилась.
– Ушли… Все ушли. Туда, где нет зла…
Лейтенант вздрогнул и отступил назад.
– К-куда?
– В лес, – ответила старуха. – Звери не такие злые, как люди.
Он вытер рукавом выступившую внезапно испарину.
«Хоть бы уж поскорее утро! – подумал, глядя на тёмное, в отблесках незатухающего пожара, окно. – Пока я тут сам не свихнулся с этой полоумной старухой».
И он снова опустился на стул у стола.
– Есть хочешь? – спросила хозяйка.
– Что?
– Есть, говорю, хочешь?
– Есть?..
Кровь прильнула к лицу, часто-часто забилось сердце, отдаваясь в ушах ударами: тум… ту-тум, тум… ту-тум, тум… ту-тум, – словно откуда-то из бездны потерянных лет донёсся голос склонившейся над ним мамы:
– Есть хочешь?
Тум… ту-тум…
– Есть хочешь?
Тум… ту-тум…
– Есть хочешь? – повторила старуха.
– Не-ет! – закричал он. – Нет! – и судорожно вцепился дрожащими руками в автомат.
– Что с тобой? – вскинула брови старуха.
– Так, – он прикрыл глаза. – Нашло что-то, – и устало положил голову на стол.
Странный щекочущий запах не давал сосредоточиться, мешая вернуться в привычное состояние и стать прежним лейтенантом Патрио Мьютом.
Стать… Патрио Мьютом?.. А кем же он в таком случае был только что, секунду назад? Кто он вообще на самом деле?..
– Что это так сильно пахнет? – не выдержал он, резко подняв голову.
– Где? – не сразу поняла она.
– Ну, вот – это? В комнате?
Старуха потянула носом, принюхиваясь.
– A-а! Это оранжики! Цветы такие… У них сейчас самый сезон.
– Оранжики, – повторил он задумчиво и вспомнил те неприметные жёлтые цветочки, в которые уткнулся, падая в канаву. – А кто жил в том доме? – кивнул он за окно. – Напротив вашего?
– В том, куда ты кинул гранату? Старик один пришлый… Но он уже тоже давно ушёл туда, где нет зла… Умер.
Она погладила лежащую перед ней деревянную шкатулку.
– Мой Ларри любил забираться к нему на колени и таскать его за козлиную бороду. Хохочут при этом оба, как дети малые…
– Ларри? – не понял Патрио.
– Ну да, Ларри… мой мальчик…
Лицо старухи передёрнула боль, и она снова умолкла, опустив голову. Приставив автомат к стенке, лейтенант тоже опустил голову на руки.
– Я вздремну немного, – сказал он. – Разбудите, когда наши вернутся.
– Смерть разбудит, – тихо ответила старуха, не поднимая головы, и лейтенант снова подтянул к себе отставленный было автомат.
Щекочущий запах оранжиков всё лез к нему, всё будил забытые воспоминания детства…
«К чёрту! К чёрту! – гнал он от себя навязчивые видения, всё больше и больше в них погружаясь, стараясь в то же время следить сквозь полуприкрытые веки за странной старухой… А та подняла голову и открыла свою заветную коробочку.
– Ларри, Ларри, – зашептала она подрагивающими губами. – Где ты сейчас, сын мой? Где ты? Где ты?
– Я тут! – кричит он ей в своём сне. – Я у дедушки на коленях! – и радостно треплет смеющегося меднолицего индейца за белоснежную редкую бородёнку.
– Вот тебе талисман, разбойник, – слышит он голос матери. – Вот эту половинку серебряной пуговицы я повешу на шейку тебе, а эту – оставлю у себя! – и он видит, как она, смеясь, прячет вторую половинку пуговицы… в старухину шкатулку!
Или… или это старуха прячет в свою коробку его пуговицу? Когда же она успела?…
В полусне он нашарил рукой висящий на шее талисман и вытащил его на свет. Нет, всё на месте, просто померещилось, что старуха прячет его сокровище в свой мини-сундучок…
Половинка пуговицы выскальзывает из его сонной руки и, тихо звякнув, падает на гладкую поверхность стола.
– Ларри, – вздрогнув, шепчет старуха. – Ларри, сынок…………………………………………………………………..
…Выстрел вдребезги размозжил сон, сорвавшись с места, Патрио схватился за автомат.
– Крепко спишь, лейтенант, – на пороге, криво ухмыляясь, стоял его сослуживец Харфур. – Мог бы и не проснуться, – он кивнул в сторону. – Старуха уже было вытащила из-под тебя автомат… Так что с тебя причитается!..
Стряхнув остатки сна, Патрио повёл взглядом по комнате. Рядом со столом, свесившись со своей коляски, сидела прошитая пулями старуха с раскрытой шкатулкой на коленях.
– Идём! – позвал с порога Харфур. – Уже пора.
– Да-да, – пробормотал он в ответ. – Пора, – и нажал на курок автомата.Перерезанный надвое автоматной очередью, Харфур свалился у двери. Не глядя в его сторону, Патрио наклонился и осторожно взял у старухи с колен её сокровище. На залитом кровью дне шкатулки лежала сложенная вчетверо бумажка, а на ней – половинка серебряной пуговицы. Дрожащей рукой он приложил её к той, что висела на толстой нитке у него на шее – линия разлома совпадала идеально. Еле сдерживая бьющееся сердце, он взял в руки забрызганный кровью листок, развернул. В нижней его части хорошо сохранились строки какого-то стихотворного текста и, с трудом шевеля дрожащими губами, он прочитал:
… Так тяжело, хоть вой подчас.
И понимаю я, натужно —
чтоб мир очистить от зараз,
его от нас очистить нужно.
Пока же не закаменел
вконец я сердцем,
мой Иисус, приди ко мне —
дай мне согреться!
Яне мальчишка, я не трус,
и своё дело славно знаю,
но отчего ж я в землю жмусь,
словно могилу примеряю?
Могилу?!. Дудки!! – И во мгле
грохочет залп по жертве новой!
…И покатился по земле —
венец терновый…
– Харфур! Патрио! Вы там скоро? – послышалось с улицы и, поглядев в окно, он увидел собирающийся напротив дома отряд.
– Вы что там, уснули? – хохотнул кто-то из его вчерашних друзей.
– Наоборот, – прошептал он. – Я находился в летаргическом сне все эти годы. Но сейчас, слава Богу, проснулся, – и, подняв автомат Харфура, он положил его рядом с собой на стол. Потом наклонился, вынул из его подсумка запасные диски и гранаты и тоже разложил на столе.
– Ну… с добрым утром, Ларри, – произнёс он, проверяя автоматные диски и придвигая стол поближе к выходящему на улицу окну. – Слишком долго ты спал, дорогой. Слишком долго, – и, подняв автомат к плечу, выпустил в сторону сгрудившегося около калитки отряда первую очередь.Ему некогда было оглядываться и смотреть за спину, а то бы он увидел, как вместе с первыми звуками выстрелов из запылённой детской комнаты медленно вышла Смерть и, прислонившись плечом к дверному косяку, принялась молча ожидать окончания боя, время от времени поднося к тому месту, где полагается быть носу, зажатые в костлявом кулаке жёлтенькие подрагивающие оранжики…
Взгляд, излучающий радость
Радость, которую излучал абориген, можно было почувствовать, даже не обладая сверхчувствительностью жителей четвёртой планеты Крогос, что в созвездии Лья: с каждым шагом навстречу пришельцам он прямо-таки светился счастьем, глаза увлажнено блестели, а по лицу всё шире и шире расплывалась восторженная улыбка. Кроме того, Рей и на расстоянии чувствовал, как от аборигена исходят густые тёплые волны восхищения – он прямо тонул в их потоках, не в состоянии (да и, честно говоря, не очень-то к этому и стремясь) высвободиться из их расслабляющих, как перебродивший нектар, объятий. Слишком уж долгим и безрадостным был перелёт сквозь бездны космического одиночества, мрака и холода! И сколько ни обследовали межзвёздные разведчики за это бесконечное время, ни одна из них не удовлетворяла условиям Великого Переселения – всюду их встречали голые камни, обожжённые кратеры, безжизненная пыль, а то и неприкрытая враждебность тамошних обитателей. И наконец-то…
Да, нынешняя планета являла для будущих переселенцев настоящий рай! Ласковый воздух полнился ароматами неисчислимых медоносных цветов, целебных трав и злаков. Уютно шумели в его токах опалённые цветением сады, трепетали душистые листья. Сказочная природа, казалось, только и ждала все эти годы заплутавших среди чёрного Космоса гостей. Правильно решил Совет, проблема спасения жителей четвёртой планеты умирающего светила Крогос решена верно – Великое Переселение!..
Рей скосил взгляд и увидел счастливо плачущего Командира… Ничего, теперь можно и расслабиться. Главное дело сделано, планета с идеальными условиями найдена, и здешние обитатели исполнены самых добрых и дружественных чувств – вон, какой восторг излучают глаза этого крупнотелого и не похожего на них аборигена, даже нет необходимости во включении защитного поля…
И в эту секунду короткий тяжёлый удар навсегда лишил межзвёздных разведчиков возможности его использования. Осторожно раздвинув панаму, коварный убийца пошевелил своими толстыми щупальцами замершие тельца и вприпрыжку понёсся по залитой солнцем лужайке.
– Бабушка! Бабушка! Смотри, каких я красивых бабочек поймал! Ни у кого в классе не будет таких в коллекции!..
В кафе на Большой Бронной
…В те, ставшие уже почти мифическими, последние предперестроечные годы я очень полюбил одно небольшое московское кафе неподалёку от Тверского бульвара, в котором целые дни напролёт тусовались молодые люди, искусство которых беззаветно принадлежало народу, – художники, писатели, артисты, проститутки, музыканты… И хотя в нём практически никогда не хватало посетителям ни столов, ни стульев, зато даже в те сумбурные и тревожные времена чуть ли не с избытком было на всех демократии. Да при этом ещё и подавали лучший, на мой взгляд, кофе в столице, причём – делали это две очень приятные (то есть по-русски круглолицые и грудастые) женщины в белоснежных передниках.
Но главное, что это кафе находилось рядом с Литературным институтом, и в нём можно было каждый день смотреть вблизи на живых прозаиков и поэтов, пока они ещё не сделались знаменитыми и не попрятались на дачах элитного писательского посёлка Переделкино. Потом их можно будет увидеть только под обложками томов их собственного «Избранного» (когда я это думал, писательская карьера ещё являлась одной из самых соблазнительных и многообещающих в СССР), а пока что – они ещё вот, здесь, среди простых смертных, и – не знаю уж, когда там они ходят на семинары и лекции в своём институте, – но в этом кафе я их заставал тогда гораздо чаще, чем их могли видеть в институтских аудиториях преподаватели.
Скорее всего, я вряд ли когда-нибудь взялся бы за перо, и моё пристрастие к этому заведению так и осталось бы чисто личным воспоминанием, ибо моя любовь к литературе не переходила тогда рамок собирательства книг да присущего выходцам из провинции стремления заглянуть в лицо всякому мало-мальски известному сочинителю, если бы не встреча, которая однажды произошла во время моего очередного сидения за большой чашкой двойного кофе.
…Студенты пока ещё не появлялись, и я сидел за тем единственным столиком, который стоял на улице и который обычно окружало душ двадцать поэтов и поэтесс или прозаиков и про… заичек? заичих?.. – короче, и представительниц жанра, противоположного поэзии. Я только что закурил сигарету, как к моему столику подошёл высокий остролицый гражданин с дымящейся чашкой кофе в руке и бесовски поблёскивающими глазами.
– Разрешите? – спросил он, берясь за спинку свободного стула.
Я безразлично кивнул. Это был не писатель, и поэтому мне он был неинтересен. Меня интересовали люди думающие, обладающие фантазией и умеющие создать занимательную художественную интригу…
– Позволю себе заметить, молодой человек, что вы напрасно исключаете остальной контингент сограждан из числа специалистов по интригам! – отхлебнув из чашки глоток кофе, заметил неожиданно мой случайный со… сидельник? со… кофейник? со… стольник? (чёрт его знает, как надо называть человека, самовольно подсевшего к вам во время пития кофе!) – словом, мой непрошенный компаньон по сидению за единственным стоящим на улице столиком в кафе на Большой Бронной.