В то время она работала в Харькове. И очень ей полюбился городской парк. Он был рядом с театром, уютный, тихий, красивый. Зелень травы, тени деревьев, свежесть и буйство жизни. Раневская очень любила здесь гулять, нарядившись в свое самое лучшее: платье, подчеркивающее ее отлично сложенную фигуру, в шляпке с большими полями, с модной сумочкой на плече. Она уверяла, что никаких встреч там не искала — просто гуляла, отдыхала, радовалась тому, что жива, что молода, что у нее вроде все наладилось.
Сколько бы раз ни приходила Фаина Раневская в этот парк, на одной и той же скамейке она видела одну старушку. Тихую, скромную, не богато, но прилично одетую. Старуха сидела с раскрытой книгой. Она, казалось, не видела ничего вокруг. Не замечала она и Раневской, которая дважды во время своих гуляний проходила мимо.
Не раз Фаина замечала, что старушка будто замирала, глядя не в книгу, а куда-то вдаль глазами, полными скорби и боли. Раневская несколько раз намеривалась подойти к старушке — сердце убеждало ее, что той нужна помощь, но всякий раз останавливалась. Старушка была где-то так далеко, разве же имела право она ворваться в ее воспоминания?
Но однажды Раневская все же не выдержала. Она остановилась подле старой женщины и, насколько могла, участливо спросила: не нужна ли ей какая-нибудь помощь.
Старушка подняла глаза на Раневскую и ничего не ответила. Она смотрела будто сквозь девушку. Раневская не могла удержать себя, чтобы не спросить дальше: отчего так грустна женщина?
И тогда женщина ровным, безо всяких эмоций голосом стала говорить. Что ее мальчик дышал дворовой пылью, бегал по грязным камням переулка. Ему восемнадцать лет. Он погиб на фронте. Ему всегда восемнадцать лет. И она хочет теперь привести своего мальчика сюда — в этот парк. Чтобы он увидел чистый игривый ручей, зеленую траву, стройные деревья. Чтобы он увидел все. А не она смотрела на это. Она готова все отдать, чтобы ее мальчик хотя бы просто увидел это…
Что случилось дальше, Раневская не рассказала. Она замолчала, потом упреждающе подняла руку и попросила:
— Очень-очень прошу, ничего больше не спрашивайте…
Пазл 36. С родными
Было: Раневская даже поклялась больше не сниматься. Потому что для нее это было страшным испытанием. Съемки фильма — это совсем не репетиции спектакля. Больше всего ее раздражали вечная суматоха, крики, беготня и бестолковость. Еще ужаснее были отсутствие элементарно уюта, холод на Москинокомбинате, как гордо именовался огромный почти сарай.
Но все плохое быстро забывается, когда видишь, что роль на экране удалась, когда слышишь восторженные отзывы коллег, когда зрители идут на фильм…
Так было и с Фаиной Раневской. Спустя время ей предложили сниматься — и она пошла.
Фильм «Весна», куда ее лично пригласила Любовь Орлова (она там играла главную роль) снимался в 1945 году. Нужно ли говорить, что вся та неустроенность, которая была до войны в съемочном павильоне, теперь увеличилась многократно. Холод был неимоверный, грелись между дублями около «буржуйки», ходили в валенках. Раневская уже было порывалась отказаться от своей небольшой роли, но терпела, надеялась.
А надеяться было на что: Александров, режиссер, обещал, что окончание фильма они будут снимать за пределами СССР — в Праге. Там был великолепный съемочный павильон, который советское руководство прибрало к своим рукам в качестве трофея. Там было все для того, чтобы избежать суматохи помощников и ассистентов, нервозности режиссера и оператора. Там были рельсы и тележка для кинокамеры. Там были уютные уборные для актеров. Но, безусловно, не прекрасные условия съемок сдерживали Фаину Раневскую. Другое.
Она мечтала о встрече с семьей.
Они не виделись тридцать лет.
Уже умер отец. Но были живы брат, сестра, мать.
Они жили недалеко от Праги. И Раневская, стиснув зубы, собрав всю свою волю, отправлялась каждый вечер (съемки велись ночью) на ненавистный Москинокомбинат. Наконец Прага. Раневская знала адрес своих родных — его ей передали еще в далекие двадцатые годы. Но она ни разу не написала письма. И ни разу не получила. Все понимали, что такая переписка чревата самыми страшными последствиями: самое малое, могли обвинить в организации антисоветской организации. И смешного здесь не было ни точки.
Раневская не рассказывала, как она встретилась с родными. И в этом кроется все тот же страх за свою жизнь и жизнь близких людей. Не нужно было даже самым надежным друзьям доверять эти тайны, тем самым делая их как бы сопричастными в этом «страшном преступлении» — в укрывательстве кровных связей столько лет…
Ты виновен, потому что у тебя есть мать и сестра с братом…
Одно только поведала Раневская о тех встречах: как только заканчивался съемочный день, она правдами и неправдами, соблюдая все условия конспирации, спешила в родной дом — к матери, сестре, брату… Если день выдавался без съемок — она ехала туда на весь день. Только три человека из съемочной группы знали, куда в самом деле исчезает Раневская…
«За долгие годы я впервые почувствовала себя счастливой», — скажет потом Фаина Георгиевна.
Пазл 37. На Воробьевых горах
Этим местом Фаина Раневская восхищалась так, словно она сама насыпала эти горы и посадила на них лес. Она без устали рассказывала своим спутникам, которых приводила в эти места, о том, как здесь чудесно было когда-то. Сколько здесь было леса, какие чудесные поляны, какие удивительные дорожки вели, вели и вдруг приводили в сказочный красоты уютный уголок. Красота природы всегда близка человеку, не очерствевшему душой, он всегда стремится сблизиться с этим чудом, вдохнуть полной грудью лесной воздух, почувствовать себя свободным от суеты и хлопот. Поэтому Воробьевы горы во все времена были излюбленным местом отдыха москвичей. Сколько людей приезжало сюда со своей снедью! На полянах расстилались скатерти, выставлялись яства. Здесь царствовали участие, доброта, желание подарить другому чуточку своего счастья. И всегда здесь было весело, было солнечно в любую погоду от человеческих улыбок.
Фаина Раневская вспоминала это все с такой грустной теплотой в глазах, что ее спутники, те, которые раньше не были здесь, невольно завидовали ее прошлому.
Раневская ведет свою компанию только одной ей знакомыми тропинками, несколько поворотов — и вот чудесная поляна, на ней простая, но удобная лавка. Расселись, закурили.
И тут Раневская достает пустой коробок из-под папирос, кладет его возле себя и спокойно, но так, что все понимают — ослушаться нельзя, говорит:
— Покурим здесь, на чистом воздухе… Но предупреждаю: ни одной папироски здесь не оставлять — вот, я специально взяла пустую коробку для окурков…
И потом эту пустую коробку она носила с собой до того времени, пока не повстречала мусорную корзину…
Пазл 38. Театральные буфеты
Если начинался театр с гардероба, то театральный буфет был обязательным атрибутом, призванным подчеркнуть оригинальность и неповторимость театра. Как правило, в этих буфетах было немало того вкусного, чего было не купить в любом другом месте, но цены дешевизной не удивляли. Раневская с гордостью рассказывала, что она знает один секрет театральных буфетов. Секрет этот в том, что публика очень охотно идет в буфет, да просто бежит туда и сметает все с полок тогда, когда спектакль необычайно удачен. Этот секрет ей рассказали сами буфетчицы: когда шел спектакль «Странная миссис Сэвидж» с участием Раневской, работники буфета не успевали нарезать бутерброды. Наверное, Раневская была права в своем предположении, что если у человека хорошее настроение, ему ничуть не жалко потратиться. К тому же сопереживание в зале — определенного вида душевная деятельность, после которой рюмка коньяка выглядит просто обязательной.
Как-то Раневская была на спектакле в другом театре. Пьеса была мало того что скучной, затянутой, действие шло в каком-то замедленном темпе, так еще и по времени постановка занимала около трех часов. В антракте Раневская в буфет не пошла: она не очень доверяла этому театру, это недоверие распространялось и на театральный буфет. Если актеры травят зрителей в зале длиннющими монологами, кто запрещает буфетчицам травить их подпорченной колбасой?
В общем, спектакль был ужасен как по режиссуре, так и по игре актеров. Они словно отрабатывали свое время и точно так же, как зрители, уныло ждали быстрейшего финала.
Вернувшись домой, Раневская без сил опустилась в кресло и попросила своего спутника достать бутылку коньяка и немедленно налить по рюмочке. Организм требовал немедленного восстановления израсходованных ресурсов. Фаина Георгиевна выпила рюмку, попросила налить еще одну. Выпила и сказала:
— Вот теперь я точно знаю, как рождаются алкоголики.
Пазл 39. «Под себя»
Вы уже читали о том, что попытка снять спектакль как есть, вживую на телевидение, вызвала у Раневской почти физическую боль: театральные законы и законы кино, телевидения очень и очень разные. Это в кино, например, можно сыграть сцену, чтобы она была «как в жизни». На театральной сцене никакого «как в жизни» быть не может: здесь может быть только «как в театре». Это особенно относится к разговорам на сцене.
Актер кино или телевидения может что-то прошептать про себя, сказать в сторону, сквозь зубы — и в этот момент камера, что называется, наедет на него, и зритель увидит и услышит то, что хотел режиссер. В театре же и самый тихий шепот должен звучать так громко, чтобы его услышали абсолютно все зрители. Никто не удивляется такой неестественности, потому что это — театр.
С развитием телевидения некоторые театральные режиссеры вдруг решили изменить эти законы сцены: играть «как в жизни». Фаина Раневская была просто взбешена такими «режиссерскими находками». Она называла это не новым взглядом на театр, а обыкновенной самодеятельностью. И даже больше. «Это элементарное небрежение словом!» — была твердо уверена она.
В балете совсем иные законы — там слово находится под строжайшим запретом. Балетмейстер за разговоры, за шепот на сцене мог элементарно бить по губам! Как вспоминала Раневская, по губам била болтливых или шипящих коллег на сцене балетная прима Екатерина Гельцер.
«Я бы била нещадно по губам тех актеров в театре, которые говорят под себя, — решительно заявляла Раневская. — Актер просто обязан думать о тех, кто находится по ту стороны рампы».
Пазл 40. Актерское безумие
Многие, кто знал Раневскую, вспоминали о ее неожиданных вспышках недовольства, нервозности, непонятных атаках на все и всех. И сама она как-то призналась, что есть у нее то, чему она сама дала название: «синдром актерского безумства».
Было: Раневскую пригласили на запись, собирали «Золотую коллекцию». Раневская пришла, и тут началось: она вдруг ощутила жуткую неуверенность в себе. Словно кто-то невидимый шептал ей на ухо: «Оставь, не надо, у тебя ничего не получится, это будет позор, ужас! В театре люди видят тебя, твои жесты, а здесь останется только голос, это будет отвратительно слушать!» Все попытки Раневской переубедить этот внутренний страх не помогли, ее охватила реальная паника. Она изо всех сил искала уже малейший повод отказаться в это время от записи. Схватилась за сердце — ей тут же предложили валокордин. Закашлялась — поднесли стакан воды. А душа металась, загнанная в угол страшным предчувствием провала. И тут на запись пришла еще одна актриса. Пришла в ярко-красном, просто огненном сарафане. Этот сарафан и стал точкой взрыва. Раневская вдруг вскочила, обрушилась на актрису с криком: как она могла надеть такое яркое, кричащее на запись такого спектакля! Это кощунство!
Все остолбенели. Гнев, даже ярость Раневской не могли быть оправданы только этим красным цветом в студии. Но истинной причины не знал никто. Как, впрочем, и сама Раневская. Она выскочила из студии…
Через неделю она спокойно пришла, весело острила, попросила прощения у той актрисы, которую обвинила в неуважении к спектаклю…
В 1944 году, когда Раневская приехала в Москву, «синдром актерского безумства» подстерег ее на городских улицах. Она вдруг испугалась того, что больше не сможет играть на сцене. Что у нее ничего не получится. Что те капустники, которые они ставили в Ташкенте, привели к полной атрофии ее мастерства. Она не могла сидеть в своей комнате — все свободное время бродила по московским улицам, а страх только возрастал снежным комом, становясь плотнее и жестче…
Все разрешилось одной только встречей. Однажды Фаину Георгиевну окликнула молодая девушка. Раневская оглянулась: это была не простая девушка — одета в стильный полушубок, раскованная и уверенная в себе. Раневская не узнала ее, пока девушка не назвалась: «Я Светлана».
И Фаина Раневская вспомнила: когда-то, казалось, так давно, в Кремле их театр ставил «Гибель эскадры». Рядом со Сталиным тогда сидела рыжеволосая девочка — Светлана. И вот она сейчас перед ней — дочь Сталина.
И тут Раневской стало стыдно. Да, именно стыдно. Она мгновенно вспомнила о себе как о женщине. Что на ней — старое демисезонное пальто, что не накрашены губы, не уложены, как следует, волосы… Раневская говорила о какой-то чепухе, стараясь отвлечь внимание Светланы от своей внешности. Та смеялась. Потом попросила адрес, записала его. Они попрощались.
«Синдром актерского безумства» прошел бесследно — Раневская возвращалась в свою комнатку уверенной в себе, жаждущей работать.
На следующий день Светлана приехала к ней. Фаина растерялась: Светлана привезла ей роскошную шубу, настоящую, из каракуля. А еще — американскую косметику.
А шуба… шуба носилась очень долго, а потом была сдана в ломбард. Не один сезон случалось так, что Раневская оставалась без денег…
Кстати, Светлана оставила в жизни Раневской весомый след. О том, что она в Индии, развеяв прах мужа-индийца над Гангом, метнулась в Британское посольство и попросила политическое убежище, в СССР не рассказывали. Об этом Раневская узнала из радиопередачи «Голоса Америки».
Этим своим поступком, была уверена Раневская, Светлана вбивала осиновый кол в могилу своего отца. Чтобы он никогда не воскрес… Раневская считала поступок Светланы подвигом. У нее была книга воспоминаний, написанная Светланой. Правда, выносить эту книгу из своей комнаты она никому не позволяла. «Я хоть и революционерка, но распространение нелегальной литературы считаю занятием уже не по возрасту», — оправдывалась она.
Пазл 41. О водке
Один из знакомых работников радио как-то рассказывал Раневской о том, как на радио записывали рассказ Шукшина. Фаина Георгиевна восхищалась талантом этого писателя, стоило ей услышать о новой публикации автора, она тут же принималась разыскивать его и не могла успокоиться, пока не находила и не прочитывала. Так вот, рассказывая о записи, работник радио говорил, что вместе с Василием Шукшиным приехала на запись и его жена, хотя ей записывать было нечего. Но она упрямо сидела в коридоре, никуда не отлучаясь, ждала мужа. И сама же призналась режиссеру радиопередачи, что сидит здесь потому, что ресторан в Центральном доме литераторов работает с самого утра — она буквально «пасет» своего мужа, чтобы тот не забежал туда…
Как же можно так следить? Как можно так не доверять? Что здесь такого страшного — мужчина зайдет в ресторан?!
На это негодование мужчины-рассказчика Фаина Раневская буквально взорвалась. К черту такую мужскую солидарность, кричала она. Неужели мужчины не видят, чем кончается вот такое увлечение спиртным, накачивание себя прямо с утра? Сколько талантливых, интеллигентных, одаренных стали жертвой этой самой пагубной страсти? Каким джентльменом, каким талантищем был Юрий Олеша — и что с ним стало, где он? Разве же не водка тому виной, вопрошала Раневская. А Валентин Стенич, полиглот, свободно владевший английским и французским, душа компании, весельчак, поэт! Где он? Что с ним? Разве же не могли удержать его друзья, уже видя, как стремительно приближается его жизнь к той черте, после которой нет возврата?
«Вот она, та солидарность, которая на самом деле является подталкиванием в спину стоящего над пропастью».
Пазл 42. Как дети
Игра — слово для детского лексикона, игра — это основное занятие детей. Если взрослые играют — они должны быть где-то там, глубоко или не глубоко в душе, настоящими детьми. Чем талантливее актер, тем больше он в жизни ребенок.
Раневская была такой во многом. В своей неустроенности в быту, в неумении вести финансовые дела. А еще — в чисто детской обидчивости. В этой вот непосредственности ожидания похвалы — от рядом с тобой играющих старших коллег, восхищения — от молодых.
Однажды, когда после финала спектакля упал занавес, Фаина Раневская, как обычно, сказала со вздохом, что вот, дескать, сегодня что-то совсем не шла игра, кажется, сыграла просто отвратительно.
И тут неожиданно один из молодых актеров, игравший в этом же спектакле с Раневской, невозмутимо, с такой легкой ноткой осуждения подтверждает ее слова: «Да уж, сегодня Вы наговнячили».
Только один раз Раневская вспомнила об этом случае. «Сама не знаю, как я тогда удержалась. Но я готова была броситься на него и надавать по морде: сильно, пощечинами, чтобы голова болталась в разные стороны».
Пазл 43. Терпкость
Однажды Фаину Раневскую пригласил на свою дачу в числе других актеров Алексей Толстой. То время было очень голодным — война еще не закончилась, карточная система. Но у Алексея Толстого, как одного из главных «правильных» писателей государства, обласканного властью, проблем с продуктами не было. Была и баранина на столе, и котлеты из настоящей свинины…