1
И тут до нас дошло, что о некоторых сторонах российской жизни вообще никто не писал, а это как раз то, что интересует нас больше всего.
Сначала нужно рассказать, как возникла идея этой поездки и какая у нее была цель. В конце марта я (пишу от первого лица по специальной договоренности с Джоном Гюнтером[4]) сидел в баре отеля Bedford на 40-й улице Нью-Йорка. Пьеса, которую я писал, в четвертый раз рассыпалась и утекла между пальцами. Я сидел около барной стойки и думал, что делать дальше. В этот момент в бар вошел Роберт Капа. Он выглядел довольно уныло. Игра в покер, которой он был занят несколько месяцев, наконец закончилась. Его книга ушла в печать, и теперь ему было нечем заняться. Всегда отзывчивый бармен Уилли предложил ему Suissesse – коктейль, который он делает лучше всех в мире. Мы были в депрессии, причем не столько от самих новостей, сколько от того, как их подают. Потому что новости – это уже не новости, по крайней мере, в той их части, которая привлекает к себе наибольшее внимание. Новости стали уделом знатоков. Человек, сидящий за письменным столом в Вашингтоне или Нью-Йорке, читает телеграммы и перекраивает их так, чтобы они соответствовали его восприятию мира и были достойны его подписи. Так что то, что нам сегодня преподносят как новость, часто вовсе не новость, а мнение одного из полудюжины ученых мужей о том, что означает эта новость.
У русских должна существовать личная жизнь, о которой мы не можем ничего прочитать, потому что у нас никто не писал об этой жизни.
Вилли поставил перед нами два бокала бледно-зеленого Suissesses, и мы начали обсуждать, что осталось в мире такого, чем мог бы заняться честный человек либеральных взглядов. В газетах каждый день обсуждалась Россия: о чем думает Сталин? Каковы планы русского Генерального штаба? Диспозиция войск, эксперименты с атомным оружием и управляемыми ракетами. И все это писали люди, которые в СССР не бывали и чьи источники информации были небезупречны. И тут до нас дошло, что о некоторых сторонах российской жизни вообще никто не писал, а это как раз то, что интересует нас больше всего. Как там люди одеваются? Чем ужинают? Устраивают ли вечеринки? Какая там вообще еда? Как они любят и как умирают? О чем говорят? Что они танцуют, о чем поют, на чем играют? Ходят ли их дети в школу? Нам показалось, что хорошо бы узнать обо всем этом, сфотографировать этих людей, написать о них. Русские политики «задираются» – в точности как наши. Но у тамошней жизни должна быть и другая важная сторона, как есть она здесь, в Америке. У русских должна существовать личная жизнь, о которой мы не можем ничего прочитать, потому что у нас никто не писал об этой жизни и никто не фотографировал простых людей.
Вилли смешал еще пару коктейлей и согласился с нами: ему такие вещи тоже интересны, и он хочет о них прочитать. Мы решили попробовать сделать простой репортаж с фотографиями. Нам хотелось поработать вместе. Мы были намерены избегать политики и государственных тем, держаться подальше от Кремля, от военных и от их планов. Мы хотели дойти до русских людей – если сможем. Надо признаться, что мы тогда не знали, получится это у нас или нет, и, когда мы поделились нашими планами с друзьями, они были совершенно уверены, что не получится.
Мы рассуждали так: если мы сможем это сделать – хорошо, из этого получится хорошая история, а если не сможем, то из этого тоже получится история – история о том, как мы не смогли это сделать. Мы позвонили Джорджу Корнишу из New York Herald Tribune и за обедом рассказали ему о нашей задумке. Он согласился с тем, что это неплохая идея, и предложил нам всяческую помощь.
Мы договорились вот о чем. Не надо лезть на рожон. Мы должны постараться не критиковать и не хвалить, делать честные репортажи о том, что мы видели и слышали. Мы будем обходиться без редакционных комментариев и без выводов о том, что мы недостаточно хорошо знаем. Мы не будем злиться на бюрократические проволочки. Мы понимали, что увидим много непонятного, неприятного и неудобного, но за границей всегда так бывает. А еще мы решили, что если в репортажах и появится критика, то мы будем критиковать что-то только после того, как сами это увидим, а не раньше.
Наша заявка на получение виз своевременно ушла в Москву, и через разумное время мы получили ответ. Я пришел в российское консульство в Нью-Йорке, где генеральный консул мне сказал:
– Мы согласны, это хорошая идея, но зачем вам брать фотографа? У нас в Советском Союзе есть много фотографов.
– Но у вас нет Капы, – ответил я. – Если уж делать такую книгу, то нам с ним вместе, в сотрудничестве.
Итак, было проявлено некоторое нежелание впускать в Советский Союз фотографа, но никто не мешал приехать мне. Это показалось нам странным, ибо цензура может проконтролировать фотопленку, но не ум наблюдателя. И тут стоит рассказать об одном наблюдении, которое подтверждалось в ходе всей нашей поездки. Оказывается, фотоаппарат – один из самых пугающих видов современного оружия, особенно для людей, которые были на войне, которые подвергались бомбардировкам и обстрелам. Ибо за любой бомбежкой неизменно стоит фотография. За разрушенными городками, городами и заводами стоит аэрофотосъемка или карта, которую нарисовал шпион – как правило, с фотоаппаратом. Поэтому фотоаппарат – это опасный инструмент, а человек с фотоаппаратом сразу становится подозрительным, и все смотрят, куда он идет. Не верите? Попробуйте появиться с фотоаппаратом Kodak Brownie № 4 где-нибудь рядом с Ок-Риджем[5], или с Панамским каналом, или едва ли не в любой из ста наших зон, где проводятся какие-то эксперименты. Сегодня в сознании большинства людей фотоаппарат – это предвестник разрушения. Он подозрителен, и это заслуженное мнение.
По-моему, ни Капа, ни я не надеялись, что у нас получится сделать то, что мы задумали, и то, что это удалось, стало для нас такой же неожиданностью, как и для всех остальных. Мы очень удивились, когда получили визы, и устроили по этому поводу маленький праздник вместе с Уилли, который стоял за стойкой бара. Но в этот момент со мной произошел несчастный случай, я сломал ногу и два месяца лежал без движения, а Капа тем временем собирал свою аппаратуру.
…Когда стало известно, что мы собираемся в советский союз, нас засыпали советами… в основном они исходили от людей, которые никогда там не были.
Ни один американец на протяжении уже многих лет не приезжал в Советский Союз для профессиональной фотосъемки, поэтому Капа хотел запастись лучшей фототехникой и продублировать ее на случай, если что-то потеряется. Конечно, он приготовил Contax и Rolleiflex, которыми пользовался во время войны, но добавил к ним немало нового. Он вообще набрал очень много всего и так много пленок и ламп, что перевес багажа на полет через океан обошелся ему в три сотни долларов.
С момента, когда стало известно, что мы собираемся в Советский Союз, нас засыпали советами, предупреждениями и предостережениями. Надо сказать, в основном они исходили от людей, которые никогда там не были.
Пожилая женщина с ужасом в голосе говорила нам:
– Да вы там сгинете, сгинете, как только перейдете границу!
И мы ответили, стремясь к репортажной точности:
– А вы знаете кого-то из пропавших?
– Нет, – отреагировала она, – сама я не знаю никого, но пропало много, много людей.
– Вполне может быть, но вы можете назвать хоть кого-то из пропавших? Или, может быть, вы знаете кого-нибудь, кто знает тех, кто исчез? – настаивали мы.
– Да тысячи исчезли, – не унималась она.
А один человек с ироничным взглядом, со знанием дела поднимавший брови, тот самый, кто два года назад в клубе Stork излагал общий план высадки в Нормандии, сказал нам:
– Ясно, что у вас все как надо с Кремлем, иначе бы они вас не пустили. Купили они вас, это точно.
– Нет, насколько нам известно, они нас не купили. Мы просто хотим сделать репортаж, – ответили мы.
Он поднял глаза и бросил на нас косой взгляд. Он верил в то, во что верил. Человек, который два года назад знал, что было на уме у Эйзенхауэра, теперь твердо знал, что на уме у Сталина.
Один пожилой джентльмен покивал головой и заявил:
– Они будут измываться над вами, вот что! Они просто бросят вас в какую-нибудь ужасную тюрьму, будут мучить вас, будут выкручивать вам руки, будут морить вас голодом, пока вы не скажете все, что им нужно.
– Но почему? Чего ради? Зачем это им? – поинтересовались мы.
– Да они со всеми так поступают, – ответил джентльмен. – Я сам недавно читал об этом в какой-то книге.
Некий весьма важный бизнесмен предложил нам:
– В Москву едете, да? Так возьмите с собой пару бомб и сбросьте их на этих красных, этих сукиных сынов!
Нас завалили советами. Рассказывали, какую еду с собой брать, чтобы не умереть с голоду, как держать постоянную связь, как тайно вывезти готовый материал. Невероятно трудно было объяснить этим людям, что все, что мы хотим сделать, – это рассказать о русских: как они выглядят, что носят, как работают, о чем говорят русские, работающие на земле, что они делают для восстановления разрушенной части своей страны. Мы обнаружили, что тысячи людей страдают от острого «московитиса» (acute Moscowitis) – заболевания, при котором человек отбрасывает очевидные факты и готов поверить в любую чушь. Потом, конечно, мы поняли, что и русские страдают от схожего расстройства под названием «вашингтонитис» (Washingtonitis). Обнаружилось, что, как мы считаем русских рогатыми и хвостатыми, так и русские полагают, что у нас растут рога и хвосты.
– Но почему? Чего ради? Зачем это им? – поинтересовались мы.
– Да они со всеми так поступают, – ответил джентльмен. – Я сам недавно читал об этом в какой-то книге.
Некий весьма важный бизнесмен предложил нам:
– В Москву едете, да? Так возьмите с собой пару бомб и сбросьте их на этих красных, этих сукиных сынов!
Нас завалили советами. Рассказывали, какую еду с собой брать, чтобы не умереть с голоду, как держать постоянную связь, как тайно вывезти готовый материал. Невероятно трудно было объяснить этим людям, что все, что мы хотим сделать, – это рассказать о русских: как они выглядят, что носят, как работают, о чем говорят русские, работающие на земле, что они делают для восстановления разрушенной части своей страны. Мы обнаружили, что тысячи людей страдают от острого «московитиса» (acute Moscowitis) – заболевания, при котором человек отбрасывает очевидные факты и готов поверить в любую чушь. Потом, конечно, мы поняли, что и русские страдают от схожего расстройства под названием «вашингтонитис» (Washingtonitis). Обнаружилось, что, как мы считаем русских рогатыми и хвостатыми, так и русские полагают, что у нас растут рога и хвосты.
Нам кажется, что сейчас самая опасная тенденция в мире, – это желание верить слухам, а не собирать факты.
– О, эти русские, – рассказывал нам один таксист. – У них мужчины и женщины купаются вместе, да еще и голыми.
– Да ну?
– Да точно. А это так аморально!
При дальнейших расспросах, правда, выяснилось, что человек прочитал заметку о финской бане. Но он сильно переживал, что именно русские так себя ведут.
После прослушивания всей этой информации мы пришли к выводу, что мир небылиц, описанный в книге «Приключения Сэра Джона Мандевиля»[6], никуда не исчез, что этот мир двуглавых мужчин и летающих змей по-прежнему существует. Действительно, за время, пока мы были вдали от дома, тут появились летающие тарелки – что только подтверждает незыблемость нашего тезиса. Нам кажется, что сейчас самая опасная тенденция в мире, – это желание верить слухам, а не собирать факты.
Итак, мы ехали в Советский Союз, вооруженные лучшей коллекцией слухов, которые когда-либо были собраны в одном месте, и потому решили: если в нашей книге и появится слух, то он будет назван именно слухом.
Завершалась подготовка финальными коктейлями от Уилли в баре Bedford. За прошедшее время Уилли стал в нашем проекте постоянным партнером, тем более что его Suissesses становились все лучше и лучше. Он тоже дал нам совет, и это был лучший совет из всех, что мы слышали. Уилли хотел присоединиться к нам, и однажды это радостное событие произошло… Он сделал для нас супер-Suissesse, приготовил один коктейль для себя, и мы наконец поняли, что все готово.
– За стойкой бара, – сказал Вили, – я научился много слушать и мало говорить.
В течение следующих нескольких месяцев мы часто вспоминали Уилли и его Suissesses.
Вот так это начиналось. А закончилось… Капа привез из поездки около четырех тысяч негативов, я – несколько сотен страниц заметок. Мы думали, как описать эту поездку, и после долгих обсуждений решили просто рассказать все как было: день за днем, встречу за встречей, картину за картиной, без разделения на темы и предметы. Мы пишем о том, что сами видели и слышали. Я понимаю, что это противоречит подходу, принятому у большей части современных журналистов, но именно поэтому мне будет легче писать.
И вот что с нами приключилось. Это рассказ не о России, а о нашей поездке в Россию.
2
Из Стокгольма мы послали телеграмму Джозефу Ньюману, главе бюро Herald Tribune в Москве. Мы сообщили расчетное время прибытия, попросили встретить нас на машине и заказать номер в гостинице. Маршрут у нас был такой: Стокгольм – Хельсинки – Ленинград – Москва. В Хельсинки мы должны были пересесть на русский самолет, поскольку ни одна иностранная авиакомпания в Советский Союз не летала. Блестящий, сияющий чистотой шведский авиалайнер перенес нас через Балтику и Финский залив в Хельсинки, а хорошенькая шведская бортпроводница угостила замечательными шведскими закусками.
После плавного и спокойного полета мы приземлились в новом аэропорту Хельсинки, который состоит из огромных недавно построенных зданий. Там, в ресторане, мы стали ждать прибытия русского самолета. Примерно через два часа он появился. Самолет летел очень низко. Это был старый Дуглас С-47, все еще носивший коричневую защитную окраску. При посадке машина ударилась о землю, у нее спустило хвостовое колесо, и самолет, опираясь на хвостовую стойку шасси, поскакал по взлетно-посадочной полосе, словно кузнечик. Как потом выяснилось, это был единственный инцидент, который мы видели во время нашей поездки, но в тот момент это происшествие не очень поднимало веру в ее успех. Да и в целом, неопрятная, поцарапанная машина с облупившейся коричневой краской весьма скверно выглядела на фоне сияющих самолетов финских и шведских авиакомпаний.
Один из членов русского экипажа вылез из самолета, пнул ногой сдувшееся хвостовое колесо и побрел к зданию аэропорта. Очень скоро нам сказали, что сегодня мы никуда не полетим.
Наконец самолет остановился, и из него высыпалась группа американских торговцев мехами из числа тех, что в последнее время посещают пушные аукционы в СССР. Подавленные, мрачные люди утверждали, что самолет весь путь от Москвы летел на высоте не более ста метров. Один из членов русского экипажа вылез из самолета, пнул ногой сдувшееся хвостовое колесо и побрел к зданию аэропорта. Очень скоро нам сказали, что сегодня мы никуда не полетим. Пришлось ночевать в Хельсинки.
Капа выстроил в ряд свои десять единиц багажа и бегал вокруг них, как курица вокруг цыплят. Он попросил запереть вещи в отдельной комнате и несколько раз предупредил сотрудников аэропорта, что они должны выставить около них охрану. Без своей аппаратуры этот человек не успокаивался ни на секунду. Если дело касалось его фотоаппаратов, то обычно беззаботный и веселый Капа становится тираном и психом.
Хельсинки показался нам унылым, безрадостным городом. Его, похоже, не сильно бомбили, но часто обстреливали. Отели там печальны, в ресторанах довольно тихо, а на площади оркестрик играл не очень веселую музыку. Солдаты на улицах казались мальчишками – они были бледны и выглядели совсем по-деревенски. Город оставлял впечатление какого-то безжизненного, безрадостного места. Кажется, что после двух войн и шести лет боев и борьбы Хельсинки никак не может начать жизнь заново. Не знаем, верно ли это с экономической точки зрения, но впечатление город производит именно такое.
В городе мы нашли Этвуда и Хилла, сотрудников Herald Tribune, которые проводили социально-экономические исследования в странах, находящихся за так называемым железным занавесом. Они жили вдвоем в одном гостиничном номере в окружении докладов, брошюр, обзоров и фотографий. А еще в номере находилась одинокая бутылка шотландского виски, которую они припасли на случай какого-нибудь непредвиденного торжества. Наше появление и дало повод для торжества, так что бутылка виски долго не прожила. Капа сыграл партию в невеселый и неприбыльный кункен[7], и мы легли спать.
В десять часов утра мы снова были в аэропорту. Хвостовое колесо русского самолета уже заменили, но теперь что-то случилось со вторым двигателем.
В течение следующих двух месяцев мы много летали на русских транспортных самолетах, которые все похожи друг на друга, так что эту машину можно считать типичной. Это были Дугласы C-47, все они были покрашены коричневой камуфляжной краской, все остались от поставок по ленд-лизу. На летных полях встречаются новые транспортные самолеты, своего рода русские С-47 с трехколесным шасси, но мы в таких не летали. Обивка кресел и ковровые дорожки в старых C-47, конечно, поизносились, однако двигатели у них в порядке, а пилоты, кажется, хорошо знают свое дело. Экипажи у русских больше, чем наши, но мы не заходили к ним в кабину и не знаем, чем они там занимаются. В открытую дверь было видно, что там постоянно находятся шесть-семь человек, в том числе бортпроводница, причем, что она там делает, мы тоже не понимали. Насколько можно судить, она не имеет никакого отношения к пассажирам. Пассажиров в самолете не кормят, и они восполняют это принесенными с собой продуктами.
Вентиляция в самолетах, которыми мы летали, никогда не работала, так что свежему воздуху взяться было неоткуда. Поэтому, когда самолет заполнял запах пищи, а то и рвоты, приходилось терпеть. Нам сказали, что эти старые американские самолеты будут летать до тех пор, пока их не заменят более новыми отечественными машинами.
Некоторые из местных обычаев могут показаться немного странными для американцев, летающих своими авиакомпаниями. Так, в русских самолетах нет ремней безопасности. Во время полета нельзя курить, но, как только самолет приземляется, все сразу же закуривают. Ночью здесь не летают, поэтому если ваш самолет не успел в пункт назначения до захода солнца, то он садится и ждет до следующего утра. Наконец, самолеты летают намного ниже, чем у нас, за исключением тех случаев, когда они попадают в бурю, – и это сравнительно безопасно, потому что большая часть России занята равнинами. Участок для вынужденной посадки можно найти практически в любом месте.