Эрудиты садятся рядом с Максом, больше ничего не происходит, и снова начинаются разговоры. Я в них не участвую и продолжаю тыкать вилкой в торт, наблюдая за окружающими.
Макс встает и направляется к Амару. Они что-то напряженно обсуждают, а затем идут к нашему столу. Ко мне.
Амар подзывает меня. Я оставляю свой почти пустой поднос.
– Нас с тобой вызвали для оценки, – говорит он.
Его рот, вечно растянутый в улыбке, теперь превратился в узкую горизонтальную линию, а его энергичный голос звучит монотонно.
– Оценка? – переспрашиваю я.
Макс ухмыляется.
– Результаты твоей симуляции немного отклоняются от нормы. Наши друзья из секции Эрудиции… – он умолкает, а я таращусь на женщин-эрудитов через его плечо.
С содроганием я понимаю, что одна из них – Джанин Мэтьюз, важный представитель фракции Эрудиции. На ней – накрахмаленный синий костюм, а ее очки – символ эрудитского тщеславия – висят на цепочке на шее.
– Они пронаблюдают еще одну симуляцию, чтобы убедиться, что необычный результат был получен не из-за сбоя в программе, – продолжает Макс.
В итоге Амар проводит нас в комнату симуляции.
Я вспоминаю, как пальцы моего отца стиснули мою руку, слышу его тихий голос, когда он говорил, чтобы я не вел себя странно во время моего индивидуального испытания. Мои ладони покалывает, а это означает, что я нахожусь на грани. Я вот-вот начну паниковать. Я не могу говорить, поэтому просто смотрю на Макса, потом на Амара и киваю. Не понимаю, что странного в том, чтобы осознавать нереальность симуляции, но знаю, что здесь нет ничего хорошего. Я догадываюсь, что со мной действительно что-то не то, иначе Джанин Мэтьюз никогда бы не пришла сюда, чтобы просто понаблюдать за моей симуляцией. Мы направляемся в комнату симуляции, а Джанин и ее, как я полагаю, ассистент переговариваются позади нас. Амар открывает дверь, и я вновь переступаю порог.
– Я сбегаю за дополнительным оборудованием, – говорит Амар. – Скоро буду.
Джанин меряет комнату шагами с задумчивым выражением лица. Я с подозрением отношусь к ней, как и все альтруисты, – нас учили опасаться тщеславия и жадности эрудитов. Хотя, видя ее теперь, я понимаю, что не всё, чему меня учили, было правильно. Женщина-эрудит, научившая меня разбирать компьютеры во время дежурств в классе, не была ни тщеславной, ни жадной. Возможно, то же самое можно сказать и о Джанин Мэтьюз.
– Ты записан в системе под псевдонимом Четыре, – внезапно произносит Джанин. Она останавливается и складывает руки перед собой. – Что меня озадачивает. Почему ты не зарегистрирован как Тобиас?
Разумеется, ей давно известно, кто я такой. Ну да, конечно. Она ведь из эрудитов и знает абсолютно все. Я чувствую, как мои внутренности сжимается, а к горлу подкатывает ком. Она назвала мое настоящее имя и наверняка общалась с моим отцом, а если она видела одну из моих симуляций, она также проникла в самые темные уголки моей души. Ее ясные, почти бесцветные глаза встречаются с моими, и я отвожу взгляд.
– Я хотел начать все с чистого листа, – отвечаю я.
Она щурится.
– Я ценю твою решительность. Особенно учитывая все, через что ты прошел. – Ее голос звучит почти нежно. И ее тон меня сердит.
Я пристально смотрю в ее глаза.
– Я в полном порядке, – холодно говорю я.
– Естественно. – Она слегка улыбается.
Амар прикатывает в комнату тележку, на которой лежит целая куча проводов, электродов, компьютерных деталей. Я опять сажусь на стул с откинутой спинкой, кладу руки на подлокотники, а остальные подключаются к просмотру моей симуляции. Амар подходит ко мне с иглой, и я не шевелюсь, а она вонзается мне в шею.
У меня смыкаются веки, и мир исчезает.
* * *
Когда я открываю глаза, то вздрагиваю. Я стою на крыше безумно высокого здания, прямо рядом с выступом. Далеко внизу – твердый тротуар, улицы пусты, нет никого, кто помог бы мне спуститься. Ветер бьет меня со всех сторон, и я отклоняюсь назад, падая на крышу из гравия. Мне не нравится находиться здесь, наверху, видя пустое безграничное небо, напоминающее мне, что я очутился в самой высокой точке Города. Я помню, что за мной наблюдает Джанин Мэтьюз, поэтому я бросаюсь к двери, ведущей вниз, пытаясь ее открыть. Я лихорадочно думаю, что делать дальше. Раньше, чтобы побороть страх, я бы просто спрыгнул с крыши, зная, что я просто попал в симуляцию и на самом деле я не умру. Но остальные лихачи никогда бы не повели себя так на моем месте – они нашли бы безопасный способ спуститься.
Я оцениваю возможные варианты. Я могу попробовать открыть дверь, но поблизости нет ничего, что мне бы пригодилось. Здесь есть только крыша из гравия, дверь, а еще бескрайнее небо. Мне даже нельзя создать нужный инструмент, поскольку Джанин наверняка что-то сразу заподозрит. Я отхожу назад и со всей силы пинаю створку, но она не поддается.
Сердце стучит у меня в висках. Я снова подхожу к выступу, теперь я смотрю не на крохотный тротуар внизу, а на само здание. Подо мной – сотня окон с выступами. Самый быстрый способ достичь земли – как раз в стиле лихачей: я должен карабкаться вниз по отвесной стене.
Я закрываю лицо ладонями. Я знаю, что очутился в искусственной симуляции, но мне кажется, будто это происходит в действительности – свежий прохладный ветер свистит у меня в ушах, под руками – неровный бетон, под подошвами ботинок шуршит гравий. Дрожа, я ставлю ногу на выступ и, повернувшись лицом к зданию, начинаю спускаться – сначала одну ногу, затем другую, пока не повисаю на выступе, зацепившись за него кончиками пальцев.
Внутри меня нарастает паника, и я кричу сквозь зубы. Боже мой! Я ненавижу высоту. Ненавижу. Я моргаю, чтобы смахнуть слезы, оправдывая их ветром, и щупаю носками выступ. Найдя его, я нащупываю верх рамы одной рукой и прижимаюсь к нему, чтобы сохранить равновесие, пока я опускаю ноги на выступ снизу.
Мое тело отклоняется назад над пропастью, и я опять кричу, стиснув челюсти так сильно, что они скрипят.
Мне надо повторить это еще раз. И еще. И еще. Я наклоняюсь, держась левой рукой за карниз рам и вцепившись правой в какой-то уступ. Крепко ухватившись, я опускаю ноги, слушая, как они скребут по камню. Я снова повисаю. Но сейчас, опустившись на выступ, я держусь недостаточно крепко, поэтому теряю опору и едва не теряю равновесие. Я царапаю бетонный небоскреб подушечками пальцев, но уже слишком поздно – я лечу вниз и издаю хриплый вопль, разрывающий глотку. Я мог бы создать защитную сеть или веревку – висящую прямо воздухе, которая спасла бы меня – но нет, мне нельзя ничего проецировать, иначе они узнают, на что я способен.
Я позволяю себе упасть. И умереть.
Я просыпаюсь с болью, которую спроецировал мой мозг. Она пронизывает каждую клеточку моего тела. Слезы и страх застилают глаза. Я резко дергаюсь, тяжело дыша. Меня трясет. Мне стыдно, что я веду себя как слабак в присутствии эрудитов, но я знаю, что это хорошо. Я доказал им, что я не особенный, – я обычный безрассудный лихач, который возомнил, что запросто может слезть по высоченной отвесной стене и уцелеть.
– Интересно, – произносит Джанин, но я едва слышу ее слова сквозь свое шумное дыхание. – Мне никогда не надоест смотреть внутрь человеческого разума – в каждой детали столько проекций.
Я спускаю все еще трясущиеся ноги на пол и наконец-то ощущаю под собой твердую поверхность.
– Ты отлично справился, – говорит Амар. – Над навыками скалолазания тебе еще следует поработать, но ты быстро вышел из симуляции. Результаты по времени примерно такие же, как и в прошлый раз. – Он улыбается. Наверное, мне действительно удалось притвориться, что я ничем не отличаюсь от других лихачей, – ведь Амар уже не выглядит слишком взволнованным.
Я киваю.
– Значит, твой необычный результат был вызван ошибкой программы. Нам придется исследовать ее, чтобы найти проблему, – изрекает Джанин. – А теперь, Амар, я бы хотела проверить твою симуляцию, если ты не против оказать мне подобную услугу.
– Мою? Зачем?
Мягкая улыбка Джанин не сходит с ее губ.
– Судя по нашим данным, тебя не встревожил необычный результат Тобиаса, наоборот, ты выказал к этому расположение. Поэтому я бы хотела посмотреть, не по собственному ли опыту ты знаешь о таких вещах.
– По вашим данным? – переспрашивает Амар. – Откуда?
– Один неофит поделился с эрудитами своими опасениями по поводу вашего с Тобиасом состояния, – мягко отвечает Джанин. – Я сохраню его имя в тайне. Тобиас, ты свободен. Спасибо за содействие.
Я смотрю на Амара. Он едва заметно кивает. Я встаю на ватные ноги и покидаю комнату. Я не закрываю за собой дверь, чтобы спрятаться неподалеку и подслушать. Но как только я оказываюсь в коридоре, ассистент Джанин захлопывает дверь, и я не могу различить ни единого звука, даже приложив к ней ухо.
Я киваю.
– Значит, твой необычный результат был вызван ошибкой программы. Нам придется исследовать ее, чтобы найти проблему, – изрекает Джанин. – А теперь, Амар, я бы хотела проверить твою симуляцию, если ты не против оказать мне подобную услугу.
– Мою? Зачем?
Мягкая улыбка Джанин не сходит с ее губ.
– Судя по нашим данным, тебя не встревожил необычный результат Тобиаса, наоборот, ты выказал к этому расположение. Поэтому я бы хотела посмотреть, не по собственному ли опыту ты знаешь о таких вещах.
– По вашим данным? – переспрашивает Амар. – Откуда?
– Один неофит поделился с эрудитами своими опасениями по поводу вашего с Тобиасом состояния, – мягко отвечает Джанин. – Я сохраню его имя в тайне. Тобиас, ты свободен. Спасибо за содействие.
Я смотрю на Амара. Он едва заметно кивает. Я встаю на ватные ноги и покидаю комнату. Я не закрываю за собой дверь, чтобы спрятаться неподалеку и подслушать. Но как только я оказываюсь в коридоре, ассистент Джанин захлопывает дверь, и я не могу различить ни единого звука, даже приложив к ней ухо.
«Один неофит поделился с эрудитами своими опасениями…» Я уверен в том, кто это может быть. Наш единственный бывший эрудит. Эрик.
* * *
В течение недели после визита Джанин Мэтьюз ничего не происходит. Неофиты – урожденные лихачи и перебежчики – каждый день проходят симуляции, и я тоже отдаюсь на растерзание своим страхам – боязнь высоты, клаустрофобия, насилие, Маркус. Иногда некоторые кошмары сливаются в один – Маркус наверху небоскребов, насилие в закрытом пространстве… Я всегда просыпаюсь, будучи еще наполовину в бреду. Меня бьет озноб, и мне стыдно – даже несмотря на то, что у меня всего четыре страха, я не могу избавиться от них, когда симуляция уже окончена. Они возникают, когда я меньше всего этого жду, заполняют мои сны, и я просыпаюсь с дрожью и паранойей. Я скрежещу зубами, подпрыгиваю от малейшего шума, мои руки немеют без причины. Я боюсь, что сойду с ума до конца посвящения.
– Ты в порядке? – спрашивает Зик за завтраком. – Ты кажешься… измотанным.
– Все отлично, – отвечаю я грубее, чем хотелось бы.
– Ага, по тебе видно, – говорит Зик, ухмыляясь. – Нет ничего страшного в том, чтобы плохо себя чувствовать.
– Ты прав, – соглашаюсь я и заставляю себя доесть еду, хотя теперь она напоминает по вкусу пыль.
Если уж я начинаю сходить с ума, то хотя бы наберу в весе, в основном мышечную массу. Странно, что теперь я занимаю столько места, хотя раньше я привык быть незаметным. Это добавляет мне немного сил и решимости.
Мы с Зиком убираем свои подносы. По пути в Яму младший брат Зика (я запомнил, что его зовут Юрайя) подбегает к нам. Он выше Зика. На его ухе – повязка, которая прикрывает новую татуировку. Обычно он выглядит так, будто вот-вот расскажет шутку. Но не сейчас. Он чем-то потрясен.
– Амар, – начинает он, слегка запыхавшись, – Амар… – Он качает головой. – Амар умер.
Я издаю смешок. Я понимаю, что это неподобающая реакция, но ничего не могу с собой сделать.
– В смысле? Что значит «умер»?
– Сегодня утром одна женщина нашла рядом со «Спайром» чье-то тело, – тараторит Юрайя. – Его только что опознали. Это Амар. Он… наверняка…
– Прыгнул? – уточняет Зик.
– Или упал. Никто не знает, – разводит руками Юрайя.
Я подхожу к тропинкам, ведущим к Яме. Обычно я почти прижимаюсь к стене во время подъема из-за боязни высоты, но теперь я вообще не думаю о том, что делается внизу. Я несусь мимо бегающих, кричащих детей и людей, которые толкутся у магазина. Потом я поднимаюсь по лестнице, свисающей со стеклянного потолка.
В холле «Спайра» собралась целая толпа, и я вынужден проталкиваться сквозь нее. Кто-то бросает мне вслед проклятия или пихает меня локтем в ответ, но я практически ничего не замечаю. Я прохожу к порогу комнаты, к стеклянным стенам над улицами, которые окружают лагерь Лихачества. Снаружи прямоугольный участок ограничен полицейской лентой, на тротуаре виднеется темно-красное пятно. Я долгое время смотрю на него, пока не начинаю понимать, что это – кровь Амара, которая пролилась от удара о землю.
Я разворачиваюсь и ухожу.
* * *
Я знал Амара не так хорошо, чтобы скорбеть о нем. В моем понимании скорбь – это то, что я чувствовал после смерти матери. Тоска мертвым грузом падала на меня, мешая прожить еще один день. Я помню, как останавливался, выполняя простые задачи, чтобы передохнуть, и забывал к ним вернуться. Я просыпался посреди ночи со слезами на глазах.
Я не рассматриваю смерть Амара как нечто подобное, но я чувствую горечь каждый раз, когда вспоминаю, как он дал мне имя и как защищал меня – «зеленого» неофита. Но в основном я чувствую злость. Я точно знаю, что его смерть имеет отношение к Джанин Мэтьюз и оценке его симуляции страха. А значит, так или иначе, в гибели Амара виноват еще и Эрик. Он подслушал наш разговор и сообщил все лидеру своей бывшей фракции. Эрудиты убили Амара. Но остальные считают, что Амар спрыгнул или случайно упал. Что ж, такого поступка вполне можно ожидать от лихачей.
Сегодня лихачи проводят панихиду. Все пьяны уже к обеду. Мы собираемся у пропасти, Зик передает мне чашку с темной жидкостью, и я одним глотком осушаю ее до дна. Когда успокоительный напиток обжигает горло, я начинаю покачиваться и передаю обратно пустую чашку.
– Правильное решение, – бормочет Зик, уставившись на емкость. – Пойду возьму еще.
Я киваю и слушаю гул пропасти. Похоже, Джанин Мэтьюз поверила, что мои необычные результаты – элементарный программный сбой. Но что, если она просто притворилась? Вдруг она явится за мной, так же как пришла за Амаром? Я пытаюсь запихнуть эту мысль в какой-нибудь темный угол моего сознания и хорошенько спрятать ее – от себя самого. На мое плечо ложится темная рука со шрамами. Рядом со мной – Макс.
– Ты в порядке, Четыре?
– Да, – отвечаю я, и я действительно не вру.
Я в порядке, потому что я по-прежнему стою на ногах и пока еще внятно разговариваю.
– Кстати, Амар всегда тобой очень интересовался. Я думаю, он видел, что в тебе есть отличный потенциал. – Макс слегка улыбается.
– Я почти не знал его, – говорю я.
– Он был немного беспокойным и неуравновешенным, в отличие от остальных неофитов в его группе, – продолжает Макс. – Вероятно, потеря бабушки и дедушки нанесла ему сильный удар. Или, может, проблема была еще глубже… Не знаю… Наверное, так действительно лучше.
– Лучше быть мертвым? – переспрашиваю я, хмуро глядя на него.
– Я совсем другое имел в виду, – отвечает Макс. – Но здесь, в Лихачестве, мы призываем всех выбирать свой собственный путь в жизни. Если это – путь, который он выбрал, – тем лучше, – резюмирует он и снова кладет руку мне на плечо. – В зависимости от результата твоей завтрашней проверки мы с тобой будем обсуждать то, чем бы ты хотел заниматься. Пока ты наш самый многообещающий неофит, даже несмотря на твое происхождение.
Я таращусь на него. Я не понимаю, что он говорит и почему он говорит это во время панихиды по Амару. Пытается перетянуть меня на свою сторону? Зачем?
Зик возвращается с двумя кружками, а Макс исчезает в толпе как ни в чем не бывало. Один из друзей Амара встает на стул и выкрикивает какую-то бессмыслицу о том, каким храбрым был Амар, если решил погрузиться в небытие. Все поднимают бокалы и произносят его имя.
– Амар, Амар, Амар. – лихачи повторяют это слово столько раз, что он теряет смысл и превращается просто в набор звуков.
Напоследок мы выпиваем. Так скорбят лихачи – топят горе в алкоголе и больше не вспоминают о нем.
Ладно. Я тоже так могу.
* * *
Контроль моей последней проверки осуществляет Тори, а наблюдать за ним будут лидеры Лихачества, включая Макса. Я прохожу в середину толпы неофитов, и впервые за все время я нисколько не волнуюсь. Во время пейзажа страха все осознают происходящее, поэтому мне нечего скрывать. Укол в шею, и пусть реальность исчезнет. Я часто проваливался в пейзаж страха.
Я оказываюсь на вершине небоскреба и прыгаю вниз. Я падаю запертым в коробке и позволяю себе каплю паники, прежде чем выбиваю плечом нужную стену, разрушая древесину. Я беру пистолет и стреляю в невинного человека – в безликого мужчину в черном. Я целюсь ему в голову и бездумно нажимаю курок. А Маркусы, окружившие меня, гораздо больше похожи на моего отца, чем раньше. У ближайшего ко мне чудовища – настоящий рот, хотя глаза по-прежнему зияют пустыми впадинами. Он замахивается, чтобы ударить меня – и я замечаю камень в его руке вместо колючей цепи или металлического ремня. У Маркуса нет оружия, которое может разорвать меня в клочья. Я принимаю несколько ударов, затем набрасываюсь на Маркуса, обхватив руками его горло. Я неистово бью его по лицу и успеваю испытать минутное чувство удовлетворения от своей жестокости, прежде чем проснуться скрюченным на полу в комнате пейзажа страха.