Про заваленного своими же Юрца Ландскнехт решил умолчать.
– Девушку оставлять здесь небезопасно, – покачал головой Семеркин. – Вы согласны со мной?
– За ее безопасность отвечаю я. Никуда перевозить ее не нужно, – догадавшись, к чему клонит секретарь, Ландскнехт жестко осадил его.
– Что ж, возможно, вам виднее, – пожал плечами Семеркин.
– А зачем было тащить сюда патрона? – спросил Игорь Кимович.
– Пусть он примет окончательное решение… А мы его исполним.
«Решение, которое подготовил ты! – мысленно со злостью произнес Ландскнехт. – "Теплый прием", оказанный у Глории, он не простит никогда, а сейчас просто решил воспользоваться ситуацией. Но вот что секретарская крыса задумала?»
– Игорь, нам не нужны лишние трупы, – жестко заявил секретарь. – Дело серьезное. Не надо подставлять патрона.
– Трупов не будет. Как лишних, так и… всех остальных. Я отвечаю за свои слова.
Семеркин молча кивнул.
– Челюсть не болит? – вежливо осведомился Ландскнехт.
– Что? А… О моем здравии не беспокойтесь, Игорь.
– Это не я, это Глория интересовалась.
Семеркин промолчал. Сделал вид, что не расслышал. Владеть собой ученый секретарь умел.
Однако в этот вечер Лузгинский никаких решений принимать не стал. Он с аппетитом поужинал, убедился, что Даша Самойлова жива и невредима, затем сказал Ландскнехту, что «погостит» вместе с Семеркиным до завтрашнего утра. Ландскнехту ничего не оставалось, как препроводить обоих в спальные помещения для гостей.
– Слушай, ты уверен, что мне стоило сюда приезжать? – спросил у Семеркина Лузгинский, прежде чем отойти ко сну. – По-моему, у Игоря все в порядке.
– Вы хотите свалить Самойлова?! – довольно дерзко, не то в вопросительной, не то в утвердительной форме ответил Семеркин. – Свалить окончательно, так, чтобы тот уже никогда не поднялся?
– Да, – кивнул Лузгинский.
– Тогда положитесь на меня! Я отвечаю головой… И вы очень умно сделали, разместив в этих покоях охрану, не подчиняющуюся Игорю.
Что верно, то верно. Личные телохранители Лузгинского подчинялись только самому патрону… Перед тем как выехать, Семеркин сообщил о своих опасениях. У секретаря имелись сведения (пока не подтвержденные), что Ландскнехт может пойти на сделку с Самойловым. Вернет тому дочь за приличное вознаграждение, сам же при этом сымитирует нападение на замок… И на этом Игорь не остановится, Лузгинский слишком хорошо его знал. О, если Ландскнехт переметнется к Самойлову! Если это так, то Лузгинский должен узнать правду об этом как можно быстрее. Хотя сейчас, как никогда, господину Лузгинскому хотелось, чтобы его секретарь ошибался. Терять Ландскнехта не хотелось.
Тем не менее пусть Семеркин перестраховывается, пусть плетет свою паутину… Самойлова и в самом деле нужно сваливать окончательно. Любой ценой.
* * *
Пару лет назад, в канун Рождества, на одном из светских мероприятий Лузгинский и Самойлов столкнулись нос к носу. Произошло это случайно, у входа в туалет. Обычно оба они избегали прямых контактов, но на сей раз охрана допустила промашку.
– Здравствуйте, Алексей Петрович! – любезно поприветствовал Самойлова Лузгинский.
– Добрый вечер, Лузгинский, – холодно ответил Самойлов.
– Я новый анекдот про вас слышал, – продолжил Лузгинский. – Самое интересное, что его придумали чукчи.
Пару дней назад Самойлов и в самом деле вернулся с Чукотки, куда ездил со спонсорской помощью малым народам. Попутно посетил местную тюрьму, привезя зэкам рождественские подарки. Все это, разумеется, он делал не от душевной щедрости, а в преддверии очередной выборной кампании.
– Такой, значит, анекдот, – очень громко, чтобы было слышно окружающим, заговорил Лузгинский. – Разговаривают двое чукчей. И один спрашивает другого: «А где у нас Алексей Петрович Самойлов?» Второй отвечает: «Однако в тюрьму пошел». – «Стены чинить, крышу красить?» – «Нет, внутрь…»
За спиной Самойлова послышались приглушенные смешки.
– Так себе анекдот, Лузгинский… Украли вы его у кого-то, – сдерживаясь, отозвался Алексей Петрович.
– Народная молва, ничего не попишешь! – гыкнул на прощание Лузгинский и скрылся в туалете.
«Намекает, сволочь… Но я-то знаю, что чист… Почти…» – отрывисто думал Самойлов. Настроение у него было порядком испорчено. Между тем в главном зале на эстраде появился бородатый и нечесаный любимец публики и звезда русского шансона Билли Бокарев (он же недоучившийся студент Гнесинки Боря Бронштейн). И светская деловая элита стала с восторгом внимать очередному разухабистому шлягеру с рифмами вроде: «А мы воруем и в ус не дуем!»
У Алексея Петровича Самойлова и его противника Лузгинского не было на первый взгляд ничего общего. Самойлов в середине восьмидесятых сделал успешную карьеру комсомольского работника районного звена, вступил в КПСС. В разгар горбачевского бардака столь же успешно сжег свой партийный билет и ударился в бизнес. Стартовый капитал позволял, да и поддержка в лице полковника КГБ Родыгина сыграла не последнюю роль. Лузгинский же шел к цивилизованному бизнесу с самого низа. Еще будучи несовершеннолетним, схлопотал вполне уважаемую 146-ю и крайне презираемую 117-ю.[21] На зоне в авторитеты не пробился, но активно сотрудничал с администрацией – иными словами, стучал. Ну а там покатилось – угоны автотранспорта, валютные махинации, сутенерство. В конце 80-х был расцвет подобного бизнеса. В конце концов МВД взяло Лузгинского за жабры, не просто взяло, а с поличным. Но тот вспомнил «зоновский опыт» сотрудничества и сдал оперативникам многих «деловых партнеров». За что отделался условным наказанием и очень быстро принялся за старое. Милиция смотрела на деятельность Лузгинского сквозь пальцы. Как-никак он делился с ментами некоторой информацией. Таким образом, Лузгинский устранил почти всех конкурентов и въехал в легальный бизнес если не на белом коне, то по крайней мере на сером в яблоках…
Алексей Петрович Самойлов был его вечным конкурентом, уничтожить, вытеснить его со своего «делового поля» было заветной мечтой Лузгинского. Мечта практически несбыточная, так как службу безопасности у Самойлова возглавлял опытный чекистский волк Родыгин. Но вот Лузгинский сошелся с Ландскнехтом и его охранным предприятием. Игорь Кимович не боялся ни бога, ни черта. И за хорошее вознаграждение готов был на все. Денег Лузгинский решил не жалеть – из них двоих один должен был уйти. И уйти, разумеется, должен был бывший комсорг Самойлов. Однако ситуация несколько изменилась, как только на службе у Лузгинского оказались Ландскнехт и Семеркин. Первый был мастером «грязной черновой работы», причем мастером безукоризненным, а второй столь же успешно плел интриги, блестяще анализировал ситуацию. Они провернули не одну успешную акцию, и только благодаря им Лузгинский вошел в двадцатку самых влиятельных российских бизнесменов. Сейчас на пути встал Самойлов. И Семеркин предложил дерзкий план, который тут же поддержал Ландскнехт. Что и говорить – акция была показательной, несколько театрализованной, но… Бывший уголовник любил производить эффект. Девушка не должна пострадать, а вот ее папаша… И в ФСБ он обращаться не станет. В этом Лузгинского опять же клятвенно уверил Семеркин.
Конечно, Самойлов был чистоплюем, но кое-что водилось и за ним. Конечно, он не уничтожал конкурентов с помощью автоматных очередей и точных снайперских попаданий. Верный гэбистский пес Родыгин успешно рыл компромат и фабриковал уголовные дела на тех, кто стоял у Самойлова поперек пути. Кого-то не удалось «закрыть» таким образом, и человек исчез. Родыгину вовсе не претили Ландскнехтовы методы, просто он редко к ним прибегал. Семеркин знал подробности, так как недолгое время работал в прокуратуре, которая вела расследование.
Таким образом, Самойлов мало чем отличался от Лузгинского. Как и Родыгин, который в августе 1991-го принимал активное участие в аресте членов ГКЧП, а в 1993-м был сторонником жестких мер против парламента. Дело, как известно, кончилось расстрелом «Белого дома» и гибелью сотен невинных граждан. В середине 90-х Родыгин что-то напортачил по чеченской линии и был уволен из органов, зато тут же возглавил службу безопасности у Самойлова… О, как классно Ландскнехт сделал эту «службу безопасности»! Кони, маски, эффектное похищение… Лузгинский не зря нанял этого генеральского отпрыска. Да, он, Лузгинский, выходец из уголовников, шпаны. А Самойлов из комсомольских врунов и гэбистских стукачей. Да, на совести Лузгинского убитые в разборках конкуренты и их «бычье». А за Самойловым и Родыгиным развал Союза, октябрьская бойня 1993-го, Чечня, взрывы в Москве и других городах. Семеркин напрямую не говорил, но намекал на участие некоторых господ в расправе над генералом Рохлиным, авиакатастрофе, унесшей жизнь Святослава Федорова… Впрочем, это лишь разговоры под коньячок, возможно, Лузгинский не так понял своего ученого секретаря.
Но одно было бесспорно – чистых и нечистых уже не осталось. Замараны все. В пороке и грехе все и вся. Вся страна. Каждым двигают лишь животные инстинкты… Животные! Животные все. Но одни более сильные, более красивые, более умные, нежели остальные. Поэтому мир должен принадлежать им. Это закон природы.
Глава 3
– Что это у тебя? – спросила Глория.
– Очень забавная вещь! – улыбаясь, ответил Ландскнехт.
Они лежали в постели Игоря. Сейчас была «пятиминутка отдыха», поэтому Глория курила тонкую дамскую сигарету с ментолом, а Ландскнехт проделывал какие-то манипуляции со странным, похожим на ноутбук, предметом. Эта «интересная вещь» была размером меньше ноутбука, но гораздо больше мобильника. Не походила она и на портативный компьютер.
– Какая-то игрушка? – вяло поинтересовалась Глория, бросая окурок в пепельницу.
– Нет, совсем даже не игрушка. – Ландскнехт перестал улыбаться, отложил в сторону «вещь». – Продолжим?
– Сейчас, только в туалет схожу, – произнесла Глория. – И пусть твои уроды за мной не следят.
– Теперь никто не будет за тобой следить, – ответил Ландскнехт, отпивая пиво из железной банки. Все то же неизменное «Балтика № 9».
Игорь сдержал слово. Глорию до туалета никто не провожал. Правда, это не означало, что какой-нибудь ублюдок со стриженым затылком не наблюдает за ней своими тусклыми глазками через скрытую камеру видеослежения. О, как это гадко – наблюдать за красавицей в туалете! Впрочем, за не красавицей тоже…
Закончив свои дела и спустив воду, Глория взялась за ручку двери, но с удивлением обнаружила, что заперта. Рванула сильнее, но дверь не поддавалась. Кто мог это сделать? Никаких шагов она не слышала. С силой красавица ударила по двери ножкой.
– Эй, там! Кретины! Откройте сейчас же! – громко произнесла она.
– А волшебное слово? – басовито спросил голос, несмотря на искажение, явно принадлежащий Ландскнехту.
– Игорь, это ты? Что за шутки? – Глория еле сдерживала слезы. Так с ней «шутили» впервые.
– Волшебное слово! – голос из-под двери был неумолим.
– Игорь… Ну, пожалуйста!
И дверь на самом деле открылась…
А Игорь по-прежнему находился в спальне. Лежал на кровати, накрытый одеялом, и по-прежнему нажимал какие-то кнопки на своей «интересной вещице».
– Игорь, что это значит? – резким тоном поинтересовалась Глория.
– А вот посмотри, – он развернул к женщине свою «вещь».
– Я ничего не понимаю! – капризно дернула плечами красавица.
– С помощью этого микропульта и экранчика я контролирую всю жизнь замка… Между прочим, в сортире я могу не только закрыть, но и замочить! Впрочем, это привилегия более высоких лиц. – Ландскнехт рассмеялся.
– Выходит, весь замок в твоих руках? – спросила Глория.
– Все входы, выходы, двери… Их я могу закрывать и открывать по своему желанию. Людей, к сожалению, контролировать пока не могу, но разработчики обещали над этим подумать. Это вообще лишь пробный экземпляр. Как видишь, неплохо работает.
– В нем есть и радиомикрофон?
– Соединенный с некоторыми помещениями… Тебе не кажется, что наш перерыв слишком затянулся?
– Кажется, – кивнула Глория, отхлебнув пива из банки Игоря. – О, как ты пьешь такую гадость? – поморщилась она и, откинув одеяло, серебристой рыбкой скользнула в объятия Ландскнехта.
Надя сидела в полутьме, подбрасывая на ладони резиновый мячик, ставший для них с Василием роковым. Поначалу Цыган отобрал его у девушки, но потом, когда ее втолкнули в подземную темницу, швырнул ей мячик через решетку:
– Поиграйся, девочка… Перед казнью.
Кажется, он был очень доволен и своим юмором, и своим великодушием. С чем и удалился, оставив Надю наедине с собственными невеселыми мыслями.
Все так сложилось из-за нее! Как она могла промахнуться, ну почему у нее так все складывается?! Ведь тогда на мировом первенстве решающее очко команда тоже проиграла из-за нее. Николай Николаевич, тренер сборной, прав. Не из того места растут у Надежды руки. Мало он тогда материл ее, а она еще почему-то обиделась… Кругом было темно, пусто. Надя отложила в сторону мячик, уткнула голову в колени и заплакала. Она могла сейчас дать волю чувствам, ведь ее никто не видит и не слышит. И тут послышался шорох, затем лязг… Надя подняла голову и увидела, что решетчатая тяжелая дверь ее темницы открылась. На пороге тем не менее никого не было. Кажется, дверь открылась сама собой. Надя перестала плакать, сидела неподвижно, в ожидании глядя на решетку. Тем временем дверь мягко затворилась, вновь лязгнул замок. Казалось, ее открывал и закрывал кто-то невидимый. Надежда вытерла глаза и щеки – плакать уже не хотелось. Может, ей померещилось? И вновь стала Надя вспоминать свою недлинную, но насыщенную событиями жизнь. Ничего другого в данную минуту ей не оставалось.
* * *
В школьные годы учителя и одноклассники воспринимали Надю Анохину как девочку из интеллигентной, высокообразованной семьи. Она всегда была аккуратно, со вкусом одета, держалась с чувством собственного достоинства и училась без троек. Между тем Надин папа работал автомехаником в гараже, а мама приемщицей в фотостудии. Надя была их поздней, единственной и желанной дочкой. Родители, будучи людьми в годах, имели весьма скромные интересы. Они любили смотреть по телевизору сериалы и фигурное катание, а по выходным выбираться на природу, например за грибами. Дочери, названной столь символическим именем Надежда, они стремились дать все то, чего по различным причинам не получили сами. Еще с детского сада девочку убеждали, что она обязательно поступит в университет и выучит несколько иностранных языков. Потом Надю отдали в музыкальную школу, на последние деньги купили подержанное пианино. Секции фигурного катания в их районе не было, зато в школе была секция волейбола. Несмотря на небольшой рост, Надя быстро добилась на спортивной площадке немалых успехов. Так и текла ее молодая жизнь: из школы на волейбольную площадку, с площадки – за фортепиано, после фортепиано – курсы иностранного языка… В восьмом классе Надя вошла в подростковую сборную, а через два года во взрослый состав сборной страны. На нее положил глаз сам Николай Николаевич Гонтарь, знаменитый тренер. Знаменит он был тем, что отпускал редкие по забористости матерные ругательства и что его воспитанницы (а тренировал Гонтарь исключительно девушек) не проиграли ни одного мирового чемпионата. Говоря по совести, для волейбола Надя Анохина ростом не вышла – ну что такое метр шестьдесят восемь? Однако Надя была девушкой подвижной и быстрой, потому идеально вписалась в роль защитницы. Тренировки стали постоянными, каждодневными. Плюс сборы. Тем не менее Надя сумела окончить школу, а между двумя чемпионатами поступила в институт иностранных языков. Она уверенно чувствовала себя и на волейбольной площадке, и перед экзаменационной комиссией. Но вот в обыденной, простой жизни… У нее не было ни близкой подруги, ни серьезных отношений с молодыми людьми. Да, ею гордились, иногда восхищались, бывало, завидовали по-черному. Но ее не принимали всерьез. Она была милой, но при этом неяркой. Умной, начитанной, но не острой на язык, не всегда понимающей шутки приятелей. Иногда она бывала излишне резкой, прямолинейной.
Тогда, полгода назад, вышла заминка в полуфинале. Нет, матч не был проигран. Но Надя серьезно оплошала во втором тайме, не смогла принять идущий прямо на нее мяч. В перерыве Гонтарь накинулся на нее, ничуть не смущаясь иностранных журналистов и телекамер. Он сообщил на весь белый свет, откуда у защитницы Анохиной растут руки. И добавил еще пару заковыристых фраз. Конечно, при трансляции такие вещи в эфир не шли, но все равно Наде стало обидно до чертиков. Разве он не видит, что она чуть не плачет? И под властью эмоций, не отдавая себе отчета, Надя произнесла в ответ следующее:
– Да пошли вы, Николай Николаевич… сами туда-то и туда-то!
Подруги по команде притихли и замерли. Надя нарушила неписаное табу. Воспринимать фразы Николая Николаевича можно было, опустив глаза или, напротив, с гордо поднятой головой, но всегда молча. Надин отец ни разу не позволил себе в ее присутствии крепкого словца. Не позволяли себе их и приходящие в гости друзья отца – шоферы и автослесари… Эх, Надя-Надежда, воспитанница института благородных девиц!
– Что с тобой, Анохина? – неожиданно совсем другим голосом спросил тренер.
Надя ничего не ответила, вернулась на площадку. Игра в последующих таймах была сведена к ничьей, а после соревнований Надя заявила, что уходит из команды.
– Как знаешь, Надя… – печально произнес Гонтарь. – Спасибо тебе за все… И прости меня.
Конечно, она простила Николая Николаевича. Он многому научил ее. И жил ради команды, ради нее, Надьки, и других девчонок. Но решение уйти из спорта созрело у Надежды давно. Она поняла, что волейбол – это всего лишь игра. А играть всю жизнь нельзя. Конечно, это здорово – просматривать записи собственных матчей, наблюдать за собой, как лихо бьется она в защите. И видеть при этом счастливые лица уже немолодых родителей… Но есть другая жизнь. Надя с головой ушла в учебу, сдала все академические задолженности, начала параллельно изучать немецкий и польский языки. Но ей казалось, что жизнь проходит мимо нее. Причем совсем рядом, в нескольких шагах. А она постоянно оказывается не в том месте и не в то время. И вот сейчас встреча с этим странным человеком по имени Василий Васнецов. Сначала она обратила внимание на его машину, поэтому приняла за очередного крутого, приехавшего скупать землю в ее родной деревне. Но потом увидела, что у него вполне человеческие глаза, голос и прическа. А когда он попросил ее помочь, у Нади аж дыхание перехватило. Другая бы покрутила пальцем у виска, приняла бы рассказанное Васнецовым за горячечный бред. А Надя поверила сразу. Ей так хотелось помочь ему. Пожалуй, она впервые встретила человека с таким лицом. Нет, не то чтобы он был красив, точно киногерой вроде Тома Круза или Антонио Бандераса. Но была в нем какая-то дикая притягательность. Его лицо было мужественным и одновременно печальным. Он был энергичен, силен, но взгляд выдавал усталость… Он, конечно, старше ее, но ненамного. И еще он очень одинокий. Это без всяких сомнений.