– Товарищ Махнев, вы знаете, что по идеям студента Лаврентьева мы разрабатываем водородную бомбу-слойку и, скорее всего, будем строить термоядерный реактор?
– Да, конечно! – с готовностью ответил тот.
– А вы знаете, что студента Лаврентьева исключают из МГУ за неуплату денег за обучение?
– Как?!
– И я хочу знать – как?! – зло прореагировал на этот вопрос Берия. – Если его исключат, то для России это будет позор хуже… хуже… хуже, чем позор Японской войны! Понимаете, Махнев, если Лаврентьев, в отличие от Сахарова, ничего не просит, то это еще не значит, что ему действительно ничего не надо! Идите!!
По коридору Совмина, Махнев, Сахаров и Лаврентьев почти бежали – молодые люди отказались от предложенной машины и спешили, чтобы не опоздать на метро. Вдруг Махнев, вышедший от Берии веселым, но и каким-то озабоченным, остановился, вынул из галифе бумажник и начал отсчитывать купюры, но потом вынул из него все деньги и сунул их в руку Лаврентьеву.
– Вот, возьми!
– Как?! Зачем?! – поразился Олег, машинально взяв купюры.
– Ну, в долг, – не сумел придумать ничего лучшего Махнев.
– Я не смогу отдать столько! – Олег попытался вернуть деньги Махневу.
– Отдашь, не волнуйся, скоро все отдашь, – Махнев засунул руку Лаврентьева с деньгами ему в карман, не обращая внимания на смущение Олега. – Теперь у тебя все будет хорошо, – весело сказал он и похлопал Олега по плечу.
Лаврентьев и Сахаров вышли из Кремля в первом часу ночи и от Спасских ворот пошли пешком в направлении Охотного ряда. Лаврентьев услышал от Сахарова много теплых слов о себе и о своей работе, Сахаров тоже заверил Олега, что все будет хорошо, и предложил работать вместе, на что простодушный Олег, конечно, согласился. Сахаров ему очень понравился, и, как Лаврентьев полагал, и он произвел тогда на Сахарова благоприятное впечатление. Они расстались у входа в метро, возможно, проговорили бы и дольше, но уходил последний поезд.
14 января 1951 года Берия за своим рабочим столом диктовал секретарю ответы на входящее письма. Он взял очередное письмо.
– Откажите в просьбе – пусть укладываются в плановые нормы, и добавьте, чтобы срочно прислали отчет о причине аварии на нефтеперерабатывающем в Уфе.
Передал письмо секретарю, взял следующее и начал диктовать адресатов.
– Ванникову, Курчатову, Завенягину… – затем надиктовал текст, закончившийся словами: «Учитывая особую секретность разработки нового типа реактора, надо обеспечить тщательный подбор людей и меры надлежащей секретности работ. Кстати сказать, мы не должны забыть студента МГУ Лаврентьева, записки и предложения которого по заявлению т. Сахарова явились толчком для разработки магнитного реактора (записки эти были в Главке у т.т. Павлова и Александрова).
Я принимал т. Лаврентьева. Судя по всему, он человек весьма способный. Вызовите т. Лаврентьева, выслушайте его и сделайте совместно с т. Кафтановым С.В. все, чтобы помочь т. Лаврентьеву в учебе и, по возможности, участвовать в работе. Срок 5 дней».
Спустя пять дней, 19 января 1951 года Махнев докладывал Берии об исполнении поручения.
– По Лаврентьеву. Ванников, Курчатов, Завенягин и Павлов предлагают следующее, – Махнев начал читать: «По Вашему поручению сегодня нами был вызван в ПГУ студент 1-го курса Физфака МГУ Лаврентьев O.A. Он рассказал о своих предложениях и своих пожеланиях. Считаем целесообразным: 1. Установить персональную стипендию – 600 руб. 2. Освободить от платы за обучение в МГУ. 3. Прикрепить для индивидуальных занятий квалифицированных преподавателей МГУ: по физике Телесина Р.В., по математике – Самарского A.A. (оплату производить за счет Главка). 4. Предоставить О.А.Л. для жилья одну комнату площадью 14 кв. м в доме ПГУ по Горьковской набережной 32/34, оборудовать ее мебелью и необходимой научно-технической библиотекой. 5. Выдать О.А.Л. единовременное пособие 3000 руб. за счет ПГУ».
– У него одинокая мать, – задумчиво сказал Берия. – Медсестра. Напишите: предоставить трехкомнатную квартиру, – и пояснил Махневу. – Чтобы он мог вызвать мать.
– Но товарищ Берия! Сейчас же так тяжело с жильем! – запротестовал Махнев.
– Знаете, товарищ Махнев, сейчас, когда с атомным проектом многое стало ясно, в этот проект полезла толпа научной серости, которую раньше в этот проект и на аркане нельзя было затащить. И вот этому научному… быдлу мы не квартиры даем – мы им строим особняки и дачи за государственный счет, хотя это быдло не внесло в атомный проект – да и не внесет! – и сотой доли того, что уже дал Лаврентьев. – Берия помолчал, а потом с некоторой тяжестью в голосе резюмировал. – Товарищ Махнев. У нас сейчас в атомном проекте быстро вьет себе гнездо клан научной серости, а Лаврентьев хотя и выдающийся талант, но он простой русский парень – он безответный. И если мы его не защитим, то эта научная серость, которая из четырех действий в арифметике помнит только, как отнимать и делить, это быдло его обворует, а самого его «сожрет».
Для того чтобы закончить университет за четыре года, Олег должен был «перескочить» с первого курса на третий, для чего у министра высшего образования было получено разрешение на свободное расписание и посещение занятий первого и второго курса одновременно. Кроме того, Лаврентьеву была предоставлена возможность заниматься дополнительно с преподавателями физики, математики и английского языка. От физика ему пришлось вскоре отказаться – физик был слаб, а с математиком, Александром Андреевичем Самарским, у Олега сложились очень хорошие отношения. Ему он считал себя обязанным не только конкретными знаниями в области математической физики, но и умением четко поставить задачу, от чего в значительной степени зависело ее успешное и правильное решение.
С Самарским Олег провел расчеты магнитных сеток термоядерного реактора, были составлены и решены дифференциальные уравнения, позволившие определить величину тока, проходящего через витки сетки, при котором сетка защищалась магнитным полем этого тока от бомбардировки высокоэнергетичными частицами плазмы. Эта работа, законченная в марте 1951 года, дала начало идее электромагнитных ловушек.
Приятной неожиданностью для Лаврентьева был переезд из общежития на Горьковскую набережную, в трехкомнатную квартиру на седьмом этаже нового большого дома. Махнев предложил перевезти в Москву мать, но она отказалась, и вскоре Олег предложил заселить одну из комнат своей квартиры – жилья в то время сильно не хватало.
В начале мая 1951 г. был наконец решен вопрос о допуске Лаврентьева к работам, проводившимся в Институте атомной энергии группой И.Н. Головина. Его экспериментальная программа выглядела довольно скромной, поскольку Олег хотел начать с малого – с сооружения небольшой установки, но рассчитывал в случае быстрого успеха на дальнейшее развитие исследований на более серьезном уровне. Руководство отнеслось к его программе одобрительно, поскольку не требовались значительные средства для ее начала, а Махнев даже называл эту программу «грошовой».
Был Сталин, был Берия, и в СССР было, кому защитить молодых советских Ломоносовых и кулибиных.
Справка: 5 марта 1953 года был отравлен И. В. Сталин, а 26 июня 1953 года был убит Л. П. Берия.
Через полтора месяца после убийства Берии, 12 августа 1953 года по идеям Лаврентьева в СССР испытан первый в мире термоядерный заряд (реальная «сухая» водородная бомба), в котором использован дейтерид лития-6. Среди тех, кто был награжден за создание этой бомбы, ее автора, O.A. Лаврентьева уже не было. Авторство бомбы скромно взял на себя А.Д. Сахаров. Строго говоря, какое-то право на это он имел, поскольку поверх слоя дейтерида лития предложил и слой необогащенного урана. По идее Сахарова, это должно было усилить мощность взрыва. Мощность не усилилась, но от взрыва этой бомбы им. Сахарова территория СССР была загрязнена радиоактивными элементами больше, чем загрязнили ее все предшествовавшие и последующие взрывы вместе взятые.
А авторство идеи использовать дейтерид лития скромно взял на себя В.Л. Гинзбург.
Затем студента Лаврентьева постепенно отстранили от работ в области атомной физики, а после окончания МГУ выселили из Москвы и, по указанию академика Л.А. Арцимовича, направили на работу в Харьков, а академик Арцимович безуспешно пытался реализовать вторую идею Лаврентьева – идею управляемого термоядерного синтеза.
А Лаврентьев всю жизнь проработал в Харькове над своей теорией магнитных ловушек, для проверки которой нужны были деньги, но денег ему не давали – они были нужны Арцимовичам.
И только Будкер Герш Ицкович, физик, академик АН СССР, увидев Лаврентьева как-то на конференции, засовестился и сказал: «Угробили хорошего парня!»
Глава 8 Угроза разоблачения
Глава 8
Угроза разоблачения
Тимашук
Хрущев не мог понять, жалеть ему, что заговор «ленинградцев» провалился, или не жалеть? Ему было и жаль, что он не стал единовластным хозяином Украины, но арест Кузнецова освободил ему ключевую должность в секретариате ЦК, а вместе с нею он получил и престижнейшую должность в Москве. Того, что заговорщики его выдадут, он перестал бояться, поскольку такая глупость с их стороны начисто лишала их надежды на помилование и прощение. Но опасность возникла неожиданно, и Никите просто повезло, что он успел принять меры для ее предотвращения.
В сентябре 1950 года он проходил обычный регулярный для членов ЦК и Правительства медосмотр, и, пошучивая, лежал на кушетке в кардиологическом кабинете кремлевской поликлиники. Кардиолог Лидия Тимашук и медсестра сняли его кардиограмму, после чего Тимашук разрезала на части вышедшую из аппарата ленту, рассмотрела ее и наклеила в больничное дело Хрущева.
– Снимайте электроды! – дала она команду сестре, но потом неожиданно обратилась к Никите. – Товарищ Хрущев, если у вас есть пара минут времени, не могли бы вы выслушать меня?
Медсестра деликатно вышла, а Хрущев встревожился:
– Что-то не в порядке с моим мотором?
– Нет, окончательно скажет консилиум, но и я могу сказать точно – пока что сердце у вас в норме даже для вашего возраста, – похвалила врач.
Хрущев начал одеваться.
– Тогда что же вы хотели?
Тимашук замялась, но потом все же решилась.
– У меня дело, Никита Сергеевич, политическое.
Хрущев удивился и с небольшой иронией предложил.
– Вот как? Тогда выкладывайте, Лидия… как вас по батюшке-то?
– Федосеевна.
– Выкладывайте, Лидия Федосеевна, что там у вас есть.
Тимашук по-прежнему мялась.
– Не знаю, как начать…
Хрущев уже закончил одеваться и демонстративно посмотрел на часы, чтобы Тимашук не очень надеялась, что он будет бесконечно тратить время на выслушивание ее каких-то, наверняка мелких внутрибольничных дрязг.
– А начните с конца, Лидия Федосеевна. Так быстрее. А если я чего не пойму, тогда начнем с начала.
– Я так понимаю, что скоро будет суд над товарищем Кузнецовым, простите, оговорилась, над Кузнецовым. Так вот, у меня есть доказательства, что этот враг народа скрыл от партии, что товарищ Жданов умер от неправильного лечения.
– Что?! – Никита метнул взгляд на закрытые двери и сел за столик напротив Тимошук. – А ну начинайте с начала.
– С самого начала? – переспросила Тимашук, заметившая жест Хрущева с часами.
– Да, что знаете и как узнали.
Тимашук немного задумалась, вспоминая.
– Товарищ Жданов поправлял здоровье в санатории на Валдае под присмотром своего лечащего врача товарища Майорова. А кардиограммы ему периодически снимала мой врач Карнай, очень хороший кардиолог. Но в середине августа она ушла в отпуск, поэтому на очередное комиссионное обследование товарища Жданова я, как заведующая кардиологическим кабинетом, полетела сама. Я вылетела вместе с начальником Лечсанупра товарищем Егоровым, академиком Виноградовым и профессором Василенко. Это было 28 августа 1948 года – за три дня до смерти товарища Жданова. Я хорошо помню, поскольку сохранила фотокопии всех документов о тех событиях.
При этих словах Хрущев удивленно взглянул на нее и насторожился – если кто-то потратился на изготовление у фотографа фотокопий, то это очень серьезно!
– Мы прилетели рано утром и Егоров сказал, что состояние здоровья товарища Жданова хорошее, что его вчера посетили товарищи из ЦК, привезли передачу, товарищ Жданов был веселым, – продолжила рассказ Тимашук. – Тут еще Василенко забеспокоился – не привезли ли они ему спиртного, но Егоров сказал, что нет, что только компот. Это так, я действительно видела у него на столе банку с остатками компота. Меня послали снять кардиограмму, но когда мы с сестрой подвозили аппарат к комнате товарища Жданова, то он на кого-то сильно кричал по телефону. Мы отошли и немножко подождали, чтобы он успокоился. И где-то около полудня я сняла кардиограмму – у товарища Жданова был инфаркт!
– Так. Значит эта, как ее… Партай неправильно делала кардиограммы?
– Нет, я же говорила, Карнай очень хороший врач. Я просмотрела ЭКГ, снятые Карнай, – до моего приезда у товарища Жданова инфаркта не было!
«Так, – подумал Хрущев, – значит, у Жданова случился инфаркт после того, как он попил компота, привезенного «товарищами из ЦК». Узнать, кто это был? Нет, от этого дела надо держаться подальше!» Он кивнул Тимашук продолжать.
– Так, и что же вы сделали?
– Я доложила консилиуму, что у товарища Жданова инфаркт миокарда в области левого желудочка и межжелудочной перегородки, а они на меня накричали, что я не умею диагностировать ЭКГ и никакого инфаркта у товарища Жданова нет. Они меня тут же отправили обратно в Москву.
Но на следующий день, то есть 29-го, мы узнали, что у товарища Жданова сердечный припадок, и я тут же вылетела на Валдай. Но Виноградов и Егоров не дали снять кардиограмму в тот день, сказав, что это успеется и завтра, но заставили меня изменить в истории болезни мой диагноз.
– Как это – «заставили»?
– Но товарищ Хрущев! – затараторила Тимашук, оправдываясь. – Ну, кто я, и кто Егоров с Виноградовым! Я простой врач, а профессора Егорова лично товарищ Кузнецов перевел заведовать кремлевской больницей из Ленинграда.
Вы же помните процесс 1938 года правотроцкистского блока? Ведь суд за неправильное лечение Горького, Куйбышева и Менжинского приговорил к расстрелу врачей Левина, Казакова и Плетнева по заключению академика Виноградова. Суд Виноградову поверил, а не им.
– Там и других доказательств было много…
– Все равно, без заключения Виноградова их бы не расстреляли. Так как сравнивать мое слово с его словом?
Но товарищ Хрущев, я ведь не бездействовала! Когда я узнала, что консилиум прописал товарищу Жданову гулять по парку, ходить в кино, я немедленно написала письмо начальнику Егорова – генералу Власику, в котором указывала, что товарищу Жданову нужен постельный режим и терапия инфаркта. Я предупреждала, что такое лечение убьет товарища Жданова. Я тут же, в этот же день передала товарищу Власику это письмо через майора Белова.
– Та-ак! – удивился Хрущев. – Значит, начальник кремлевской охраны генерал-лейтенант Власик знал, что Жданова лечат неправильно?!
– Знал!
– И что же он сделал?
– Для спасения жизни товарища Жданова – ничего. Егоров по-прежнему предписывал товарищу Жданову увеличивать физические нагрузки, вечером у товарища Жданова был еще один приступ, начался отек легких, и 31-го он умер.
– Но я хорошо помню заключение врачебной комиссии, и в этом заключении ничего об инфаркте не было, там было что-то такое про болезненное изменение сердца.
– Вот именно! Вот поэтому я и обратилась к вам, – обрадовалась Тимашук, что Хрущев хорошо запомнил те события. – В момент смерти товарища Жданова я находилась на Валдае и была очевидцем всего. Умер такой большой человек, один из вождей партии и народа. Тело его должны были немедленно самолетом перевезти в Москву и там, в современной операционной, в присутствии консилиума лучших патологоанатомов сделать вскрытие и установить причину смерти. Так ведь?
Хрущев попытался вспомнить.
– А разве было не так?
– Вот именно! Не тело товарища Жданова перевезли в Москву, а в санаторий прилетел патологоанатом профессор Федоров с помощником, и в темной ванной комнате они произвели вскрытие тела товарища Жданова. Как какого-то бродяги-алкоголика! И при вскрытии присутствовал не консилиум патологоанатомов, а Кузнецов, Вознесенский и Попков.
– Все трое? – уточнил Хрущев, но Тимашук пропустила мимо ушей его вопрос, в желании рассказать главное.
– И Федоров зачем-то описал инфаркт словами, которые не каждый врач поймет: «некротические очажки», «фокусы некроза», «очаги миомаляций» и тому подобное. А это был инфаркт! Но его скрыли и сообщили, как вы правильно сказали, о смерти от якобы постепенного болезненного изменения сердца.
Никита тут же понял, зачем заговорщики изменили диагноз. Ведь Сталин знал, что в СССР есть яды, вызывающие инфаркт, и, узнав, что у Жданова инфаркт, он мог бы потребовать провести анализ тканей тела Жданова на наличие яда.
– Я тогда работал в Киеве и ничего этого не знал… – задумчиво покачал головою Хрущев, – Вернее знал, что Политбюро назначило Кузнецова присутствовать на вскрытии тела товарища Жданова, но вот то, что вскрытие происходило в какой-то ванной комнате и что на нем почему-то присутствовали еще и Вознесенский с Попковым, этого я не знал.
«Не сказал Кузнецов об этом, докладывая на Политбюро о результатах вскрытия, не сказал!» – подумал Никита, и уточнил:
– Так получается, что этот Федоров обманул Кузнецова?
– Нет, Кузнецов все знал.
– Почему вы так уверены? – удивился Хрущев.