Еще одну проблему тоже решили быстро.
– В Муроме беглый Коснятин…
Ярослав даже не успел договорить, как дядя оказался в этом городе, хотя должен бы жить в Ростове, Мстислав чуть усмехнулся в усы:
– Преставился боярин недавно…
Ярослав перекрестился:
– Царствие ему небесное!
Сам ли помер престарелый Коснятин, или помогли в угоду новому союзнику люди Мстислава, Ярослав не понял, но на заметку взял. До смерти самого Мстислава он все же старался в Киеве постоянно не жить. Опасался чего-то? Теперь уже не узнать. Возможно.
На Руси наступил такой долгожданный мир.
Конечно, князь еще не раз будет ходить в походы, но больше поражений не потерпит (за него через много лет это сделает старший сын Владимир). Но тогда началась мирная жизнь и мирное строительство.
* * *В Киев с детьми перебралась Ингигерд, которую на Руси звали Ириной.
Дела норманнские
Далеко не так спокойно и хорошо в Норвегии.
Олав Толстый разительно отличался от Ярослава тем, что не признавал никаких уступок ни перед кем, даже если это было во вред себе! Жизнь научила Ярослава не рубить сгоряча и лучше чуть выждать, как повернет жизнь. Она обычно поворачивала в нужную сторону.
Не таков был норвежец, он не признавал переговоров и тем более уговоров. Решив крестить Норвегию, Олав стал действовать в своем характере, это позже его назовут Святым Олавом, а тогда очень многие пострадали из-за жесткости и даже жестокости своего короля.
Недавнее миролюбие Олава, готового даже жениться на дочери шведского короля, встретив сопротивление внутри Норвегии, быстро сошло на нет. Малейшее несогласие вызывало у него бурю негодования. Количество сторонников короля в его собственной стране стремительно уменьшалось, а противников, наоборот, увеличивалось. Не желавший замечать это, Олав полагался больше на силу своей дружины.
Но пока дело касалось собственных бондов или крестьян, справлялся, а вот когда повелитель Дании и Англии Кнут Могучий решил прибрать к рукам и Норвегию тоже, понадобилась помощь тех, кому Олав успел не понравиться.
Над Толстым Олавом стремительно сгущались тучи. Кнут приблизился к побережью Норвегии с огромным флотом, корабли покрыли все море, насколько было видно глазу. И тут Олава ждало предательство собственных бондов. Датского короля Кнута приветствовали и провозглашали конунгом!
Олаву оставалось только бежать. Со своей семьей и небольшой дружиной он сумел по суше перебраться в Швецию, к брату жены Энунду, но осесть там не решился, стремясь уйти из досягаемости датчан. Таким местом могла быть только Гардарика. Скандинавы столько раз поддерживали Русь, что теперь не грех и попросить ответной помощи. Тем более женой хорошо известного Олаву конунга Ярицлейва была сестра изгнанной королевы, бывшая невеста короля без королевства Ингигерд. Олав надеялся встретить на Руси хороший прием.
И не ошибся.
Ярослав знал, что такое терпеть поражение, понимал состояние и чувства изгнанного короля. А то, что он когда-то едва не женился на Ингигерд, и княгиня не могла забыть своего жениха… ну что ж, время покажет, кто есть кто.
На Руси Олаву было у кого ждать хороший прием. В Ладоге сидел его старый друг Рёнгвальд, в Полоцке не последнюю роль играл Эймунд, а в Новгороде и Киеве Ярицлейв и Ингигерд.
Вместе с королем до Новгорода добрался и его сын от наложницы Магнус – единственный наследник.
Князь и княгиня привычно зимовали в Новгороде, когда с Готланда пришло известие о намерении Олава перезимовать на Руси. Отношения между супругами были хорошими, Ярослав не отлучался надолго, а это способствовало взаимопониманию на ложе и во всем остальном. Ингигерд снова носила под сердцем сына.
Ярослав даже раздумывать не стал, отправив обратно гонца с приглашением.
Конечно, сначала Олава встретили в Ладоге. Рёнгвальд был несказанно рад, показывал земли, которыми управлял, рассказывал о жизни на Руси, о походах Ярослава, о том, какая Ингигерд хорошая княгиня и жена… Олав слушал, и ему все больше казалось, что он упустил свою птицу счастья, женившись не на Ингигерд, а на ее сестре Астрид. Словно почувствовав это, Рёнгвальд дал совет:
– Только не вздумай вызвать у князя ревность. Он очень любит жену и детей и никогда не простит ей измены.
Олав поднял на друга изумленные глаза:
– И в мыслях не держал. Ты-то знал, что мне что Ингигерд, что Астрид – все равно.
– И не жалел, что не на той женился?
– До сегодняшнего дня и не задумывался.
– А сегодня?
Король помолчал, потом помотал головой:
– Даже если Ингигерд хороша по-прежнему, мое сердце пусто, а Ярицлейв мне друг, хотя и дальний.
– Смотри! Я тебя предупредил. Не ломай жизнь им и себе.
* * *Рёнгвальд знал, о чем предупреждал. Известие о приезде бывшего жениха всколыхнуло в душе Ингигерд воспоминания юности. Человеческая память удивительно устроена, из прошлого, особенно юности, она помнит только хорошее, забывая все дурное: неудачи, огорчения… Ингигерд забыла, что Олав женился на ее сестре, забыла свою боль и обиду, зато вспомнила, что король Норвегии самый-самый… Во всем самый-самый!
Сердце Ярослава зашлось болью, когда он заметил, как покраснели щеки и загорелись глаза жены при одном упоминании об Олаве. Неужели за столько лет она не смогла выбросить его из сердца?! Накатила обида, между супругами снова встала стена непонимания.
Почему, ну почему?! Ведь Ингигерд никогда не видела норвежца, знала о нем только со слов Рёнгвальда! Ярослав вспомнил, как однажды и сам принялся расспрашивать Рёнгвальда об Олаве, пытаясь понять, чем тот взял сердце его жены в полон.
Варяг повинился, что собственными рассказами о женихе возбудил у Ингигерд любовь к нему. Конечно, преувеличивал, конечно, придумывал, но еще больше додумала она сама. И продолжала додумывать уже на Руси. Ярославу было больно соперничать с призраком, и теперь он даже радовался появлению настоящего Олава. Если тот и впрямь хорош, как твердит Ингигерд, то придется признать, что жена не зря столько лет любит этого человека. А если нет, то должна же умная Ингигерд все увидеть сама?
Рёнгвальд успокоил князя:
– Непременно увидит. Ревновать не стоит.
* * *И вот наконец поздней осенью в ненастный, хмурый день драккар с Олавом, его сыном Магнусом и небольшой дружиной на борту пристал к пристани Новгорода. Ярослав с Ингигерд вышли встречать гостей сами. Князь больше смотрел на жену, чем на тех, кто сходил на берег.
Сердце Ингигерд зашлось, она искала глазами стройного, рослого, красивого мужчину, того, что столько лет занимал ее мысли… А на берег сошел толстый (верно прозвали), чуть потрепанный жизнью, уставший от невезения, не такой уж красивый человек. Обрадованно приветствовал Ярослава:
– Ярицлейв, я рад тебя видеть! – Склонился перед ней: – И тебя, княгиня Ингигерд.
Что она отвечала, как приветствовала, Ингигерд и не помнила. В висках стучало: это Олав?! И только чуть насмешливый и все понимающий взгляд мужа привел ее в чувство. Ингигерд гордо вскинула голову и веселым голосом начала беседу. Насмешка Ярослава была сродни пощечине, у Ингигерд привычно взыграло чувство протеста и желание настоять на своем.
Олав не такой, каким она себе его представляла? Ну и что? Зато он прекрасно слагает висы. И вообще, красота мужчины не во внешней пригожести, а… а… в чем, придумать не могла. Строптивая княгиня сама себе не желала признаваться, что разочарована, что бывший жених совсем не такой, каким она себе его придумала. От этого росла злость, в том числе и на бедолагу Олава. Чем он был виноват в том, что Ингигерд навыдумывала о нем столько?
И снова Ярослав допустил ошибку. Он уже немало знал о жизни, но совершенно не знал женщин, особенно свою собственную строптивую Ингигерд. Ему бы просто дать ей побыть рядом со своим героем, ореол разрушился бы сам по себе. Но князь, довольный растерянностью жены, вечером с легкой насмешкой поинтересовался:
– Ты Олава сегодня впервые увидела? Понравился?
Ингигерд взвилась. Ярослав наблюдал сначала с долей изумления во взгляде, потом с раздражением, а потом попросту хлопнул дверью и все время пребывания в Новгороде гостя к княгине не ходил.
Но днем на людях держал себя ровно и приветливо. Никто не должен знать, что творится у него на душе. Тем более сам Олав ему вполне понравился, он был прост, набожен, что сразу легло на душу Ярославу, и несчастен, потому как изгнан из собственной страны.
* * *Началось все с пира, устроенного в честь гостя. Потчевать на Руси всегда умели, но тут Ингигерд, кажется, превзошла сама себя!
Огромный стол был сплошь заставлен угощением. На нем уже столько снеди, сколько едва ли могли съесть десятки крепких мужчин, а слуги готовы нести и нести еще блюда с осетрами, дичью, мясом, огромные ендовы с медами… На закуску предложили соленое: сига, сельди, лосося, снетков, а еще грибы. Потом пошли рыбные блюда: ушное, пироги с разными начинками, с семгой, налимьей печенкой, осетриной.... Олав с дружинниками чувствовали, что даже пробовать уже тяжело, не то что есть, а слуги все несли и несли огромные блюда. На самом большом расположился, точно отдыхая, огромный кабан, покрытый хрустящей корочкой и обложенный вокруг яблоками, его блюдо окружали гуси, утки, куры… Появились пироги с зайчатиной, с луком, потом с брусникой, морошкой, наконец, с творогом. Принесли пареную репу в меду, разные оладьи, каши, все заливали сливками, топленым молоком, посыпали изюмом. Дразнили своим видом пряники, на блюдах лежали россыпи орехов, изюма, каких-то заморских сладостей. Все это запивалось большим количеством медов и пива. На сладости норманны уже даже смотреть не смогли, от выпитого и съеденного не просто кружилась голова, но и наступило бессилие во всем теле, отказывались подчиняться руки, ноги, заплетался язык.
В кубки все подливали и подливали кому что – кому крепкое пиво, кому заморские вина.
Ярослав сидел во главе стола и осторожно наблюдал. Ингигерд, расположившаяся напротив Олава, не сводила с него глаз. А сам король беседовал с князем, отвлекаясь только на поглощение очередного кубка или очередной порции съестного, и не проявлял особого интереса к княгине. Просто красивая, хотя чуть поблекшая из-за беременности и возраста женщина, жена хозяина дома. Красивых женщин много, а вот домов, где бы его так встретили, не очень. Потому даже если бы Олав и вспомнил свою давнюю расположенность к Ингигерд, то рисковать положением ради этого не стал. К тому же ему очень понравился русский князь, который оказался умным и интересным собеседником. А что не слагал висы, так не всем дано, это не главное.
– Хороша у тебя еда, Ярицлейв, клянусь богом! Я скоро вовсе не смогу встать из-за стола! Вели своим слугам больше не нести, не то мы уснем прямо на этих лавках! – хохотал Олав, а за ним и вся его дружина.
– Ешь, ешь, – вторил ему Ярослав, – еще не все попробовал!
– Я сейчас лопну!
– Ничего, зашьем!
Снова стены терема в Ракоме сотрясали взрывы хохота.
Ингигерд не замечала ничего – ни того, что Олав по привычке вытирает руки о край вышитой скатерти, которой застелен стол, ни его довольно грубого смеха, ни многого другого… Зато все заметил девятилетний Владимир. Он подошел сзади к отцу и что-то зашептал на ухо. Ярослав повернул голову, прислушался.
– Почему мама так смотрит на этого варяга?
Шепот сына для князя словно удар, на мгновение сцепил зубы так, что желваки заходили, но быстро выправился, зашептал в ответ:
– Твоя мама и жена этого короля сестры, им есть что вспомнить, глядя на него, мама вспоминает свое детство.
Владимир, хмуро потупившись, вернулся на свое место, а Ярослав, улыбаясь через силу, наклонился, словно бы что-то спросить у Ингигерд. Княгиня услышала:
– Не ешь так нашего гостя глазами, это может ему не понравиться.
Муж выпрямился, а саму Ингигерд бросило в краску. Она действительно забылась и видела из всех сидевших за столом только Олава. Это неприлично, хорошо, что здесь нет женщин, те быстро бы все разглядели и принялись сплетничать.
Княгиня окинула взглядом сотрапезников и вдруг увидела сына. В его глазах стояли слезы! Неожиданно мальчик поднялся и бросился вон из палаты. Ярослав показал на него глазами своему ближнему слуге Славцу, тот последовал за княжичем. Ингигерд тоже начала подниматься, но ее руку накрыла рука мужа:
– Сиди, без тебя справятся.
Это было для Ингигерд хорошим уроком, она поняла, что если не будет держать себя в руках, то рискует потерять уважение сына и сама стать посмешищем. Умом понимала, но справляться удавалось не всегда. Невольно она разглядывала Олава, пытаясь отыскать в нем то, что напридумывала себе сама за столько лет.
* * *Князь и король вели долгие беседы о вере, Олав дивился разумности Ярослава и его вдумчивости. Князь пришел к вере едва ли не сам, только что крестили, остальное познал по книгам, это вызывало у Олава настоящее восхищение.
Как истинный мужчина, он не смог не отдать должное красоте своей бывшей невесты, но не более. Ингигерд не молодела за пройденные годы, и посвященная ей виса только сожалела о том, что красивая женщина уже носит золотую повязку. Олав не стал слагать висы, воспевающие ее красоту десятками в день, как об этом мечтала Ингигерд. Он ограничился всего двумя, в обеих назвав ее красивой – и все.
«Прекрасная женщина села на прекрасную лошадь…» И это все?! Лошадь похвалили не меньше, чем ее саму! Сначала Ингигерд рвала и метала, стараясь не подавать никому вида. Но с юности стоило ей разозлиться, как начинались сильные головные боли. Первое время после приезда Олава княгиня страдала такими болями слишком часто, к тому же была в тяжести, это тоже основательно портило настроение…
В общем, такая долгожданная встреча не принесла долгожданной же радости. От сознания, что столько лет обманывала сама себя, становилось еще хуже.
Если бы Олав проявил к ней больше интереса, показал, что влюблен, или напомнил, что был влюблен, то неизвестно, как повернуло, но король помнил слова Рёнгвальда. Да и Ингигерд нравилась ему не больше, чем любая другая красивая женщина.
Загляни она поглубже в свою душу, тоже поняла бы, что сама никогда не любила даже придуманного Олава. Но лишаться мечты так тяжело…
* * *Олаву очень хотелось решить судьбу маленького Магнуса. Понимая, что возвращаться на родину придется с боями, он хотел бы оставить ребенка у князя Ярослава на воспитание, только не знал, как высказать эту просьбу. Ярослав предложил сам:
– Магнусу лучше пожить в Новгороде. Здесь его никто не обидит и… не достанет.
Немаловажное замечание, сыну действительно должно быть безопасно. Олав с радостью согласился. Согласилась и Ингигерд. Оставленный у них Магнус означал, что его отец обязательно вернется за сыном.
Оба отца очень хотели, чтобы их сыновья подружились, но это как-то не получалось. Магнус, воспитанный в варяжской вольнице, не мог понять послушного и вежливого Владимира. Он научился ходить на руках и частенько это показывал на столе во время трапезы. Конечно, далеко не всем дружинникам нравилось, когда перед их лицами вдруг начинали дергаться ноги мальчишки, но пока терпели, все же сын короля, хотя и незаконный. Если с ними ел отец, то Магнус не позволял себе таких выходок, а вот без него развлекался вовсю.
Однажды это привело к неприятности. Во время очередной его выходки Владимир, сидевший вместе с остальными за столом, вздрогнул от неожиданности и подавился рыбьей костью. Выкашлять мальчик ее не смог, но и жаловаться тоже не хотелось.
Прошел день, застрявшая в горле кость привела к опухоли, сколько Владимир ни кашлял, она никуда не девалась. Заметив, что сын постоянно кашляет, Ингигерд взволновалась, а увидев нарыв в горле, и вовсе перепугалась. В тот момент она вспомнила, что Олав славится умением лечить людей, и потащила сына к норвежцу. Мальчик упирался как мог, ему совсем не хотелось показывать свое горло и свою боль чужаку. Но Олав сумел оказать помощь, вернее, это был просто совет проглотить кусочек хлеба.
– Только не разжевывай.
Чтобы отвязаться от ненужного внимания, Владимир проглотил мякиш очень быстро и вдруг почувствовал, что в горле больше не колет! В его глазах была радость, целый день мучавшийся ребенок был избавлен от неприятностей.
Услышав об исцелении сына, Ярослав благодарил Олава как мог, а дружина немедленно возвестила, что король величайший из целителей. Варягов с удовольствием поддержала Ингигерд. Олаву в ее глазах прибавилось сияния.
– А что было-то? – поинтересовался у Владимира отец.
– Кость в горле застряла.
– Так съел бы кусочек хлебного мякиша, кость и вышла!
– И ты тоже знал это лечение?! – ахнул мальчик.
– Это все знают, на Руси всегда глотнувшему косточку дают хлебом заедать.
Владимир помчался к матери сообщить, что отец тоже знал такое лечение. Та только отмахнулась. Обида сына росла, кроме того, он уже ревновал к Магнусу, которому как гостю позволялось все.
* * *Ярослав решил сделать богатый подарок жене. Это был их с Рёнгвальдом секрет. Все же Ингигерд принадлежали земли вокруг Ладоги, она частенько туда наезжала, и князь подумал, что у княгини должен быть свой достойный ее дворец. Конечно, не каменный, как в Киеве, но хотя бы роскошный деревянный, всячески украшенный.
Со всей новгородской земли, славящейся своими умельцами работать по дереву, тайно были собраны в Ладогу десятки человек. Бойко застучали топоры. Русским людям не привыкать строить из дерева, а хоромы хоть и были немалыми, но главное в них – затейливое украшение, делать которое и сердцу приятно. Терем покрылся деревянным кружевом.
Ярослав не пожалел для обустройства дорогих тканей, множества богатых вещей и утвари. Он так старался угодить строптивой и такой любимой Ингигерд, снова бывшей в тяжести! Княгиня всегда тяжело носила детей и чувствовала себя плохо, потому особо хотелось порадовать ее.
Справились быстро, сама виновница переполоха ни о чем и не догадывалась. Пока Олав ездил к своим сородичам в Полоцк, князь решил свозить жену в Ладогу и показать подарок. Он так надеялся на благодарность, так ждал улыбки, поцелуя, а вышло…
Что в тот день испортило настроение Ингигерд? Княгиня потихоньку злилась, а когда она злилась, начинала нестерпимо болеть голова, от этого злость усиливалась… Ее мутило, не хотелось никого видеть, а Ярослав зачем-то привез в Ладогу, да еще и ни в какую не желал говорить, что случилось! И когда прибыли туда, почему-то оставил ее с Рёнгвальдом, а сам умчался. Родич загадочно улыбался, поддерживая Ингигерд под руку.
На мгновение она, конечно, замерла перед кружевным дворцом, а поднимаясь по ступеням, уже поняла, в чем дело, но настроение от этого не улучшилось. Зато крепла злость на ненужные старания мужа, мог бы сразу сказать, что построил для нее красавец дворец, к чему такие тайны?!