И она плюнула в лицо Снегиреву, но плевок не долетел и повис на холеной бороде хозяина дома.
– Боже мой, – кричала хозяйка, – Наденька, зови слуг! Егор, Никита, сюда, скорее! Она сумасшедшая!
Рванувшись вперед, Василиса замахнулась сумочкой, чтобы огреть Снегирева по голове, но тут с ней что-то случилось, она рухнула на пол и стала биться в корчах. Из ее рта текла пена.
– У нее эпилептический припадок! – крикнул Волин, бросаясь к ней. – Ольга Ивановна… хотя нет, у вас сил не хватит… Вы, сударь, помогите мне! – Он обернулся к штабс-капитану. – Будете делать что я скажу, понятно? А вы, дамы и господа, отойдите, прошу вас! Человек тяжело болен… Необходимо оказать помощь, иначе последствия могут быть самыми плачевными!
Глава 10 Вечер, ночь и утро
Как решительно всем известно, скандалы делятся на две категории:
первая – скандалы, в центре которых оказываемся мы сами,
и вторая – скандалы, затрагивающие других людей.
С первой категорией все ясно: в ней нет ничего хорошего, за исключением тех случаев, когда человек скандалами привлекает к себе внимание и продвигает свою карьеру. Но тут необходимы чутье, такт, мера, умение чувствовать момент и тысяча других качеств, без которых профессиональный скандалист быстро сдуется и вернется туда, откуда он вышел, – на помойку жизни. И тогда уже никакой скандал ему не поможет.
Что касается второй категории, то, если вы стали зрителем скандала, некоторые рекомендуют наслаждаться им, как представлением. Есть также мнение, что скандалы вредны для общества и, коль скоро нечто подобное происходит на ваших глазах, ваш долг – растащить скандалистов и погасить конфликт любой ценой. Однако я все же советую подумать о пути номер один, по той простой причине, что зрителю ничего не грозит, в то время как человек, ввязывающийся в скандал даже с самыми благими намерениями, становится его участником, а никакой участник не застрахован от травм и телесных повреждений, вплоть до самых тяжелых.
Скандал, произошедший в доме Снегирева, произвел на присутствующих особенно гнетущее впечатление. Слишком уж резким получился переход от блистательной баронессы Корф к не понять откуда взявшейся базарной бабе, плюющей в лицо интеллигентам и дерущейся сумочками. Если бы слуги вывели Василису Печку и ее мужа из дома, скандал, по крайней мере, получил бы свое логическое завершение, и зрители были бы удовлетворены, а так вышло, что ворвалась, смутила покой и нахамила тяжело больная женщина, с которой и взять-то нечего. Во время припадка она потеряла сознание и теперь, несмотря на усилия доктора Волина, не приходила в себя.
– Часто с ней такое бывает? – спросил Георгий Арсеньевич у отставного штабс-капитана, который с отчаянием на лице стоял на коленях возле тела своей жены.
– Бывает? – тупо переспросил штабс-капитан. – Конечно, сударь, бывает… В последнее время еще чаще, чем раньше…
Дмитрий Колозин обернулся к Снегиреву:
– Павел Антонович, это ужасное недоразумение… Я видел эту женщину на суде, где она распространяла обо мне чудовищные небылицы, но я понятия не имел, что она проследует за мной и сюда…
– Голубчик, вы ни в чем не виноваты, – сказал хозяин дома, успокаивающе похлопав его по плечу. – Раздражительная женщина, явно она не здорова… Выбросьте этот эпизод из головы.
Он увидел, как сверкают глаза у его жены, как раздуваются ее маленькие ноздри, и смешался.
– Я не хочу, чтобы эта особа находилась в нашем доме, – зло отчеканила госпожа Снегирева.
– Леночка, дружочек, – пробормотал Павел Антонович, – но ведь ей плохо…
– Она плюнула тебе в лицо, хотела тебя ударить, а что, если бы она решила тебя убить? – Леночка картинно сложила руки. – Мало ли, что может прийти ей в голову…
Ее слова услышал штабс-капитан.
– Моя Василиса не убийца! – сердито бросил он. – Не то что некоторые, – он покосился на Колозина, – кого вы принимаете под своим кровом…
– Полно вам, милостивый государь, – сказал фабрикант со скучающей гримасой. – Господин Колозин оправдан судом, и у властей к нему нет никаких претензий. Что касается вас, уважаемый, то ни вас, ни вашу жену сюда никто не приглашал… И я совершенно разделяю мнение Елены Владимировны, что тут вам совершенно делать нечего.
– Ворвались к приличным людям, устроили совершенно безобразную сцену… – пропыхтела Нинель.
– И не говорите! – горячо поддержала ее Любовь Сергеевна.
Волин поднялся на ноги. Он почти физически чувствовал, как в гостиной сгустилась атмосфера всеобщего недоброго чувства. Есть люди, которые не вызывают сострадания, что бы с ними ни происходило, и, судя по всему, рыжая веснушчатая женщина со смешной фамилией «Печка» и ее муж-подкаблучник относились именно к этой категории. Какие бы трения ни были между гостями Снегирева и его родными в прошлом, сейчас почти все они объединились в своей неприязни к жене штабс-капитана. Даже невозмутимый Бэрли, судя по его плотно сжатым губам, и тот присоединился к всеобщему неодобрению. Поглядев на Амалию, Волин увидел на ее лице странное, отрешенное выражение, но приписал его тому, что баронесса Корф была слишком хорошо воспитана, чтобы выражать свою неприязнь более откровенно.
– Как вы добрались сюда? – спросил Волин у штабс-капитана.
– От станции нас довез какой-то крестьянин.
– Он еще здесь?
– Нет, он сказал, что торопится к себе и не может нас ждать.
– Эту женщину нужно доставить в больницу, – пояснил Георгий Арсеньевич, поворачиваясь к гостям.
– Так везите же! – вырвалось у генеральши.
Штабс-капитан умоляюще посмотрел на Федора Меркулова, безошибочно распознав в нем бывшего офицера, но, хотя военные обычно поддерживают друг друга, тот только покачал головой и отвернулся.
– Хорошо, я отвезу ее, – решился Волин. Штабс-капитан встрепенулся.
– Я поеду с вами! Я не оставлю ее!
– Не имею возражений, – устало ответил доктор.
Вечер был безнадежно испорчен. Вместо того, чтобы сидеть за одним столом с баронессой Корф, дышать ее духами и смотреть, как переливаются золотом ее волосы в свете ламп, ему придется возиться с больной Печкой, заполнять бумаги, а если она, не дай бог, преставится, то и вообще хлопот не оберешься…
Вызванные хозяйкой дома слуги подняли бесчувственную женщину и понесли, штабс-капитан метался вокруг них и пытался им помогать, но в результате только мешал. Кто-то должен был пошире раскрыть двери, чтобы удобнее было нести тело, и Сашенька поспешил сделать это, но по его лицу Георгий Арсеньевич видел, что вовсе не желание помочь движет молодым человеком, а все то же стремление как можно скорее избавиться от скандалистки и забыть, что она вообще существует на свете. Уходя, Волин расслышал, как Бэрли с ученым видом спрашивает у хозяина дома:
– А у вас имеется… как это сказать… наказание за самовольное проникновение в чужая собственность?
– Разумеется, есть, – ответила за отца Наденька, – но эта женщина явно больна, и зачем папе вызывать полицию, когда можно обойтись врачом…
Василису Печку кое-как пристроили в шарабан, причем голова ее свешивалась вниз, как у мертвой. Начал сыпать мелкий колючий снег.
– Подождите! Георгий Арсеньевич, подождите!
Волин обернулся и увидел, как Ольга Ивановна, даже не надев пальто, сбежала с крыльца.
– Я могу поехать с вами… Я ведь нужна вам?
– Ольга Ивановна, я не имею права лишать вас такого прекрасного вечера, – серьезно произнес доктор. – И в шарабане мы все не поместимся… Приезжайте, когда вечер закончится, я пришлю за вами Пахома, он вас подождет.
Но его слова не обманули Ольгу Ивановну – она поняла, что ее присутствие доктору неприятно, он заметил отвращение, с каким она смотрела там, в гостиной, на Василису и ее никчемного мужа, и теперь Волин осуждает ее за это. Из ее рта вырывался пар, но Ольга Ивановна даже не чувствовала, как ей холодно.
– Как скажете, доктор, – стараясь говорить как можно более ехидно, промолвила она.
Георгий Арсеньевич посмотрел на ее несчастные глаза и смягчился.
– Идите в дом, Ольга Ивановна… Вы простудитесь, не нужно этого. Идите, не стойте тут на ветру.
У нее отлегло от сердца, она подумала, что доктор все-таки заботится о ней… Но Волин уже забрался в шарабан, и думал он только о том, что ему делать, если больная в ближайшее время не придет в себя.
– Она ведь не умрет? – умоляюще спросил штабс-капитан. Складки жира на его шее и те обвисли от горя.
– Будем надеяться, что нет, – хмуро ответил Волин. – И зачем вы сюда приехали!
Он все еще переживал из-за испорченного вечера, но штабс-капитан понял его по-своему.
– Поверьте, доктор, я ведь тоже говорил ей: зачем? – зашептал он. – Говорил, все равно ничего хорошего из этого не получится… А она как удила закусила: хочу, мол, в глаза бесстыжие ему поглядеть, подлецу этому!
Терентий Емельянович судорожно всхлипнул и закрыл глаза рукой. От него пахло потом, дешевым табаком и горем – смесь, которую даже более спокойному человеку, чем Волин, было нелегко вынести. Но тут до мужчин донесся слабый стон, и Василиса приподняла голову.
– Где я… Что это со мной? Терентий…
– Василиса!
Он обрушил на жену поток слов. «Как же она его испугала!» Говорил он, не надо им было сюда приезжать…
– Куда? – изумилась его жена.
– Позвольте, – вмешался доктор. – Скажите, сударыня, вы что, ничего не помните?
– Я не знаю… Все как в тумане… я…
Не закончив фразу, она снова потеряла сознание.
– Господи боже мой! – простонал штабс-капитан. – Ведь я же знал, ничего хорошего из нашей поездки не выйдет! Говорил я ей…
И в последующие несколько минут он на разные лады пережевывал эту мысль, не слушая никаких увещеваний. Легко вообразить состояние Волина, который схватывал смысл с первого раза и терпеть не мог, когда ему что-то повторяли.
В больнице Василиса Печка пришла в себя, и речь ее сделалась более осмысленной, но доктору не нравилось, что больная выглядела вялой и слабой, отвечала с заминкой и вообще мало чем напоминала ту склочную злобную бабу, которая совсем недавно устроила скандал в снегиревской гостиной. При одном упоминании об убийстве, жертвой которого стала ее старшая сестра, Василиса начинала плакать и метаться на постели, и Волин был вынужден дать пациентке успокоительное.
– Вам есть где остановиться? – спросил он у мужа.
Терентий Емельянович всполошился.
– Доктор, куда ж я пойду, когда она здесь? Я возле нее посижу, вдруг ей помощь понадобится или что еще…
– Для этого есть сиделки, – буркнул Георгий Арсеньевич.
– А если сиделка уснет? И потом, зачем им ради нас тревожиться?.. Я тихо буду сидеть… Слово чести, доктор, миленький, я никому мешать не буду! Мне бы только убедиться, что с ней все хорошо…
Волин посмотрел на его тараканьи усы, на полные мольбы глаза, на подрагивающие брыли и, не удержавшись, спросил:
– Вы ее очень любите, не так ли?
– Она жена моя, – как-то очень просто и естественно ответил Печка, даже не удивившись такому вопросу. – Как же мне ее не любить?
Обернувшись к больной, Георгий Арсеньевич увидел, что она закрыла глаза и задремала. Тонкие губы ее после приступа были сероватого цвета, жилка на виске беспокойно подрагивала.
– Ладно, можете оставаться, – проворчал доктор. – Полагаю, утром вашей жене станет лучше. Припадок был очень сильный.
Он заглянул еще к нескольким пациентам, поговорил с сиделками и отправился в свой домик, где Феврония Никитична суетилась, зажигая лампы. Она уже узнала обо всем от Пахома и была не прочь обсудить эту тему с Волиным, но в его лице было нечто такое, что заставило ее воздержаться от вопросов.
Когда служанка ушла, доктор посмотрел в окно и увидел, что снег прекратился. По правде говоря, Георгию Арсеньевичу ужасно хотелось вернуться в дом Снегиревых, но он сознавал, что будет выглядеть странно. Кроме того, Пахом уже уехал за Ольгой Ивановной.
Презирая себя и свое малодушие, доктор разделся и лег в постель, но посреди ночи его подняли: умирал старый больной, Фаддей Ильич, который когда-то был богатым крестьянином, смотрел на всех свысока и имел две семьи, а потом его дети объединились против него, обобрали его и бросили умирать. Волин видел, как старик отошел, и последнее, что тот сумел выдавить из себя перед концом, было:
– Эх, доктор… Как жить-то хочется!
Мертвеца унесли из палаты, чтобы не волновать остальных больных, а Волин поднялся в кабинет, заполнил необходимые бумаги и вернулся было к себе, но заснул не сразу. Когда он открыл глаза, за окном было совсем светло. Волин нащупал возле кровати жилетные часы, которые обычно носил с собой, откинул крышку. Стрелки показывали половину десятого.
– Боже мой, обход!
Он вскочил с постели, заметался, приводя себя в порядок и одеваясь на ходу.
– Ольга Ивановна просила вас не будить, – сказала Феврония Никитична в ответ на упреки доктора. – Сказала, что вам надо отдохнуть.
– С каких это пор…
Волин хотел сказать: «С каких это пор Ольга Ивановна отдает распоряжения в больнице», но вовремя заметил, что медсестра стоит в дверях, и повернулся к ней с раздраженным видом. Феврония Никитична покосилась на покрасневшее от досады лицо доктора, на бледную и решительную Ольгу Ивановну, бочком протиснулась к выходу и была такова.
– Ольга Ивановна, – сухо проговорил доктор, – я очень ценю ваши профессиональные способности, но давайте не будем относиться друг к другу как к детям, которые требуют поблажки или могут спать, сколько им заблагорассудится. По вашей милости я пропустил обход, и что теперь обо мне будет думать персонал?
– Полагаю, то же, что и всегда, – ответила Ольга Ивановна. – Люди здесь очень высокого мнения о вас, потому что видят, как вы много трудитесь. – Она замялась. – Я подумала, что небольшой отдых вам не помешает, потому что ночью, когда этот бедолага умер, у вас сделалось такое лицо…
– Вы преувеличиваете мою чувствительность, Ольга Ивановна, – сказал доктор с неудовольст-вием.
– Я надеюсь, вы успеете позавтракать, – добавила его собеседница. – То, что случилось, просто ужасно, но вам придется туда поехать.
Волин нахмурился.
– Случилось? О чем вы говорите, Ольга Ивановна?
Не прошло и четверти часа, как доктор выскочил из экипажа возле усадьбы Одинцовых. Из дома навстречу ему выбежала Евгения.
– Георгий Арсеньевич, слава богу, что вы здесь! Приехал следователь… и он допрашивает Николеньку, представляете?
– Это он нашел тело? – быстро спросил доктор. Евгения залилась слезами.
– Не он! Фруфрик нашел! Мы утром хватились, что его нигде нет… Пошли искать… Брат первый услышал, как Фруфрик жалобно мяукает в кустах… Николенька пошел туда, увидел тело, закричал мне, чтобы я не подходила… – Она вцепилась обеими руками в шинель доктора. – Почему они его допрашивают? Мне кажется, Георгий Арсеньевич, это неспроста… Они его подозревают!
Но тут из дома вышел щеголеватый молодой человек с тонкими черными усиками, которого доктор сразу же узнал, потому что пересекался с ним раньше. Это был следователь Михаил Яковлевич Порошин.
– Георгий Арсеньевич, мы вас ждали… Прошу за мной. А вам, сударыня, лучше вернуться в дом… Ваш брат вас ждет.
– Вы уже закончили допрос? – спросила Евгения.
Порошин усмехнулся.
– Какой допрос, сударыня, бог с вами… Просто разговор о том, что он знает об убитом, что думает о преступлении… Обычная формальность. – Следователь повернулся к Волину. – Идемте, доктор.
Сад Одинцовых был засыпан снегом, и по многочисленным следам можно было сделать заключение, что утром тут побывало большое количество самых разных людей. Следователь привел Волина к кустам боярышника, за которыми лежало тело, накрытое рогожей. Подняв ее, доктор увидел Дмитрия Колозина. Студент был мертв как минимум несколько часов.
Глава 11 Страх
Враг был большой и мягкий, и в него приятно было вонзать когти. Фруфрик прыгнул на клубок, но не рассчитал сил, и клубок покатился по полу, разматывая нить. Фруфрик оскорбленно мяукнул и снова бросился на клубок. Обычно Евгения, видя, что творит котенок с нитками, не могла удержаться от смеха; но теперь она даже не смотрела, чем занимается ее любимец.
В дверях показался Николенька. На пороге он немного замешкался, словно сомневался, стоит ему входить или нет, и Евгения машинально отметила, что это было что-то новое. Обычно Николенька входил широкими шагами, бросал какую-нибудь шутку или замечание, и от него веяло спокойным оптимизмом и уверенностью, что все будет хорошо – уверенностью, которая больше всего поддерживала Евгению в ее нелегкой жизни. А теперь он медлил на пороге, как чужой, и лицо у него было чужое – сконфуженное, если не виноватое.
– Они все еще в саду? – спросила она, просто чтобы сказать хоть что-нибудь.
– Да, доктор осматривает тело, а следователь что-то у него спрашивает.
– Почему?
Она хотела спросить: «Почему Колозин оказался в нашем саду?», но у нее не хватило сил закончить фразу, и брат ответил на совсем другой вопрос.
– Наверное, потому что он доктор, – пожал плечами Николенька, падая в кресло. – Причина смерти и всякое такое. Хотя я сразу же понял причину, как только перевернул тело. Его застрелили, выстрелом сзади в голову.
– Тебе не надо было трогать тело, – проговорила Евгения, чуть не плача. – Во всех уголовных романах[7] об этом пишут.
– Ты забыла, я их не читаю? – рассердился Николенька. – Я спускаюсь в свой собственный, между прочим, сад, ищу своего собственного котенка, нахожу его следы, иду по ним, и нате вам – ни с того ни с сего вижу человека, который лежит без движения, присыпанный снегом. – Евгения содрогнулась. – Фруфрик пищал возле него, сводя меня с ума. Не знаю, почему мне показалось, что Колозин еще жив и можно что-то сделать. Я приподнял его и увидел сзади на волосах кровь, а под волосами – маленькую такую дырочку. Тут появилась ты и закричала не своим голосом…