– Вятко-писец ему помогает, – сообщил Бова-огуречник, пристроившись рядом с зодчим.
– Кто такой? – спросил зодчий.
– Да служит малый при церкви у них. Анатолий ему говорит, что сказать надо на вече, а Вятко писцует это, но не так, как Анатолий сам говорит, а чтобы понятно было.
– Приходите сей ночь … вечер … на службу в церковь, навгороццы! – радостно сказал Анатолий, закончив цитировать. – Служба хорошая очень сей вечер.
– Вот ведь как у них, у греков, – язвительно сказал Бова. – Торку-богу принесешь чего, задобришь, а потом иди себе вольным орлом. А эти хотят, чтобы их Богу служили, как холопы хозяину. Служба, надо же.
Вокруг на слова Бовы закивали, радуясь, что уловили мудрый смысл изречения. Умен Бова-огуречник, это все знают.
– Да, Торку-то что, он и козлятину возьмет – да и не тронет.
– Торк – как добрый князь. А греческий Бог – так хуже Перуна. Уж это точно.
– Еще неизвестно, какой Перун был бы, если бы его гвоздями прибили.
– Какими гвоздями?
– Али не знаешь? Гвоздями.
– Кого?
– Греческого Бога. Он сначала было умер даже, а потом вдруг не умер, а выходит к грекам и говорит – вот я вас!
– Что вы плетете! – раздался рядом голос.
Повернулись на голос и увидели Репко.
– Иисус сказал, что надо любить Бога всем сердцем, а ближнего – как себя.
– Ого, – сказали ему.
– Стало быть, у них все-таки есть второй бог, и зовут его – Ближний.
– Нет, ближний – это сосед.
– Чей сосед?
– Твой сосед.
– У меня сосед Коваль. Такая свинья неушибленная, что хоть плачь. Это он и есть – второй греческий Бог?
– Нет никакого греческого бога! – рассердился Репко. – Есть один Бог – для всех.
– Вона как! Все знает наш Репко.
– Да что вы его слушаете! Он же ковш. Все ковши знают все обо всем. Они же себя умнее всех считают.
– Я в Новгороде родился, – сказал Репко.
– А родители-то ковши.
– Выходит, Репко, что и ты ковш, как твои родители, как ни крути.
Ковш Репко махнул рукой и отошел в сторону.
– Ишь обидчивый какой, – сказала дородная жена ремесленника, водрузив пухлые ладони на жирные бока. – Все ковши грекам за греческие деньги продались. Что бы мне не сказали, а уж в этом не разубедишь. Это всем ясно.
– Вот бы нас кто купил, хоть бы и за греческие, хоть за печенежские, – сказал насмешливо плотник. – Но не хотят.
– Это потому, что знают, какой мы народ. Мы любим, чтобы нам самим по себе все время.
– Не всегда и не все, – подсказал ратник.
Все оглянулись на ратника и слегка смутились.
– Вон стоят, – сказал ратник. – Вон они. Сынки да дочки знати нашей. Ничем их не проймешь, ничего им не любо. Ни край родной, ни наследие отцов. Посмотрите – они и одеваются как ковши, и даже говорят как ковши. Послушаешь – не скоро разберешь, что они говорят.
Группа знатной молодежи действительно толклась не слишком близко и не слишком далеко от помоста, и одежды юношей и девушек в самом деле были киевского покроя – но с нарочито-утрированными деталями. У некоторых юношей сленгкаппы имели на спине разрез от самого верха к краю, что позволяло им вскидывать половинки вверх, как крылья, или наматывать одну из половинок на шею. Шапки выглядели декоративно, состояли из одних околышей, и околыши эти отличались несуразностью цветов – зеленые, фиолетовые, ярко-синие. Поневы некоторых девушек сделаны были из тонких кожаных плетенок и заканчивались чуть ниже колена, а константинопольские сандалии держались на кожаных тесемках, спиралью облегающих ноги до колена и, очевидно, выше. Головные уборы девушек напоминали нарочито грубо оторванные и дырявые куски невода. На лицах юношей и девушек играли циничные улыбки. Дети знати перекидывались саркастическими фразами.
– Значительно лучше стал Анатолий щелкать, – заметила одна из девушек томным голосом. – Скоро сам понимать начнет, что долдонит.
– Что-то у него с нижними зубами, – сказал стоящий рядом с нею юноша. – Не то в драке выбили, не то сгнили они, не то от рождения они у него кривые. Шепелявит и плюется.
– Да, отталкивающе звучит, – согласился другой юноша. – А на население-то посмотрите. С каждым словом визионы все тупее и тупее.
– Даже жалко Анатолия, – сказала томная девушка грудным меццо. – Надо бы ему отдаться. Пусть у него хоть какая-нибудь радость в витасе будет.
– Попробуй, – порекомендовала другая девушка. – Долго березить его не нужно, думаю, скоро засогласит. Хвихвитра у него, правда, очень свирепого вида.
– А мы ее пригласим поучаствовать.
– Да, как же, – сказал юноша. – Эти гречишные миссионеры – ханжи страшнейшие, у них даже дышать – грех.
– Это только у нас, – сказал другой юноша презрительно. – Ведь кто к нам из Консталя припархивает? Только те, которых в Констале никто не слушает даже за динь-звяк. Тамошние уверы так и распределяют – попробуют непротырного на всех должностях, в Ковшебургию на полгода запустят, нигде он не кузит, ни во что не порубать, что с ним делать? Отправляют к нам. Во, послушайте только…
– Потомушто нет иной господин кроме, – утвердительно говорил Анатолий.
– Вот. Нет кроме, и все тут. Эх! Попорхаем сегодня на состязы?
– Спексельно.
– Вот что, – сказал предлагающий ехать на состязы. – Если не попорхаете со мной, то Даждь-богом брукаю, упорхаю я от вас в Ковшебургию. Там по крайней мере народ – не одни стультусы, как здесь. И, кстати говоря, уверы там неплохо долдонят на местном наречии. А то у нас такая скука, хорла, к вечеру мысли что болото становятся, ни на какую тему не кузится.
– А давайте Готский Двор подожжем?
– Кольчужей кругом скопы.
– И что же?
– А сколько им барбары платят, кузишь?
– Заплатим больше, только и всего.
Юноши задумались. Девушки смотрели на них, скрывая под ленивым обличием немалый интерес.
– А что, – сказал один из юношей. – Будет на что потыриться. Сколько же платят кольчужам? Но сперва надо заглотить. Ту самую бесплатную грунку пива в Готском.
Зодчему понравились молодые боляре и болярыни, пожалуй больше, чем бирич, дьякон, скоморохи и зрители вместе взятые. Он решил, что подождет еще, посмотрит, действительно ли они подожгут Готский Двор, приплатив ратникам, чтобы смотрели сквозь пальцы. Начало припекать, и следовало выпить чего-нибудь бодрящего пока что. Сразу за торгом виделся Талый Крог. Люди порядочные туда не совались, но зодчий, мнящий себя человеком, далеким от порядочности, направился туда, полагая, что взять с него нечего – какие-то медяшки.
В Талом Кроге народу было как обычно – не много и не мало. Пили тягучий новгородский свир, ели, отламывая жирные куски, стегуны под рустом, утирались рукавом. Несколько непотребных девок разных возрастов и телосложений сидели в центре, возле печи, переругиваясь и ожидая, пока кто-нибудь из татей или разбойников не закончит дела да и не наймет какую-то из них, и поведет она его в пристройку. Переговоры о найме велись через сводника, присутствовавшего тут же, за отдельным столиком – большой, мясистый, лысый, сидел он, полузакрыв тяжелыми веками злобные красноватые глаза. На зодчего посмотрели, но особого внимания не обратили. Купив кружку свира, зодчий остался у центральной печи, у всех на виду, и стал пить медленными глотками, думая о своем.
Распахнулась дверь, и говор над столами быстро слетел на нет. В крог вошел монах, а за ним, пригнув головы, чтобы не задеть притолоку, вдвинулись в помещение двое – одетые богато, со свердами. За громилами вперся развязной походкой нагловатого вида малый с перевязанной тряпкой рукой. Хозяйка крога, с опухшим лицом, обнажая в улыбке остатки зубов, сразу почувствовала, что если этим гостям не услужить да не оградить их от насмешек постоянных посетителей, плохо будет – мебель повредится, стражники потом с тиуном нагрянут.
Монах выбрал столик в самом темном углу. Громилы сели справа и слева от него. Нагловатый тип встал рядом и, потуже затянув повязку на руке зубами, изобразил комическую почтительность.
– Принеси нам свир и чего-нибудь поесть, – сказал монах хозяйке, кладя на стол золотую монету.
Хозяйка взяла деньги, поклонилась, и быстро ушла к печи, давая на ходу указания присоединившемуся к ней половому. Некоторое время в темном углу молчали.
– Вы бы еще в детинец сходили навести обо мне справки, – сказал монах.
– А что? – спросил более молодой громила.
– Да так. Я что, в монаха переоделся, чтоб людей озадачивать? Иду мимо оружейной лавки, слышу, кто-то мое имя выкрикивает. Где он да где он.
– Я не выкрикивал, – сказал Дир.
Гостемил с трудом удержался от смеха.
– Ты что же, друг Хелье, не рад нам? – спросил Дир, расстраиваясь.
– Ну вот, опять! – возмутился Хелье. – Вот встань теперь и объяви всем – вот он, Хелье, за которым полгорода гоняется, награда обещана. Подите доложите – хоть Житнику, хоть Эймунду.
– Натворил, небось, чего? – спросил Дир, понизив голос и не осуждая.
– Натворил, небось, чего? – спросил Дир, понизив голос и не осуждая.
Хелье не ответил, вздохнул, и искоса посмотрел на Гостемила. Тот отвел глаза, покачал головой, и сказал, —
– Зря ты так. Не знаю, кто и чего тебе сообщил, но зря.
Хелье стал смотреть на Гостемила неотрывно.
– Жила-была одна особа, – сказал Гостемил. – И жил-был я. Два раза навестила меня особа в доме моем. Но вовсе не для того, что все подумали.
– Нет? – спросил Хелье.
– Друг мой, я ведь человек капризный и обремененный многочисленными предрассудками, – объяснил Гостемил. – Дело не в низкой талии и не в тяжелых бедрах, кои, конечно же, не красят женщину, но суть явление обычное, и роли большой не играет…
– Это как сказать, – заметил Дир. – Ежели к примеру не очень томная женщина, и хорошо поела, то…
– Дир, помолчи, я еще не закончил речь свою, – строго сказал Гостемил. – Что у тебя за манера перебивать старших. Так вот. Дело не в этом, а в том, что рода моего представителю позволено все, кроме того, что ему не к лицу. Дочь смерда? Пожалуйста. Сестра императора? Сколько угодно. Но не к лицу мне дело иметь с отпрысками рода олегова, ибо вражда у нас с ними лет двести уже. Уж говорил я, казалось бы, тебе об этом. А ты вон чего себе надумал. За кого другого не поручусь. Но я тебе не соперник.
Некоторое время Хелье сидел неподвижно, а затем привстал и порывисто обнял Гостемила.
– Ну вот и славно, – сказал Дир, радуясь. – Вот и хорошо. Вот и прелестно, заметь, совсем. А то чего бы мы сидели и друг на дружку дулись бы.
Хелье, освободив Гостемила, обнял Дира и поцеловал его.
– Ну вот еще, – сказал Дир, обнимая Хелье. – Нежности.
– Легче! – сказал Хелье, смеясь.
– Прости, – попросил Дир, разжимая объятия. – Хорошо-то как. Не знаю, как Гостемил, а я все это время по тебе, заметь, скучал.
– Хозяйка! – крикнул Хелье.
– Не шуми так, – сказал Гостемил. – Это неприлично.
Хозяйка уже спешила к ним с кувшином свира, а за ней семенил половой с подносом, на котором стояли дымящиеся миски.
– Выпьем, друзья, – предложил Хелье, разливая жаркую влагу по кружкам. – Выпьем. Пусть ей, гадине, будет хорошо. Пусть будет ей счастья немеренно.
– Это кому же? – спросил Дир, вздымая брови, но все же берясь за кружку.
– Есть одна такая, – сказал Хелье. – Ведьма киевская.
Гостемил засмеялся.
– Но хороша, – добавил Хелье. – Как хороша, поселяне! Идет как плывет. Подбородок кверху. За нее! За нее!
Три кубка вскинулись и грохнули друг о друга. Хелье выпил свой залпом. Посмотрев на него внимательно, Гостемил схватил кувшин и налил ему еще. Хелье выпил и эту кружку.
– Теперь остановись, – сказал Гостемил. – Съешь чего-нибудь. А то станешь неестественно развязен, а это очень утомительно для окружающих. Не хватай руками, вот тебе нож. Эка дрянь, новгородская стряпня. Брызгается. Годрик!
Годрик, изучивший привычки болярина за то время, что Дир одалживал его Гостемилу, подошел и тщательно вытер забрызганную рубаху белоснежным куском материи – будто специально носил этот кусок с собой.
– Все равно пятно осталось, – сказал Гостемил с неудовольствием. – Теперь хоть и драться можно – рубаха загублена. Последняя из Корсуни. Помнишь Корсунь, Хелье?
– Помню.
– Не говори с набитым ртом.
– Я тоже помню, – сказал Дир. – Дрянной город.
– У тебя, Дир, кроме Ростова, все города дрянные.
– Так и есть.
– Но жить ты тем не менее предпочитаешь не в Ростове.
– Служба.
– Маммону.
– А?
– Нет, – сказал Гостемил, – это я так, не обращай внимания. Ну, стало быть, отношения выяснены, обиды забыты, так, может, друг наш Хелье расскажет, почему ему нужно скрываться и притворяться монахом. Если хочет.
– Эймунд меня невзлюбил.
– Не спрашиваю почему, – сказал Гостемил. – Это все?
– Житник решил, что ему будет неловко, если я продолжу ходить по земле.
– А тут спрошу. Почему?
– Он хотел, чтобы я ему доносил на Ярослава.
– Это уже серьезнее. Наверное.
– Да, – подтвердил Дир. – Житнику ты зря отказал.
Гостемил и Хелье посмотрели на него странно.
– А что? – спросил он.
– Стыдись, – сказал Гостемил.
– Чего мне стыдиться?
– Вы, стало быть, не по одному делу сюда явились, а по двум разным? – спросил Хелье.
Дир и Гостемил обменялись недружелюбными взглядами.
– Не мне судить, – добавил Хелье. – И не хмурьтесь вы так оба. Такая свинья этот Житник. Есть, конечно, на земле подлецы и похуже. Но найти их трудно. И ведь ханжество сплошное. Нет бы сказать – ты будешь мой спьен или тебя сейчас убьют. А он вопрос задает, да еще и умильным тоном – мол, не желаю ли я к нему в спьены пойти.
– А как ты оказался у Житника? – спросил Гостемил невинно.
Хелье строго на него посмотрел.
– Через окно, – ответил он.
– Зачем?
Хелье усмехнулся. Дир ничего не понял и залпом выпил кружку.
В этот момент к столику подошел странно одетый молодой человек, в котором Дир и Гостемил признали недавнего попутчика.
– День добрый, – сказал зодчий. – Простите меня, что без спросу подхожу и обращаюсь. Я еду в Верхние Сосны, и если вы направляетесь туда же, то хотел бы присоединиться.
– А откуда, милый человек, известно тебе, что именно туда мы едем? – спросил Гостемил.
– А я слышал, как ты с лодочником договаривался.
– Я не еду в Верхние Сосны, – сказал Дир. – Дел у меня там нет никаких, а место наверняка отвратительное. Я в том рыбацком домике обоснуюсь, помнишь, Хелье?
Хелье помнил.
***
Ярослав сам распахнул дверь в гридницу, сверкнул глазами, и хотел было впустить только Хелье, но тот отрицательно покачал головой. Вошли все трое.
– Здравствуйте, люди добрые, – сказал нетерпеливо Ярослав. – Ротко, рад тебя видеть, рад твоему возвращению.
– Я, князь, – ответил зодчий, кланяясь, – многим премудростям научился…
– Да, я уверен, что это именно так. А…
– Позволь тебе представить, князь, – сказал Хелье. – Друг мой Гостемил. Знатного роду.
Гостемил оценивающе посмотрел на Ярослава, но князю было не до дерзостных взглядов.
– Очень хорошо, – сказал он. – Гостемил?
Гостемил поклонился с достоинством.
– Ротко, – сказал Ярослав. – Пойди к Жискару, он во дворе дремлет, скажи ему, что пора есть и пить, и что я хочу, чтобы ты рассказал ему все о Риме, поскольку он давно интересуется. Он тебя накормит и заставит дремать рядом с собой на скаммеле. Я с тобою, друг мой, после поговорю, обстоятельно. Все расскажешь, что видел, обо всем поведаешь. Не обижайся. Дело очень важное.
Ротко поклонился и вышел. Жискара во дворе не оказалось – вообще двор был пуст. Ротко сел на скаммель, щурясь на солнце, и вскоре задремал.
– Так что же, Гостемил, дело у тебя какое ко мне есть? – спросил Ярослав, кусая губы и бледнея.
– Не сердись и не спеши, князь, – попросил Хелье. – Гостемил нам понадобится.
– Э … Ты скажи, – да или нет? Нашел?
Хелье кивнул.
– Все, что нужно?
Хелье еще раз кивнул.
– И все хорошо?
Хелье кивнул и улыбнулся.
Ярослав глубоко вздохнул и не сел, но почти упал на скаммель.
– Уф! Ты, Хелье … скажу я тебе … что же? Кто же?
– Не спеши, князь. Все расскажу я тебе, все по порядку. И Гостемил послушает.
– Нет, – сказал Ярослав.
– Послушает, князь. Больше тебе положиться не на кого. За Гостемила я ручаюсь.
– А в чем дело? – осведомился Гостемил. – Если что утомительное, то это как сказать, может лучше и не рассказывать при мне. Не надо утомительного. Кроме того, у меня есть к князю поручение.
– От кого это? – спросил подозрительно Ярослав.
– От сестренки твоей.
Князь и Хелье уставились на него одновременно. Но Хелье был Гостемилу милее, поэтому он к нему и обратился первому, да еще и с возмущением, —
– Если я согласился выполнить ее поручение, это означает лишь, что я согласился его выполнить! – Он закатил глаза. – До чего все-таки люди тупые бывают, как много сил на них нужно тратить, которые можно было бы потратить на что-нибудь гораздо более … на хвоеволия какие-нибудь … А не сказал я тебе об этом раньше потому, что не знал, в каких ты отношениях с князем. Сейчас знаю.
– В каких же? – насмешливо спросил Хелье.
– В доверительных.
– Ты уверен?
– Так видно же.
– А может, это просто дипломатия?
Гостемил еще раз оценивающе посмотрел на князя.
– Нет, – сказал он.
– Друзья мои, – твердо сказал Ярослав. – Прекратите перебранку.
– А чего он на меня накинулся! – возразил Хелье. – Тайны выдает!
– Какие тайны! – возмутился Гостемил. – Где тайны? Ты что это, обвинять меня собрался?
– Прекратите! – прогремел Ярослав.
Хелье и Гостемил умолкли и нехотя посмотрели на князя.
– Я вот… – начал Хелье.
– Да ты не… – начал Гостемил.
– Прекратить! Сейчас же!
Они снова замолчали.
– Что за поручение, говори быстро, – велел князь Гостемилу.