– Когда хочешь приходи, когда хочешь. Хоть сегодня. Хочешь – сейчас поедем.
– Неудобно сейчас как-то.
– Тогда приезжай завтра днем. Это недалеко – не доезжая трех аржей до Верхних Сосен. Земля Викулы – все возницы знают. Найми себе повозку, я заплачу.
– Зачем, – удивилась Любава. – Деньги у меня есть.
– А этот … Детин … он как с тобой?…
– Он очень хороший, – сказала Любава. – Ласковый. Добрый. Иногда смешной.
– Это его подарок?
– Да. То есть, нет. Я попросила его купить, он и купил.
Перстень, купленный Любаве Детином, стоил всего имения Викулы. Любава об этом не знала. Зато это сразу поняла Белянка – и не позавидовала, а только восхитилась перстнем.
– Какая прелесть! Что за отделка? Не из наших краев явно. Киев? Константинополь?
– Детин сказал, что венецианский.
– Дай примерить!
Любава сняла перстень. Белянка тут же его напялила на безымянный палец и стала вертеть рукой так и сяк, то поднимая, то опуская, то щурясь на солнце, то отставляя руку и выгибая запястье.
– Прелестный!
Сняв перстень, она вернула его Любаве.
– Ой, а серьги какие!
– Серьги мне не очень нравятся, – сообщила Любава. – Серьги он сам мне купил. Какие-то они слишком крикливые. У него совсем нет вкуса, и это даже забавно. Я его всему учу, а он слушает очень внимательно. Запоминает.
– И дом тебе купил?
– И дом, и служанку, и повара.
– А он тебе нравится?
Любава наклонилась к уху Белянки, хотя никто не подслушивал, и тихо сказала, —
– Очень.
– Да?
Любава кивнула.
– Но это же просто замечательно! – воскликнула Белянка. – Я за тебя ужасно рада, Любава, ужасно! А если и говорят что про вас, так ты не слушай.
– А никто ничего и не говорит, – заметила Любава. – Пытались говорить, но быстро перестали. У Детина достаточно денег, чтобы о его содержанке говорили только почтительно.
– Но ведь ты не содержанка!
– Видишь ли, Белянка, когда женщина проходит через то, через что прошла я, многое становится понятнее, и многие слова приобретают совершенно новый смысл. Ничего обидного в слове содержанка нет. Большинство мужей так или иначе содержат своих жен.
– Это истинная правда! – горячо согласилась Белянка.
Кулачный турнир на выбывание занял около двух часов. Наличествовал арбитр, и ему пришлось много работать – почти все проигравшие, сбитые с ног, оспаривали победу, уверяя, что победитель применял нечестные приемы.
В состязании свердомахателей приняли участие тридцать человек, тоже на выбывание. В толпе зрителей делали ставки, болели, смеялись, ругались, иногда дрались. Победитель, большого роста молодой варанг, снял шлем, поклонился почтенной публике, и вдруг сказал —
– А теперь я бросаю вызов любому, кто хочет со мною подраться, работая настоящим свердом, а не игрушкой. Есть ли желающие? До первой крови.
Желающие не находились. Победитель дразнил толпу. Но они все равно не находились. Прошла минута, другая. Вдруг из второго ряда выделился долговязый парень с повязкой, закрывающей нижнюю часть лица. Держа сверд в ножнах за прикрытое кожей лезвие, посередине, он перепрыгнул плетень и пошел диагонально по полю к победителю.
– Желаешь? – спросил победитель зычно.
Парень кивнул. Одет он был в соответствии с новгородской модой того года – короткая сленгкаппа, рубаха в нарочитых складках, сапоги рыжие, легкая полудекоративная шапка без околыша. Он вытащил сверд из ножен, поклонился противнику, и принял выжидательную позу.
– Как зовут тебя? – спросил победитель. – Меня зовут Тор.
– Не имеет значения, – ответил вызвавшийся. – Ты готов, Тор?
– Готов.
– И я готов, но я бы не хотел драться просто так. Победивший должен получить награду.
Чемпион подумал, решил, что это справедливо, и снял с шеи амулет.
– Вот, – сказал он. – Победишь меня – твой будет.
Вызвавший усмехнулся одними глазами и кивнул. Победителю принесли его боевой клинок.
Что-то знакомое было в осанке и походке вызвавшего. Любава приглядывалась, но не могла вспомнить, кто он такой. Кто-то из прошлой жизни. Кто-то, кого она хорошо знала.
Противники встали в позицию. Некоторое время сверды перемещались из стороны в сторону и снизу вверх, не соприкасаясь. Вскоре чемпион сделал пробный выпад и промахнулся, но вызвавший не воспользовался оплошностью. Некоторые в толпе поняли – намеренно. Еще один выпад. Клинки скрестились со звоном, с лязгом, чемпион пошел в решительную атаку, но почему-то в нужный момент вызвавший каждый раз оказывался где-то сбоку, а не перед ним. Чемпион начал злиться и рубить наотмашь, делая одну ошибку за другой, и всякий раз противник только парировал удар, отскакивал в сторону, делал обманное движение. Вскоре большая часть зрителей поняла, что он просто играет с чемпионом, и восторженно загудела. Еще удар, и снова противник сбоку. Еще удар, и противник проходит под локтем чемпиона и оказывается чуть ли не за спиной его. Униженный чемпион сорвал с себя шлем, зычно крякнул, и яростно атаковал противника. Противник парировал удар, увернулся от второго, и, улучив момент, шлепнул чемпиона ладонью по открытому лбу. Толпа зрителей захохотала. Чемпион зарычал и закричал нечленораздельно, и бросился в атаку снова, и на этот раз противник выбил сверд у него из руки, ударил поммелем чемпиона в живот и, когда тот согнулся, ногой опрокинул его на спину и приставил лезвие к горлу побежденного.
Тяжело поднявшись, посрамленный побежденный стащил с шеи амулет и протянул незнакомцу, нижнюю часть лица которого все еще закрывала повязка. Незнакомец принял приз, поклонился побежденному, и зашагал – не к выходу, но к изгороди, к первому ряду. Безошибочно определив Любаву, он зацепил клинком амулетную цепь и протянул ей приз через изгородь – на конце сверда. Любава, растерявшись, переводила взгляд с глаз победителя на амулет, но в конце концов сняла цепочку с острого лезвия. Победитель поклонился ей и подмигнул – как показалось ей, грустно. И тогда она вспомнила, кто это. Она хотела обратиться к нему, задержать, заговорить, но он поднял руку, призывая ее к молчанию, еще раз поклонился, и зашагал – на этот раз к выходу.
***
Вечер был неурочный, Детин должен был придти только завтра, и Любава решила провести время за чтением какого-нибудь фолианта, благо их у нее теперь имелось целых восемь грунок. Служанка и повар ушли – первая спать, второй в город. Поэтому, когда в дверь постучали, открывать пришлось самой Любаве.
Она спустилась вниз, поправляя поневу и волосы.
– Кто там?
– Это я, – раздался за дверью знакомый баритон.
Любава отодвинула засов. Войдя, Рагнвальд подождал, пока она запрет дверь, и только после этого снял с лица повязку.
– Возможно, я не должен был приходить к тебе, – сказал он мрачно. – Возможно за мной следят. Не знаю.
– Ты в немилости? – спросила Любава, кивком приглашая его пройти в гостиную.
– Пожалуй, что так. Но мне необходимо знать, что здесь происходит, и, увидев тебя давеча на состязаниях, я понял, что именно ты можешь мне об этом рассказать без всякой корысти.
– А дом этот ты как нашел?
– А я следил, куда ты шла.
Любаве это не очень понравилось. Но, в конце концов, это ведь Рагнвальд. Ну, следил и следил. Мог бы просто спросить, но, может быть, было не с руки.
– Пить, есть хочешь?
– Нет. Не до того. Где князь? Почему его не было на состязаниях?
– Его нет в Новгороде. Он в Верхних Соснах.
– Что он там делает?
– Живет.
– С молодой женой.
– Да. Неужели ты до сих пор ее не забыл? Не виделись больше года.
– Это не так.
– Между вами ничего не было?
Рагнвальд улыбнулся грустно и молча взглянул на Любаву.
– Было? – спросила она.
Он кивнул и перестал улыбаться.
– Меня давно не было в городе, – сказала она. – Я нынче вдова и содержанка.
– Листья шуршащие! – сказал Рагнвальд. – Это как же? Что случилось с мужем твоим?
В двух словах она поведала ему о своих недавних злоключениях.
– А потом меня приютил хозяин этого дома.
– Приютил? Вот оно что. Вояка какой-нибудь престарелый? До чего ж люди … все-таки … Хм.
– Нет. Купец.
– Купец? Ну, знаешь … Тебе нужно было обратиться ко мне.
– Да, – сказала она. – Вот только ты, когда мы последний раз виделись, не сказал, где ты будешь меня ждать. Чтобы к тебе обратиться можно было.
Рагнвальд присел на ховлебенк, тяжело вздохнул, и сказал, глядя в сторону, —
– Ну, прости. Хочешь, я тебя куда-нибудь увезу прямо сейчас? Только…
– Только?…
Он посмотрел на нее затравлено. Она и сама все понимала прекрасно.
– Все мое состояние, все мои земли к твоим услугам, – сказал он. – И сколько угодно ратников.
– Со мною все в порядке, – заверила его Любава. – Мне нынче весьма привольно живется. Мне никогда раньше так привольно не жилось.
– Ты серьезно?
– Только?…
Он посмотрел на нее затравлено. Она и сама все понимала прекрасно.
– Все мое состояние, все мои земли к твоим услугам, – сказал он. – И сколько угодно ратников.
– Со мною все в порядке, – заверила его Любава. – Мне нынче весьма привольно живется. Мне никогда раньше так привольно не жилось.
– Ты серьезно?
– Да. Не мучайся ты так. Ты мне ничем не обязан. Что у тебя на душе, Рагнвальд, выкладывай.
Он поерзал, встал, прошелся по комнате, и снова присел на ховлебенк.
– Не могу я больше, вот что. Дай мне слово, что никто не узнает о том, что я тебе сейчас скажу.
– Вот уж мило! – ответила Любава. – Милее не придумаешь. Нет уж.
– Почему?
– Тайны раскрываются иногда так внезапно. Кто-то что-то подслушает где-нибудь, или кто-то кому-то скажет в нетрезвом виде, а виноват всегда тот, с кого взяли слово.
– Но мне нужно тебе сказать!
– Говори просто так, без клятв. У меня нет привычки посвящать посторонних в тайны, которые мне не принадлежат. Но всякое может быть. Вдруг я напьюсь и выболтаю что-то, или схватят меня и начнут пытать, а может кто-то еще, посвященный в твою тайну, откроет ее всей округе, а ты подумаешь на меня.
Рагнвальд еще раз вздохнул. Лицо его осунулось, глубоко посаженные и одновременно выпуклые глаза застыли, глядя в одну точку.
– Хорошо, – сказал он. – Завтра будет все равно в любом случае. То есть, не совсем все равно, но большой важности … Э…
– Да говори уж.
– Ингегерд в Верхних Соснах, не так ли.
– Так.
– Я туда поеду. Ярислиф … Ярослав … предупредил меня, чтобы я не смел показываться ему на глаза.
– Но ты все равно поедешь.
– И постараюсь не показываться ему на глаза. Я попытаюсь выкрасть Ингегерд. Уже почти все готово, все приготовления … э … произведены.
Любава присела напротив.
– Так, – сказала она.
– Завтра я зайду к тебе опять.
– Только не завтра.
– Почему?
– Завтра здесь будет Детин.
– Выпроводить нельзя?
Любава закатила глаза. Люди, зацикленные на себе, бывают иногда так непонятливы.
– Хорошо, – сказал он. – Послезавтра. Я оставлю у тебя кое-какие хартии. Грамоты. Если у меня получится, я пришлю за ними гонца. Если нет – воспользуйся ими, когда и как тебе будет угодно. Также, я оставлю тебе дарственную на все мои владения. Правда, тебе придется, в случае провала моего плана и моей возможной гибели…
– Гибели?…
– Не перебивай. Придется тебе спорить с некой не очень приятной особой. Она … в общем, мы с нею … муж и жена.
– Ты женат?
– Это несерьезно, и это не имеет значения. Это был деловой брак. Вот, в общем, и все. Согласна?
– Зачем ты принял участие в состязаниях? Ты привлек к себе внимание.
– Мне показалось, что среди зрителей была Ингегерд. Но я ошибся.
– Ты безумен, Рагнвальд.
– Это верно. Согласна ли ты, Любава?
– Я подумаю.
– Некогда думать. Послезавтра, ближе к вечеру, я к тебе приду. Жди.
– Ты впутываешь меня в темное дело.
– Не темнее, чем некоторые прошлые наши с тобою дела.
– Не хочу.
– Я все равно приду.
Рагнвальд поднялся – длинный, бледный, зловещий. Поправив сверд и сленгкаппу, он наклонился, поцеловал Любаву в щеку, резко выпрямился и быстро зашагал к двери. Любава смотрела ему вслед, борясь с нехорошими предчувствиями.
Глава седьмая. События на улице Толстых Прях
Следующим вечером Детин явился к Любаве поздно и в плохом настроении. Служанка подала ему вино и пегалины и ушла спать. Любава села, как он любил, напротив, подперла подбородок ладонью, и посмотрела ясными глазами. Детин пригубил вино, отодвинул кубок, к пегалинам не притронулся.
– Я не против визитов, – сказал он. – Как я уж тебе говорил, ты можешь принимать у себя, кого хочешь и когда хочешь, кроме вечеров, принадлежащих мне. И все же.
Что именно ему известно, подумала она. Стоит ли отпираться и отрицать? Или, может, следует частично что-нибудь признать, а там видно будет?
– Он бывший твой любовник, не так ли?
Оказалось, известно ему многое.
– Да.
– Он приехал в Новгород специально, чтобы увидеться с тобой?
– Нет.
– Не лги.
– Я не лгу. Он попросил меня о помощи.
– Какой именно?
– Не имею права говорить. Это не моя тайна.
– Какие еще тайны! Он вернется?
– Возможно.
– Нет.
– Что – нет?
– Я поставлю охрану. Его схватят и все ему объяснят.
– Ты этого не сделаешь, – сказала Любава, выпрямляясь. – Как ты смеешь! Тебе захотелось меня унизить?
– Ты унизила меня.
– Чем же?
– Ты приняла здесь своего бывшего любовника.
– Вон лежит дощечка, – сказала она.
– И что же?
– Напиши список. Перечисли всех людей, приход которых сюда тебя унизит. Повесим на двери.
Она встала и быстро пошла к лестнице. Детин последовал за ней.
– Не смей поворачиваться ко мне спиной! – крикнул он. – Ты забыла, кто я, и кто ты!
Она круто обернулась.
– Ах вот оно что! – сказала она, глядя на него с лестницы, сверху вниз. – Что ж. Я содержанка. Ты хозяин. Почему бы тебе меня не выпороть в присутствии служанки? А то – выставь меня на улицу!
– Я не это имел в виду.
– Холопский сын!
– Что?!
– Дрянь!
Детин побелел от ярости.
– Ах так! – сказал он. – Хорошо! Ты сама напросилась! Сейчас я тебя выпорю. Иди в спальню!
– Подлец!
Он кинулся к ней, и она побежала – вверх по лестнице, в спальню, к окну. Он схватил ее за руку, развернул к себе, и с размаху хлопнул ей ладонью по щеке. Она вскрикнула, и он швырнул ее на кровать.
– Вот как ты мне платишь! – крикнул он.
– Мразь холопская! – крикнула она. – Соглядатаев наставил кругом, да?!
Она попыталась подняться, но он снова швырнул ее на кровать, а был он мужчина очень сильный. Щеку и запястье саднила жгучая боль.
– Да, наставил! И не зря, как теперь вижу!
– Холоп!
– Дрянь! Уличная продажная девка!
Он схватил ее за плечи и тряхнул. Она зажмурилась, ожидая пощечины. Но пощечины не было. Он продолжал ее держать. Приоткрыв глаза, она увидела, что он смотрит на нее – яростно и в тоже время безнадежно. Он отпустил ее и сел на пол рядом с кроватью. Любава вскочила, кинулась было вон из спальни, и тут только сообразила, что он плачет. Удивленная застыла она на пороге. Потерла щеку.
– Детин? – позвала она. – Детин. Ты чего. Ты…
Она приблизилась к нему, села рядом на корточки. Детин вытер кулаком глаза и злобно на нее посмотрел. Впрочем, злоба тут же пропала.
– Прости, – сказал он мрачно. – Ударь меня чем-нибудь. Вон скаммель возьми и долбани меня по башке. Вон стоит. Скаммель.
Она положила руку ему на плечо, но он дернулся, отодвинулся, отвернулся.
– Я недостоин тебя, – сказал он, вытирая щеку и глаз плечом и предплечьем.
– Не болтай, – сказала она растерянно.
– Нельзя пользоваться несчастьем человека, – сказал он. – Нельзя. А я воспользовался.
– Вовсе нет, – сказала она.
Некоторое время Детин молчал. Любава ждала все спокойнее. Ранее он казался ей монолитом, глыбой, стеной, а теперь вот проявил слабость. Захотелось его приласкать, погладить по голове, поцеловать в губы первой.
– Только сделай так, – сказал он, – чтобы мы с ним не встречались.
– Я, вроде бы, так и делала, – сказала она.
– Да, ты права. Ты совершенно права.
В эту ночь он был очень податлив, очень нежен. Любава подумала даже, что не помнила, когда ей было так хорошо с мужчиной. Но ничего ему не сказала.
***
Утром Детин проснулся раньше Любавы, быстро и тихо оделся, и вышел.
Смутное беспокойство овладело ею, как только она открыла глаза. Стараясь вспомнить причину беспокойства, Любава спустилась в гридницу, позвала служанку и велела подавать завтрак. И вспомнила.
Несмотря на обещание, данное ей Детином, Любава не находила себе места весь день. Хорошо бы было, думала она в полдень, если бы Рагнвальд прислал бы ей кого-нибудь с дощечкой, уведомляя о спешном своем отъезде. Дался он ей со своими тайнами и порочной любовью к двоюродной сестре! Все было тихо и мирно, жизнь начала уж было снова розоветь, и на тебе. Беспокойный народ эти мужчины.
А время текло все медленнее. Любава и во двор выходила, и баню велела служанке натопить, а уж вин перепробовала – без счету, а день только-только начинал тускнеть, солнце медленно клонилось к закату и казалось, что клониться оно будет без малого вечность. Скорей бы уж, думала Любава, отчаиваясь. Только бы не вернулся Детин. Только бы не поддался слабости и не решился бы на подглядывание. Ничего особенного – деловой разговор. Она постарается отговорить Рагнвальда от безумного плана. Пришел бы, отдал бы хартии свои дурацкие, и катился бы себе. Себялюбец. Нахал.
Она пыталась дремать, пить охлажденный бодрящий сбитень, хотела вызвать служанку на хамство и еще раз ее отметелить, но ничего не получалось. Пыталась читать Теренция, но по первым же строфам легендарного поэта ей стало понятно, что к нему-то Рагнвальд никогда не приходил отдать письмена на хранение, и посему ничего дельного он, Теренций, сказать ей по этому поводу не может. Стали чесаться живот и икры. Неплохо было бы велеть еще раз натопить баню. Но тогда можно пропустить приход Рагнвальда, а служанка будет с ним болтать и наговорит ему разного. И про сцену с Детином тоже. Ну ее.