— Как бы не так! Вы с самого начала проявили своенравие, а к этому печальному инциденту привела моя безграничная терпимость. Вы надеялись получить от контрабандистов особый товар для своего проклятого аукциона? Хотели заполучить кое-что из товаров из «поместья достойного скромного джентльмена»?
Сердце девушки мучительно сжалось.
— Сэр, на что вы намекаете? Я не позволю вам порочить достойного человека.
Дариус поморщился и проговорил:
— Все ваши отчеты страдают неполнотой и отсутствием здравого смысла. Я был готов закрыть на это глаза, но сейчас уже не считаю это возможным.
Эмма стиснула зубы и отвернулась. «Скорее бы он ушел», — думала она.
Но граф не уходил. Он по-прежнему стоял перед ней, занимая слишком много места в комнате и угнетая ее своим присутствием.
— Похоже, вы и сами знакомы с контрабандистами, — сказала наконец Эмма. — А вот мой отец… Ну, если у моего отца и были с ними какие-то дела, то не удивлюсь, когда узнаю, что именно вы вовлекли его в это.
Эти ее слова были ошибкой. На какой-то ужасный момент комната словно заполнилась яростью графа; казалось, даже воздух начал потрескивать. Он стремительно прошелся по комнате, а Эмма в ужасе наблюдала за ним. Наконец, овладев собой и обуздав свой гнев, он снова повернулся к девушке и, пристально глядя на нее, заявил:
— Я знаком с Таррингтоном потому, что он выполняет для меня кое-какую работу. Он здесь король среди себе подобных и знает всех на этом побережье.
— Я слышала, что вы очень интересуетесь этим побережьем.
— И я, и другие. В Королевском флоте недостаточно кораблей, чтобы патрулировать побережье на всем его протяжении. Даже шлюпы, обязанность которых нести патрульную службу, находятся лишь поблизости от главных портов. Большая часть флота находится в Портсмуте — они должны быть готовы к вторжению французов. А тем временем французы могут совершить вторжение в других местах, там, где не хватает военного патруля. Шпионы проникают на нашу территорию с такой же легкостью и так же безнаказанно, как французский коньяк. И таким же образом с полной безнаказанностью они добывают нужную им информацию.
— Вы хотите сказать, что вам помогают английские контрабандисты?
— Да, кое-кто из них. Хотя гораздо лучше с этим справляются другие люди. Они наблюдают и сообщают о чьей-либо подозрительной активности. Теперь уже существует целая сеть наблюдателей вдоль юго-восточного побережья. Это в основном рыбаки и землевладельцы.
— А лорды?
— Есть и лорды, сидящие в своих прибрежных поместьях именно с этой целью.
— Но, насколько я понимаю, вы не из их числа.
— Я и некоторые другие… мы координируем эти наблюдения и обеспечиваем связь между отдельными группами.
Немного помолчав, Эмма задала очередной вопрос:
— А что контрабандисты получают за это? На их деятельность закрывают глаза?
— Контрабандисты не получают ничего, если не считать удовлетворения от того, что они помогают Англии. Если кого-нибудь из них поймают на месте преступления, то усилия по обеспечению охраны побережья будут говорить в пользу такого человека и обеспечат ему некоторую снисходительность закона, не более того.
— А почему? Со стороны правительства было бы справедливо проявить снисходительность.
— С ворами не вступают в сделку. Верность, купленная подобным образом, с такой же легкостью может быть перекуплена врагами, если они предложат более высокую цену.
«Да, в этом есть смысл», — подумала Эмма. И все же было неясно, почему правительство не может дать никаких гарантий контрабандистам. Что же касается графа… уж он-то точно не стал бы церемониться с этими людьми, если бы поймал их на месте преступления, пусть даже они и оказывали ему помощь в создании сети наблюдателей.
От этих мыслей настроение Эммы лишь ухудшилось; она поняла, насколько несгибаемым может быть Саутуэйт в вопросах чести. Да, конечно, это говорило в его пользу, но с другой стороны… Ох, едва ли от такого человека можно было ожидать помощи в спасении. Роберта.
И еще Эмма подумала о вине, спрятанном в хранилище «Дома Фэрборна» под невзрачными обрывками парусины.
— Вы не должны больше встречаться с ними, — заявил граф. — Среди них есть такие, кто способен убить вас за одну монету. И пусть хорошие манеры Таррингтона не вводят вас в заблуждение. Будет лучше, если вы вообще станете держаться подальше от побережья. Особенно теперь, когда вы совершили прискорбную ошибку, допустив, чтобы вас увидели в их компании. Эта авантюра совершенно непростительна, и не имеет значения, на что вы надеялись, затевая ее.
Эмма тяжело вздохнула. Было ясно: граф решил, что «Дом Фэрборна» заодно с Таррингтоном и его людьми. И судя по всему, Саутуэйт собирался еще кое-что сказать; она даже догадывалась, что именно.
В другое время она бы попыталась ответить на его упреки и нравоучения веселой и остроумной шуткой, притворным негодованием или какой-нибудь уловкой. Но сейчас у нее было так скверно на душе, что она спасовала.
Однако хуже всего было другое… Чем дольше она оставалась в этом доме, тем больше ощущала здесь присутствие отца; ей чудилось, что его дух где-то совсем рядом, и он упрекал ее почти так же, как граф. Образы прошлого вновь заполнили ее сознание, и это отвлекло от нравоучений Саутуэйта, — она почти не слышала его, хотя он снова что-то говорил ей, вероятно, отчитывал.
Дариус наконец умолк и с раздражением взглянул на мисс Фэрборн. «Что ж, хорошо хоть не оправдывается и не язвит», — подумал он.
А в следующее мгновение граф вдруг понял, что, судя по всему, Эмма даже не слышала его нравоучений и упреков. Она сидела, сжимая руки, лежащие на коленях, и взгляд ее был устремлен на ковер. Выходит, он зря изливал на нее свое красноречие? Подобное отношение к его словам еще больше распаляло гнев графа, но вместе с тем вызывало некоторое беспокойство. Подобное поведение явно противоречило тому, что он знал о мисс Фэрборн. Так что же с ней такое?
Дариус принялся расхаживать по комнате, и чем дольше он ходил, тем больше его смущало и озадачивало поведение девушки. Наконец, остановившись, он спросил:
— Вам нечего сказать? Неужели вы не скажете ни слова?
— Зато у вас, сэр, очень много слов, не хочется вам мешать…
Он предпочел бы, чтобы она произнесла это с большим задором, а не таким тихим, унылым голосом. Дариус наклонился, чтобы лучше рассмотреть лицо девушки. Черт возьми! Она плакала! Да-да, теперь он расслышал всхлипывания.
Саутуэйт мысленно выругал себя и опустился рядом с Эммой на колено.
— Мисс Фэрборн, простите меня. Мое беспокойство за вашу безопасность довело меня почти до безумия, и, возможно, вследствие этого я выразил свое… — Свое что? Гнев? Но этот его гнев был необычным. Скорее, это был страх, но не за себя, а за нее. — Выразил свое беспокойство слишком бурно, — со вздохом пробормотал Дариус.
Она подняла голову и посмотрела на него. На щеках ее были слезы, а в глазах — печаль, но ничего похожего на сожаление или раскаяние.
— С вашей стороны, сэр, очень благородно испытывать беспокойство, хотя вы не несете за меня никакой ответственности, — проговорила мисс Фэрборн, явно намекая на то, что он не вправе отчитывать ее подобным образом и задавать ей нескромные вопросы о ее поведении.
Но она ошибалась, черт возьми! Ведь в последнее время он постоянно думал о ней, поэтому приобрел некоторые права. К тому же он слишком долго пытался разобраться в путанице счетов и отчетов аукционного дома, так что имел все основания заинтересоваться ее встречами с контрабандистами.
Он принялся объяснять ей все это, но выражение ее глаз заставило его замолчать; казалось, она уже знала все, что он хотел сказать. Кроме того, было ясно: что-то безмерно угнетало ее, что-то мрачное и темное… И это заставило его забыть все, что он собирался ей сказать.
«Какой же ты осел!» — обругал себя Саутуэйт. Вытащив носовой платок, он утер слезы девушки, с трудом поборов желание осушить ее слезы губами.
Саутуэйт не спросил ее, почему она плачет. Возможно, причиной стало то, что он так долго и холодно отчитывал ее. И все же ему казалось, что ее слезы не были реакцией на его слова. Похоже, она плакала совсем по другой причине и, возможно, даже не слышала, что он говорил.
Вложив ей в ладонь носовой платок, граф выпрямился и какое-то время постоял рядом с ней. Затем отошел на несколько шагов и снова прошелся по комнате.
— Я не слишком много времени проводила здесь, с ним… — услышал он вдруг голос Эммы. — Кроме него, никто не бывал здесь подолгу. Это место целиком принадлежало ему, и теперь… Кажется, ничто не может рассеять ощущение его присутствия. — Она приложила платок к глазам. — А в Лондоне… там все иначе.
Дариус внимательно посмотрел на девушку.
Дариус внимательно посмотрел на девушку.
— На его похоронах вы держались на удивление спокойно, — заметил он. — Или мне просто так показалось?
Она снова всхлипнула, и граф добавил:
— Да, наверное, показалось. Поверьте, Эмма, я прекрасно вас понимаю. Сам я перестал оплакивать смерть своего отца только по истечении двух лет. Такими чувствами никто не может управлять, и потому нам остается лишь смириться…
Она в очередной раз всхлипнула, потом пробормотала:
— А может, я схожу с ума?
— Нет, разумеется. Вам просто следует принять правду, смириться с ней.
Эмма долго молчала. Наконец тихо сказала:
— Хочу увидеть, где это случилось. Вы точно знаете, где именно?
Немного поколебавшись, Саутуэйт кивнул:
— Да, точно знаю.
— Отведете меня туда?
— Смирение с неизбежным вовсе не требует от вас того, чтобы вы мучили себя, представляя в подробностях, как это случилось.
— Все равно мне хотелось бы увидеть это место.
Он не сразу согласился. Но в конце концов сдался и сказал:
— Хорошо. Возьмем вашу карету. Я поговорю с вашим кучером и все объясню ему.
Глава 18
Перед их отъездом миссис Норристон подала им легкий ужин. Саутуэйт извинился и поднялся из-за стола первым, сославшись на необходимость убедиться в том, что карета готова.
Усаживаясь в экипаж, Эмма заметила, что лошадь графа привязана к задку. Это означало, что он доедет с ней до места трагедии, но домой она вернется одна.
Хватило десяти минут, чтобы добраться до высоких береговых утесов. Саутуэйт помог ей выйти из кареты, и они молча прошли по тропинке ярдов сто до того места, где тропка начинала змеиться, круто взбираясь к вершине утеса и к обрыву.
— Мне сказали, что он пришел сюда из дома пешком. Здесь не было ни лошади, ни экипажа, — сказала Эмма, нарушив молчание.
— Должно быть, он ходил по этой тропинке нередко. Она тянется вдоль всего берега, и он мог ступить на нее где-то недалеко от дома.
Через несколько минут Эмма осторожно сошла с тропинки и остановилась. Тихонько вздохнув, она сказала:
— Думаю, он стоял именно здесь, когда это случилось.
Граф утвердительно кивнул:
— Да, мне так и говорили.
Эмма подняла голову и посмотрела на море. Отсюда, с высоты утеса, открывался прекрасный вид на все побережье. Далеко на севере она разглядела массу каких-то линий и форм; это был флот, охранявший подступы к Лондону со стороны моря.
— Мне сказали, что он упал вечером, но нашли его только утром. Это так?
— Мировой судья на дознании выяснил, что его видели на этой тропинке около восьми часов вечера.
— Да, говорят, почти в сумерках. А вы были на дознании?
Сама она там не была. Тогда ей не хотелось узнавать подробности, да и позже не хотелось — до настоящего момента.
Граф кивнул, однако промолчал. Сейчас он казался слишком уж сдержанным, хотя недавно весьма бурно проявлял свои чувства.
Эмма снова оглядела побережье.
— Он был здесь довольно поздно, — сказала она. — Когда же собрался домой, должно быть, уже совсем стемнело. Возможно, он упал на обратном пути, потому что не смог разглядеть тропинку.
— Да, возможно.
— Интересно, почему он пошел по такой опасной тропинке в столь позднее время? У вас есть на сей счет какие-то соображения?
Саутуэйт пожал плечами:
— Можно найти множество объяснений.
Но ей в голову пришло всего несколько. И одно из них казалось весьма убедительным. Обдумывая его, Эмма взглянула на Саутуэйта и решила, что и он думал о том же. Вероятно, ее отец оглядывал побережье, потому что кого-то ждал. Ведь у контрабандистов наверняка имелись наблюдатели, подающие сигнал, — мол, берег свободен и можно причаливать. Она не знала, считал ли Саутуэйт, что ее отец занимался именно этим, но, должно быть, граф не исключал такую возможность. А сейчас он стоял спиной к морю и терпеливо ожидал, когда она закончит свою прогулку по утесу.
Тут граф чуть повернулся, и она залюбовалась его профилем — сейчас, на фоне заходящего солнца, он выглядел столь же аристократично, как и вся его фигура.
Что же касается его отношения ко всему этому, то Эмма почти не сомневалась: Саутуэйт догадывался о незаконной деятельности ее отца еще до того, как она хоть что-то заподозрила. Ей хотелось сказать ему, что он не совсем прав, хотелось объяснить ему, что ее отец лишь принимал кое-какие контрабандные товары, но никогда не помогал контрабандистам во всем остальном. Но увы, Эмма и сама уже не была ни в чем уверена… очень может быть, что из-за Роберта отец оказывал контрабандистам услуги, дежуря ночью на берегу. Конечно, эта версия требовала тщательной проверки, но, к сожалению, в данный момент она казалась самой убедительной.
Наконец они вернулись к карете, и Эмма, как ни странно, почувствовала некоторое облегчение, — возможно, из-за того, что теперь рассеялась неопределенность и она смогла принять то, что и так уже знала в глубине души.
— Куда мы едем? — спросила Эмма с беспокойством. Она была погружена в свои мысли и не сразу заметила, куда движется карета, — вообще ничего вокруг не замечала. Теперь же, выглянув в окно экипажа, она не узнала мест, по которым они проезжали. — Мы ведь едем на юг, а не в сторону моего дома.
— Сегодня вам небезопасно оставаться там на ночь.
— Вы опасаетесь, что Таррингтон убьет меня во сне?
— Не только он знает, что вы задавали вопросы и искали встречи с контрабандистами.
Вопросы? Какие же вопросы граф имел в виду? Он ведь не знал, что Роберт жив, поэтому не мог знать, о чем она расспрашивала на самом деле. Скорее он сам мог навлечь на нее опасность своими подозрениями.
— Думаю, что неподалеку можно найти какую-нибудь приличную гостиницу, — сказала Эмма. — Я бы хотела, чтобы вы сообщили мне о своем плане — чтобы я могла по крайней мере упаковать в саквояж кое-какие вещи.
— Миссис Норристон уже упаковала ваши вещи. Они у кучера.
— Очень предусмотрительно с вашей стороны, что вы позаботились об этом. И очень любезно.
— Не стоит благодарности. К несчастью, в этих местах нет ни одной приличной гостиницы. Да если бы и имелась, вы не были бы там в безопасности. Поэтому этой ночью вы будете моей гостьей в Краунхилл-Холле.
Он говорил так вежливо и спокойно, будто сообщал, что этим вечером они идут в театр.
— Думаю, сэр, вам бы следовало поделиться со мной вашей идеей до того, как мы выехали.
— Вы были очень расстроены, и мое решение могло еще больше вас расстроить.
— Да, конечно. Но я сама должна была бы принять решение, а не вы за меня.
— Но случилось так, что решение принял я.
— Это похоже на похищение…
— Не стоит воспринимать все так драматично. Я делаю это, чтобы защитить вас. И если вы подумаете об этом спокойно, то согласитесь, что в Краунхилл-Холле вам будет гораздо безопаснее и что это — единственно правильный выбор.
«Ох, неужели я там буду с ним одна?» — подумала Эмма.
— А там есть какая-нибудь ваша родственница или другая леди? — спросила она.
— Есть экономка. Она же домоправительница.
— Но едва ли она обладает должным авторитетом. И если узнают о…
— Не узнают. Можете этого не опасаться. — Несмотря на обаятельную улыбку, граф, казалось, был несколько уязвлен ее опасениями. — Ведь я только хочу обеспечить вашу безопасность. Это мой долг джентльмена.
Да, он действительно был джентльменом. И если верить Кассандре, умел соблюдать внешние приличия. То есть был джентльменом, нарушающим приличия тайно, дабы предстать перед обществом вполне добропорядочным человеком; при этом граф требовал от других строжайшего соблюдения всех законов морали и нравственности. Общаясь с ней, Эммой, он почти никогда никаких законов и правил не соблюдал. Правда, вот сейчас изливал на нее свой шарм, как если бы она была герцогиней. Вероятно, пытался убедить ее в благородстве своих намерений.
На самом же деле хотел подчинить своей воле.
— А если я буду настаивать на том, сэр, чтобы вы не требовали моей покорности столь самонадеянно, чтобы не требовали моей готовности принять ваше покровительство, в котором я вовсе не нуждаюсь, — что тогда?
— Пока мы поблизости от побережья, Эмма, вы будете находиться там, где я смогу приглядывать за вами. Я не потерплю, чтобы Таррингтон или кто-нибудь вроде него снова оказался рядом с вами.
Так вот в чем дело! Он не выразил этого прямо, но все равно все было ясно. Конечно же, он полагал, что она ищет новых сделок с контрабандистами, чтобы получать товары для аукциона. Наверное, вообразил, что сумеет помешать этому, не спуская с нее глаз. Но если так… Выходит, она никогда не сможет вернуться к себе?
Эмма уже придумала, как разубедить его, но тут вдруг осознала, что на самом деле не хотела возвращаться в отцовский дом — боялась снова оказаться лицом к лицу с воспоминаниями о нем и о брате. Да, она не хотела снова терзаться всю ночь, думая о Роберте и о том, сможет ли изыскать деньги на выкуп.