— Как жаль, что здесь нет Кассандры, — посетовала она. — Думаю, она сейчас тоже празднует победу. Ведь Кассандра получит от продажи своих драгоценностей больше, чем надеялась. Ваш друг Эмбери во что бы то ни стало захотел приобрести ее сапфировые серьги с бриллиантами.
— Я пытался его остановить, но он меня не послушал.
— Возможно, он купил их для какой-то определенной леди.
— Если так, то ей следует быть готовой к тому, что придется кормить его какое-то время. Отец Эмбери дает ему весьма скудное содержание, и едва ли он может себе позволить такую вольность — даже если речь идет о какой-то особенной леди.
— Но я все-таки надеюсь, что он заплатит. Мне бы не хотелось говорить Кассандре, что…
— Если он не заплатит, заплачу я. — Граф поднял свой бокал. — За глаза, прекрасные и зоркие. И за тело, столь же пленительное, сколько и вос…
— О, благодарю вас! — поспешно перебила Эмма.
Саутуэйт рассмеялся:
— Прости меня, дорогая, но я думал, что ты предпочитаешь откровенность.
Лицо Эммы запылало.
— Я думаю, сэр, что есть вещи, о которых лучше не говорить.
— Ох, какое неожиданное осложнение! Но как же мне узнать, о чем говорить не стоит?
Эмма пристально посмотрела на любовника:
— Думаю, вы уже знаете.
Принявшись наконец за еду, граф заявил:
— Дорогая, я все думаю о твоих глазах, о том, насколько они зоркие и как умеют увидеть то, что следует. Должно быть, это качество ты унаследовала от отца. Должно быть, за долгие годы через «Дом Фэрборна» на твоих глазах прошло больше произведений Искусства, чем видел я за время своего грандиозного путешествия.
— Дело не только в поставляемых на продажу произведениях искусства, — возразила Эмма. — Когда мы куда-нибудь отправлялись, — а отца часто приглашали в разные поместья оценить предметы искусства, — он обычно брал с собой меня и брата. Другие путешественники, возможно, предпочитали осматривать сады в этих мэнорах, но отец, поговорив с домоправительницей, каждый раз получал разрешение позволить нам с братом увидеть произведения искусства. В частных коллекциях Англии есть удивительные раритеты.
— Значит, твой брат получил хорошую подготовку. Полагаю, он обладал таким же талантом, как и ты.
Получил! Обладал! Граф говорил о ее брате в прошедшем времени. Но они с папой не считали, что брат погиб.
Воцарилось долгое молчание. Наконец граф, не замечая, что Эмма замерла над своей тарелкой, вновь заговорил:
— Английские коллекции очень хороши, но ты еще больше удивишься, когда поедешь на континент и сможешь увидеть тамошние богатства. Входишь в заброшенную и никому не известную скромную церковь и находишь там произведения старых мастеров, способные соперничать с тем, чем располагаем мы в Англии.
— Значит, вы именно так провели свое «грандиозное путешествие»? Посещали малоизвестные церкви в поисках великих старых мастеров? А я-то думала, что молодые люди используют подобные путешествия для того, чтобы проводить время с падшими женщинами и предаваться оргиям.
— Признаюсь, что и я вел себя так же, как большинство молодых людей моего возраста. Поэтому мне следует повторить мое путешествие. У меня есть надежда на то, что по окончании этой ужасной войны ты поедешь со мной. Ты сможешь давать мне советы, когда я соберусь покупать коллекцию, способную соперничать с коллекцией Арунделла. А ночами я научу тебя всему, что знаю сам.
Он снова поддразнивал ее? Да, вероятно, поддразнивал, хотя она не была в этом уверена.
Тут граф поднес к губам руку Эммы, потом спросил:
— Так как же? Такое путешествие не было бы для тебя слишком скандальным?
Эмма молчала, и граф, поднявшись с места, заявил:
— Молчание — знак согласия. И в таком случае уроки начнем давать прямо сейчас.
Когда они вошли в спальню, Эмма сразу же бросилась к постели и принялась рыться среди простыней, одеял и подушек.
— Он должен быть где-то здесь, — бормотала она.
Дариус молча наблюдал за своей любовницей. Ясно было, что она снова принялась искать свой ридикюль. И не было сомнений в том, что содержимое этого ридикюля имело для нее особое значение. Вот только какое?
Впрочем, последняя мысль ненадолго задержалась в сознании графа — слишком уж эротичной была поза мисс Фэрборн. Она замерла, стоя на четвереньках, потом внимательно посмотрела на него и подползла к нему. Просунув руку под простыню, на которой он сейчас лежал, она выдернула из-под него пухлый ридикюль.
— Вы на нем лежали, — сказала она укоризненно.
— Да, верно, — отозвался граф. И, потянувшись к ней, добавил: — Дорогая, не двигайся. — Он взял у нее ридикюль и повесил его на круглый выступ в изголовье кровати. — Теперь ты его легко найдешь, когда он тебе понадобится.
Эмма попыталась сесть, но Дариус заявил:
— Нет, оставайся так, как есть.
Эмму, казалось, удивило это распоряжение, но скоро она все поняла. Граф ловко распустил завязки ее халата, и шелк складками соскользнул у нее со спины. Затем рука его оказалась у нее на груди, и пальцы принялись осторожно теребить соски. Эмма со стоном закрыла глаза — наслаждение преобразило ее лицо. Дариус продолжал ее ласкать, и вскоре уже стоны вырывались из ее горла один за другим — она не могла больше владеть собой. Стоны эти еще сильнее возбудили графа; его охватил неудержимый чувственный голод, и он, опустившись на колени за спиной любовницы, сбросил халат и с себя. Эмма посмотрела на него через плечо, и он увидел в ее глазах смущение, хотя они и были затуманены желанием.
— Не двигайся, — приказал Дариус. — Я хочу, чтобы ты оставалась в этой позе.
Рука его скользнула меж ее ног, и Эмма затрепетала; она с трудом могла сохранять свою позу. Граф же взял ее обеими руками за бедра и, чуть приподняв, вошел в нее. Из горла Эммы вырвался громкий стон, сменившийся еще более громким. И стоны эти заставили Дариуса забыть обо всем на свете — теперь он мог думать лишь о чудесном теле своей любовницы и о том наслаждении, что сейчас испытывал.
А отчаянные стоны Эммы звенели в ночи до тех пор, пока не сменились хриплыми воплями экстаза.
— И что же, по-твоему, она скрывает?
Вопрос прозвучал чуть слышно — как будто он знал, что она не спит.
Они по-прежнему лежали на кровати графа, лежали в полном изнеможении, так что едва могли шевельнуться.
— Кто? — спросила Эмма.
— Моя сестра. Ты ведь сказала, что она, возможно, что-то скрывает.
Скорее всего речь шла о мужчине. Возможно — о любовнике. Эмма представила, какой гнев охватит графа при открытии, что какой-то негодяй осмелился соблазнить его сестру. Немного помедлив, она ответила:
— Скрывает что-то такое, чего, по ее мнению, ты бы не одобрил. Возможно, такую подругу, как Кассандра.
— А может, это мужчина, которого я бы не одобрил?
Вот она, награда за лукавство! Эмма снова помолчала, потом тихо сказала:
— Нет, едва ли. Ведь она же пренебрегает светскими обязанностями и нигде не бывает, верно? А если она никогда не покидает дом, то у нее не могло быть случая встретиться с недостойным человеком.
— Думаю, ты права, — пробормотал Саутуэйт сонным голосом. — И все же об этом стоит подумать.
Он глубоко вздохнул, как удовлетворенный человек, отходящий ко сну.
Эмма тоже вздохнула, но совсем по-другому, — она прекрасно понимала, что ей следовало побыстрее покинуть дом графа.
Подавив растущую грусть, она попыталась высвободиться из его объятий.
— Мне пора, — сказала она. — Надо идти…
— Я велел слуге постучать в шесть часов. А потом я осторожно и незаметно выведу тебя.
— Дело не в осторожности и скромности, а в том, что рано утром меня ждут дела. Я не хочу уезжать из дома, не успев приехать.
Но граф не убрал руки с ее плеча. Опершись на локоть другой руки, он заглянул ей в лицо.
— Дела и обязанности слишком часто отвлекают тебя, Эмма. Даже накануне вечером мисс Фэрборн иногда впадала в глубокую задумчивость. Гораздо более глубокую, чем мне хотелось бы. Пойми, что все твои обязанности могут и подождать.
Граф проговорил это в задумчивости, даже с некоторым беспокойством. В его интонациях не было упрека, но все-таки Эмма опасалась, что он что-то подозревал.
Ох, как хорошо, что почти все свечи уже сгорели. В противном случае едва ли ей удалось бы скрыть свою озабоченность.
— Может, тебе нужна моя помощь в этих делах? — продолжал граф. — Мы же, в конце концов, партнеры…
Предложение помощи еще больше насторожило Эмму. Было ясно: граф что-то заподозрил — теперь в этом уже не было сомнений.
В какой-то момент ей захотелось все ему рассказать, но она сдержалась — не желала впутывать его в нечто такое, что и сама не вполне понимала. К тому же не следовало забывать о затруднительной ситуации в связи с Робертом. Не могла же она просить Саутуэйта смотреть в другую сторону, пока сама будет заниматься преступными делами…
Овладев собой, Эмма с веселой улыбкой проговорила:
— Ах, Саутуэйт, все-таки не забывай, что дочь коммерсанта сейчас занята денежными вопросами. Ведь на мне лежит тяжкий груз ответственности. А как только я раздам деньги из этого ридикюля и произведу все выплаты, меня перестанет угнетать ответственность. Теперь понял?
Граф какое-то время молчал. Наконец, выпустив ее из объятий, он сказал:
— Что ж, иди, если должна. Я распоряжусь насчет кареты — чтобы тебя отвезли домой.
Глава 25
В десять часов Эмма постучала в синюю дверь. Рядом с ней, охраняя ее, стоял мистер Диллон. Эмма же крепко держала под мышкой свой ридикюль.
Она гадала, знал ли мистер Диллон о том, что ее всю ночь не было дома. Мейтленд, конечно, знал, потому что сидел в холле, ожидая ее. Горничная тоже знала, как, возможно, и все остальные слуги. И то, что она явилась домой в карете графа, могло вызвать у них всевозможные догадки по поводу ее времяпрепровождения. «Хорошо, если б они решили, что Саутуэйт просто устроил торжественный ужин в связи с успешным окончанием аукциона», — подумала Эмма.
Мистер Диллон исчез, как только дверь открылась, — он пошел присмотреть за каретой и лошадью. А открыла дверь та же пожилая женщина, что и в первый раз. Но сегодня она повела Эмму не в студию, откуда доносились голоса работавших женщин, а в заднюю часть дома, в комнату, выходившую окнами в сад.
Предупрежденная письмом заранее, Мариэль ждала Эмму в обществе старика, очевидно, и представившего рисунки на распродажу. Поздоровавшись с ними, Эмма открыла свой ридикюль.
— Как вы, возможно, слышали, аукцион оказался успешным, — сказала она. — Люди пришли на него ради картин старых мастеров и драгоценностей, но раскупили почти все.
Старик кивнул, но глаза его были устремлены только на ридикюль. Без дальнейших церемоний Эмма вынула деньги и пересчитала их. Оказалось — семьсот фунтов.
Вручив старику экземпляр каталога, она пояснила:
— Здесь помечены суммы, полученные за каждый рисунок. Была публичная распродажа, и потому у меня не было бы возможности обмануть вас. Но я не обижусь, если вы захотите все пересчитать, чтобы убедиться, что я заплатила вам честно. Но конечно же, десять процентов от выручки причитается «Дому Фэрборна» в качестве комиссионных.
Старик что-то сказал Мариэль по-французски. Та покачала головой, потом взяла каталог и взглянула на цифры.
— Он вам доверяет, но я предпочитаю проверять, — сказала француженка.
— Да, разумеется, — ответила Эмма.
Вскоре Мариэль отложила бумагу и кивнула старику. Он сгреб деньги, встал и, поклонившись, вышел из комнаты.
— Его это смущает, — сказала Мариэль. — Он рад, что вы проявили скромность и не назвали его имени. — Она указала на строчку в каталоге, где было указано, что «рисунки получены из коллекции уважаемого джентльмена, не пожелавшего назвать свое имя». — Он благодарен вам и расскажет про вас другим. Возможно, вам поступят новые вещи на продажу.
Эмма вынула из ридикюля еще одну пачку денег.
— А вот двадцать процентов вам.
Мариэль кивнула и пересчитала деньги — четырнадцать фунтов.
— А где еще один владелец вещей? Я и ему должна, — сказала Эмма. — Это за то, что было в повозке.
— Об этом я ничего не знаю.
— Думаю, кое-что вы все-таки знаете. Он ведь частенько здесь бывает. Разве не так?
Мариэль пожала плечами:
— Возможно. Иногда. Мне приходилось с ним здесь встречаться, но нечасто.
Эмма внимательно посмотрела на красивую молодую женщину, столь успешно демонстрировавшую французскую беззаботность. Казалось, Мариэль наскучил этот разговор.
— Вам известно его имя? — допытывалась Эмма. — Не знаете, где он живет? Может, где-то поблизости? Может быть, вы видели, в какой дом он входит? — Она помолчала, потом осмелилась задать нескромный вопрос: — А он часто бывает в этом доме?
Мариэль пристально взглянула на гостью.
— Думаете, я солгала вам? Но если так, то почему вы считаете, что сейчас я скажу правду?
— Возможно, потому, что вы заподозрили: речь идет о чем-то большем, чем повозка с шелками и винами.
Мариэль устремила взгляд в окно и, прищелкнув языком, пробормотала:
— Столько суеты из-за четырех шиллингов.
— Но возможно, речь идет не о четырех шиллингах.
Француженка рассмеялась и покачала головой:
— Нет-нет, я бы предпочла не иметь с вами торговых дел. Видите ли, я полагаю… — Мариэль о чем-то задумалась, потом вдруг выпалила: — Он глупец, и я думаю, вы это знаете, если встречали его. А глупцы — они всегда опасны.
— Насколько он опасен для вас?
— Опасна его глупость, а не он сам. Он приходил сюда две недели назад. Хотел снять комнату наверху. Предлагает хорошую цену, как и в случае с этой повозкой. Слишком хорошую, понимаете?
— Так он поселился здесь?
Мариэль закатила глаза, как будто Эмма задала глупейший вопрос.
— Вовсе нет. Ему нужна комната для человека, который скоро прибудет в Лондон. И он считает, что поступает очень умно. Разговаривает со мной так, будто я обязана хранить его тайны. — Мариэль многозначительно подмигнула и добавила: — Я прекрасно понимаю, что этот глупец может подвести меня под виселицу, если я не проявлю осторожность. Он слышал истории о Мариэль Лайон и думает, что хорошо меня знает.
— Что вы ему сказали?
— Сказала, что здесь одни только женщины и что у нас нет комнат для мужчин. Сказала, чтобы он убирался отсюда и держался от меня подальше. Я выгнала его.
— А как вы думаете, для кого он хотел снять комнату? — спросила Эмма.
— Разве не ясно? Для того, кому нужно укрытие и кто не осмеливается снять номер в гостинице, на постоялом дворе или в доме какого-нибудь англичанина. Возможно, это и есть человек, поставляющий вина, то есть тот, что прислал повозку. Но я не желаю ввязываться в опасное дело, которое принесет мне одни неприятности. Ведь за мной следят другие глупые люди! Думают, я стану что-то делать при свете дня и у них на глазах! А этот глупый человек… Он подумал, что я еще глупее, чем он!
Эмма невольно рассмеялась:
— Что ж, по крайней мере теперь у него есть прозвище — Глупец! Но ведь людей, которых можно так назвать, много, не так ли? И как же вы различите их, как отличите одного от другого? Может быть, Толстый глупец или Высокий глупец?
Мариэль хмыкнула:
— Ну… есть один, который следит за мной, и он слишком красив, чтобы его можно было не заметить. Я не знаю, какое имя подойдет ему лучше. Можно называть его Красивый глупец или Очень большой глупец.
Они посмеялись, радуясь возможности отвлечься. Затем Эмма стянула завязки своего ридикюля и, поднявшись, сказала:
— Я надеялась, что вы знаете, где его можно найти. Тогда я бы очень скоро покончила с этой повозкой и, возможно, с другими важными делами. Но вы предупреждаете меня, чтобы я держалась подальше от этого человека, верно?
Мариэль указала на ридикюль.
— У вас для него деньги? Вам незачем вступать с ним в контакт. Очень скоро он сам найдет вас. Этот человек готов рискнуть шеей ради шиллинга.
Но Эмма собиралась вести игру по-своему. Хотя, конечно, как и Мариэль, она не хотела быть замеченной в обществе Глупца, способного навлечь на нее беду.
— Что ж, мне пора. Возможно, вы как-нибудь навестите меня. Мы можем посидеть у меня в саду и поболтать о чем-нибудь более приятном.
Мариэль кивнула и с улыбкой ответила:
— Вы очень добры. Возможно, я навещу вас. — Поглаживая полученные деньги, будто лаская их, француженка добавила: — Поищу для вас новые произведения искусства.
Дариус еще одевался, когда ему принесли визитную карточку. Оказалось, его навестил Эмбери.
Граф приказал провести друга в гардеробную. В ожидании гостя он заканчивал одеваться и принимал от своего слуги последние аксессуары туалета. Когда же его манжеты были застегнуты, он заглянул в спальню. Там уже поработали слуги — все следы прошедшей ночи исчезли, и в комнате царил идеальный порядок.
Через несколько минут вошел Эмбери. Бросив на туалетный столик газету, он уселся в кресло с высокой спинкой, в котором за ужином сидела Эмма. Указав на газету, гость заявил:
— Теперь ты мой должник, ясно?
Дариус понял, что речь идет об аукционе в «Доме Фэрборна», где виконт Эмбери развлекал гостей игрой на скрипке, о чем, вероятно, и сообщали газеты.
— Прошу меня простить за то, что настоял на твоем участии, — ответил граф. — Но ведь из-за этого твой родитель не может урезать твое содержание. Он и так почти ничего тебе не дает.
— Этим утром я уже побывал у него и сказал ему об этом, — буркнул Эмбери.
— И что же? — осведомился Дариус. — Между прочим, я бы на твоем месте не стал бы покупать на аукционе драгоценности.
— Они меня пленили. Я без ума от сапфиров, — с улыбкой заявил виконт.