В кают-компании около хроно-аппаратуры собрался чуть ли не весь «ястребиный косяк», — настрелялись, набегались… вздумали посовещаться.
— Смотрите, кто к нам пожаловал? — шеф поднимался с кресла навстречу Каминскому. — А уж мы-то его обыскались!
— Сам, гад, пришел! — рычал Герд, потирая руки. Бандиты подняли гвалт. В коридоре за спиною Каминского застучали шаги. «Мой глашатай» — подумал скрипач, давая дорогу. Ястреб ворвался, по птичьи крича и указывая на Левушку пальцем: «ГКСЛ! ГКСЛ! У него — генератор!» — размахивая руками, как крыльями, пират выскочил в дверь напротив, но еще долго в кают-компании слышали его выкрики. Шайка оцепенела.
— Оружие на стол! — приказал музыкант.
Налетчики вяло зашевелились, выполняя приказ. Когда на столе, рядом с хроноаппаратурой выросла груда экспонатов Музея Варварства, Левушка, чтобы уменьшить соблазн, дал команду: «Пять шагов от стола!» Не подчинился только «носильщик». Он остался на месте, как завороженный, не в силах отвести глаз от орудий смерти… Неожиданно Герд схватил со стола пистолет и бросился к двери. Каминский настиг его в два прыжка и вцепился в загривок. Герд закричал, падая на спину. Он ударился с такой силою, что палуба загудела. Оружие выскользнуло у него из руки, стукнувшись подлетело, как мячик. Левушка поймал пистолет на лету. Он не успел почувствовать страха, обнаружив, что выпустил в прыжке ГКСЛ. Перламутровая коробочка отлетела на середину каюты. Кошачий бросок шефа был остановлен направленным ему в лоб пистолетом. Шеф рыча отступил.
— Убей меня! Живым все равно не дамся! — кричал Герд и в ярости бил головой о палубу.
— Свяжите его, чтобы не покалечился., - распорядился скрипач, поднимая с пола коробочку. Спустя минуту, бросив в кресло связанного по рукам и ногам Герда, три пирата послушно вытянулись перед Левушкой.
— Ничего не скажешь, — похвалил музыкант. — Это у вас получается. А теперь, вы трое — марш в трюм! Освободить экипаж и ждать моих указаний! Не пытайтесь удрать — я достану из-под земли! Что стоите? Вперед!
Тройку «ястребов» точно сдуло ветром.
Остальные замерли там, где стояли.
— У меня даже речь изменилась, — с удивление отметил скрипач, — стала резкой, какой-то чужой. Видимо в жизни, как в музыке, сила требует для выражения, своего языка. Но главное даже не в этом…
— Послушайте, что я скажу! — обратился он к «хроноястребам» — ГКСЛ совершенно не то, что вы думаете. Его невозможно использовать людям во вред. Вместе с могуществом генератор навязывает программу добра.
— А разве мы против? — подал голос шеф. — ГКСЛ нам нужен, чтобы делать добро. Исключительно! Только люди этого не понимают и преследуют нас, словно мы им враги…
— Кончай брехать, шеф! — оборвал его Герд. Противно слушать! Все равно тебе не поверят. Я скажу честно: дайте мне Гексиль, и вы все у меня запляшете!.
— Развяжите его! — приказал Левушка. А когда «носильщика» развязали, вдруг объявил: — Сейчас я дам ему ГКСЛ!
— Музыкант, что ты выдумал?! — заволновался шеф. — Не дури! Он же зверь! Он перережет нам глотки!
— Он был откровенен, а это многого стоит, — возразил Каминский.
— Слыхал, шеф? — веселился Герд. — Выходит я больше стою, чем ты со своей трепатней!
— Берегись, Герд! — кричал шеф. Ты закоснел в своей злобе! ГКСЛ разорвет твою душу! Ты сдохнешь, как бешеный пес, едва прикоснешься к коробке!
— Шеф, ты чего!? — удивился Герд — поверил будто бы Гексиль делает добренькими?!
— А я знал это раньше, — признался главарь.
— Знал и молчал?! — вопил Герд.
— Вы свободны! — объявил Левушка и протянул великану перламутровую коробочку. — Получите!
— Нет! — закричал Герд, извиваясь в кресле и пряча руки за спину. — Пошел прочь! Прочь!
— Да берите же! — настаивал Левушка. Он почти положил аппарат на колени «ястреба». «А-а-а!» — зашелся в нечеловеческом крике «носильщик», будто его обожгли раскаленным железом. Каминский застыл пораженный.
— Не в коня корм, — объяснил шеф. — Не волнуйтесь, он скоро очухается. Только, пожалуйста, не предлагайте эту штуковину мне. — Он приблизился к креслу и несколько раз ударил Герда по толстым щекам. «Носильщик» отдернул голову и захлопал глазами.
— Чего вы боитесь? — спросил Каминский. — Вы, кажется, собирались делать добро?
— Я уже тут кое-что сделал… — вымолвил шеф, указывая на приходящего в чувство «носильщика». — Но мне еще хочется жить.
* * *
Спустя час, когда экипаж корабля уступил место в трюме «косяку хроноястребов», Левушка зашел к капитану, вернуть «генератор». Он нажал красную кнопочку и убедился, что вибрация кончилась.
— Я выключил, можешь не проверять, — сказал музыкант.
— Левушка, милый, — ответил Ермак, принимая коробочку и доставая из шкафа тарелку, — сегодня я убедился, какой ты великий артист!
— Утром ты это уже говорил — напомнил Каминский.
— И опять повторю! — продолжал капитан, отвинчивая крышку прибора. — Когда, казалось, уже ничего не могло нас спасти, ты явился к нам в трюм, и я понял: мы спасены!
— Еще бы… у нас — генератор, — сказал музыкант и вскрикнул. — Зачем ты ломаешь его!?
— Я ничего не ломаю. — смеялся Ермак, высыпая в тарелочку бурую массу.
Каюта наполнилась ароматом.
— Левушка, ты настоящий художник! Ты был убедителен, потому что сначала смог убедить сам себя… — говорил капитан, ставя крышку на место. — Принимай наш подарок! А знаешь, маэстро, что ты держишь в руках! На последнем межгалактическом конкурсе эта кофейная мельница принесла мне Гран При!
ЗВОН
Скала поднималась в тумане над цепью пологих холмов. Неяркое местное солнце серебрило ее зубчатую вершину. У подножия собирался мрак. Это зловещее место облетали даже барашки тумана, а ручеек лавуриновой кислоты, пробегая, будто в страхе тихо повизгивал. Сгущение тьмы в основании вертикальной стены было входом в пещеру. Другого названия не нашлось для самой планеты — непригодной для жизни, известной только страшной этой дырой, притягивавшей романтические души, как огонь — мотыльков.
На планете, независимо друг от друга, работало две маленьких группы: астромаяк и планетологическая станция — каждая со штатом киберспециалистов и всего одним человеком во главе.
Людей присылали сюда регулярно, но так получилось, что эти должности чаще всего пустовали. В зону исследований галактики попадала исключительно молодежь. «Загадка века» — так назвали пещеру — не давала покоя, манила и, как молох, требовала новых жертв… Первым обычно исчезал планетолог. Потом на поиски уходил человек из астромаяка… Не возвращался никто.
В волнении Дмитрий стоял у скалы, отвернувшись от черного зева. К этой минуте планетолог готовил себя много дней. Сейчас он отгонял воспоминания о недавнем разговоре с матерью: они нарушали состояние окрыленности, которое испытывал юноша перед «вступлением в подвиг». Однако совсем не думать об этом не мог… Полгода назад, закончив факультет планетологии, Дмитрий получил назначение на Пещеру. Это была его первая самостоятельная работа. Он гордился ею и поэтому без особой радости встретил весть о том, что заведующим астромаяка назначена мама. Однако в день прилета ее он был искренне рад встрече. Три дня спустя, она пожаловала к нему в гости «для серьезного разговора». Дмитрий догадывался о чем будет речь и, понимая, что разговора не избежать, решил не обманывать ложными обещаниями, а постараться не раскрывать своих планов.
Он начал первый с вопроса: «Мама, ведь ты занималась «Нераспространяющимися излучениями»… Почему же ты бросила изыскания?» — С чего ты взял, что я бросила?! — удивилась мать. — Просто работа — на новой стадии… Дима, скажи, для чего ты опять говоришь «Нераспространяющиеся излучения»? Тебе же известно, что эта фраза — абсурдная выдумка репортеров! Зачем ты меня обижаешь, повторяя за ними чушь?
Со стороны мама была похожа на девочку с золотыми локонами. Такой он помнил ее всегда, а после гибели папы чувствовал: ее теперь не покидают мысли, что она может потерять и его. Но сейчас, извиняясь за неудачное слово, он думал с досадой: «Родителям кажется, то, чем они жили когда-то, сохраняет значение и сегодня… Но у нас своя жизнь, и то, что сегодня имеет значение, видится нам куда лучше, чем предкам. Естественно, они нуждаются в нашем внимании… Но я люблю и уважаю маму только как мать и не желаю в ней видеть ученого, корпевшего над каким-то нелепым и не нужным никому генератором: мне это просто не интересно. Чтобы в жизни чего-то достичь, надо прежде всего уважать свой талант, не упуская возможности его проявить.
— Ладно, не будем касаться моей работы, — сказала мама. — Я хотела спросить, ты еще не забыл, где погиб твой отец?
— Ладно, не будем касаться моей работы, — сказала мама. — Я хотела спросить, ты еще не забыл, где погиб твой отец?
— Не забыл, — ответил Дмитрий. — Я не случайно добился сюда назначения. Ведь его поглотила Пещера… Как многих. Биоанализ показывает, что в глубине не осталось и признаков живого белка: все погибли!
— По своей же вине! — с горечью оборвала его мать. — Исследование пещеры никогда не входило в обязанности планетологов. Существует указ, запрещающий планетологам приближаться к этому месту. В зоне уже не хватает специалистов, а народ продолжает гибнуть по собственной глупости!
— Мамочка, — думал Дмитрий — ты не учла, что когда не хватает специалистов, этих запретов никто не боится. За нарушения никого не снимают… Разве что пожурят.
— Неужели, — сказал юноша вслух — ты добивалась этого назначения, чтобы иметь возможность читать мне нотации?! Это моя первая работа! Ты должна верить, что со мной ничего не случится!
Она улыбнулась и тихо сказала: «Боже, как ты стал похож на отца… Улетая, он всегда говорил: «Со мной ничего плохого случиться не может.» Кстати, перед отлетом сюда, я слышала что для исследования Пещеры готовится комплексная экспедиция. Кроме людей в ее состав будут входить универсальные киберспелеологи…» Мать глядела сыну в лицо, ждала, что он скажет. Но юноша отвернулся и промолчал. Он-то знал, что при существующей нехватке кадров всякое упоминание о комплексной экспедиции в Пещеру уже давно стало восприниматься как шутка.
Неожиданно мама перевела разговор и молодым звонким голосом спросила:
— Ты не скучаешь здесь по Земле?
— Есть немного, — ответил сын.
— Ты наверно уже забыл, — продолжала она с улыбкою, — как весной в течение дня одуванчики сбрасывают золотые локоны и дружно распускают по ветру свои серебристые кудри?
— К чему эти сентиментальности? — думал Дмитрий с досадой. — Наука увлекает нас в бездны времен, несоизмеримые с продолжительностью одной жизни. Нельзя терять ни минуты, надо успеть за короткую жизнь раскрыть хоть какую-то тайну!
— Мы живем в нетерпеливое время, — сказала мама, угадав его мысли, — поэтому каждый шаг обходится нам так дорого! Она хотела добавить что-то еще, но только закусила губу и направилась к выходу.
Дмитрий чувствовал, как сердце сдавило от жалости к матери. Хотелось ее удержать… Но он ничего не сказал и позволил ей улететь.
Прошло шесть дней. Сегодня, перед вылетом к Пещере, Дмитрий впервые после неприятного разговора вызвал на связь астромаяк. Он сам не знал, о чем будет говорить. Просто хотелось услышать ее голос. К аппарату подошел кибер-заместитель и доложил, что мама три дня назад вылетела на инспекцию филиалов маяка.
Юноша вздохнул с облегчением.
* * *
— Второй, я — первый, — радировал планетолог. — Достиг входа в Пещеру! Начинаю спуск! Как поняли? Прием.
Внутри шлема послышались гудки — позывные кибера-заместителя.
— Первый, я — второй. — отозвался робот. — Вас понял: достигли входа в Пещеру, начинаете спуск. Прием.
Дмитрий поморщился. Он еще не привык к бесцветному дикторскому баритону ранцевого интерпретатора — прибора, обрабатывающего сигналы и голосом, независящим от условий связи и особенностей речи, излагающего суть информации. Юношу развеселила мысль, что устройству, повышающему чувствительность связи, приходилось теперь интерпретировать такую же тусклую, как у него самого, речь электронного кибера. Дмитрий слышал, что во время продолжительных рейсов однотонное вещание интерпретатора порой выводило людей из себя. Но перед спуском в Пещеру, где над его головой будут толщи не проницаемых для радиоволн пород, интерпретаторский голос звучал для Дятлова как последний «привет» из обжитого мира. Здесь на поверхности его будет ждать бот, управляемый кибером. Юноша оглянулся, прощаясь с утренним светом, включил нашлемный фонарь и сделал первые шаги навстречу «Загадке Века».
Горловина Пещеры переходила в широкий проход, который полого вел в глубину и плавно поворачивал влево. Когда входное отверстие скрылось из виду, юноша выключил фонарь, уступив желанию увидеть во мраке последние отблески утра. Однако скоро Дмитрий заметил, что и внизу, в том направлении, куда вел коридор, появилось какое-то свечение. Он включил свет и ускорил шаги. Луч фонаря делил пространство на сверкающие выпуклости и огромные колеблющиеся провалы теней. С каждым шагом кондиционер скафандра работал все интенсивнее: температура понижалась и багрово-фиолетовое свечение впереди становилось заметным при свете фонаря. Это было волшебное зрелище и юношу охватил восторг. «Если бы ты только знала, — мысленно обращался он к матери, — как я мечтал об этой минуте!» Проход расширялся. Потолок все дальше уходил вверх, пока не исчез во мраке. Миновав очередной поворот, юноша погасил фонарь и восхищенно присвистнул: огромный зал напоминал остывающую топку. Неровности пола и стен испускали свет раскаленных углей. Языки сине-фиолетового «пламени» метались, как пугливые птицы, собирались в дальних углах, кружились над головой. То была колоссальная полость вытравленная лавуриновой кислотой в пластах фороцидов, светящихся при низких температурах. Цвет излучения зависел от толщины и засоренности слоя. Стоило юноше двинуться с места или повернуться, как покрывавшие стены тончайшие пленки превращали грот в удивительный калейдоскоп. Планетолог, как зачарованный, шел сквозь многоцветную карусель и думал: «Милая мама, если бы ты могла видеть все это своими глазами, ты бы не вспоминала о земных одуванчиках.» Неожиданно в динамике что-то щелкнуло и планетолог уловил чарующий звон. Он мог бы поклясться, что ничего подобного раньше не слышал. Сразу за первым тактом мелодии раздался знакомый голос интерпретатора: «Внимание. Смотри под ноги». Дмитрий зажег фонарь и похолодел: у самых его ног зияла трещина шириной до трех метров. «Внимание. Смотри под ноги» — повторил интерпретатор. Легко перепрыгнув трещину, Дмитрий осторожно придвинулся к самому краю и заглянул вниз. Свет фонаря, скользнул по стене, но дна не достиг. Юноша включил передатчик и стал вызывать: «Второй! Второй! Я — первый! Как меня слышите? Отвечайте! Я вас больше не слышу!» Только что ему удалось избежать гибели. Предупреждение поступило по рации. И он не сразу сообразил, что, находясь в глубине пещеры, напрасно тратит время, вызывая на связь робота: фороцидовая толща не проницаема для радиоволн, а позывные кибера, состоящие из коротких однотипных гудков, не напоминали мелодичного звона, предворявшего появление в эфире нового корреспондента.
По спине поползли мурашки. «Уж не мои ли предшественники подают голоса? — подумал юноша, но сейчас же отвел эту мысль: у него не было оснований не доверять результатам биоанализа. Приборы могли обнаруживать жизнь на любом расстоянии и за любой преградой.
Ощущение, что за тобой наблюдают, не из приятных. Не важно, находится наблюдатель где-то поблизости или использует телеаппаратуру — определенно был смысл узнать, что за душа обитает в фороцидовых складках и «подает советы прохожим». Юноша прислушался: снаружи, сквозь шлем проникали скрежещущие звуки, словно где-то работал гигантский плохо смазанный механизм — и направился к центру грота, где торчала целая роща каменных столбов: там легче всего было спрятаться наблюдателю или скрыть аппарат наблюдения.
Под ногами звенела радужная галька. Непрерывная игра света утомляла. «Надо взять себя в руки, — подумал Дмитрий. — Чего доброго, начнут мерещиться пещерные духи». Он сорвался с места, большими прыжками поравнялся с первым столбом и, обогнув его, замер, прислушиваясь, рассчитывая неожиданным действием заставить наблюдателя себя выдать. Не услышав ничего нового, он включил передатчик и подал голос: «Эй, кто ты, друг? Выходи! Я не сделаю тебе ничего плохого!» Ответа не было, но к доносившемуся издалека скрежету прибавились новые звуки, напоминавшие жалобное пение или плач. Источник звуков находился скорее всего в центре зала, на обрамленной столбами широкой площадке. Туда и направился планетолог. Пение становилось громче и заунывнее. Но впереди ничего не было видно, кроме радужной гальки, в которую с каждым шагом все глубже погружались ноги.
Дмитрий вздрогнул и остановился, когда под шлемом опять зазвенели чарующие позывные. На этот раз дикторский баритон трижды повторил одно слово: «назад». Планетолог вдруг обнаружил, что все кругом продолжало медленно двигаться вперед, хотя ноги его, казалось, приросли к месту. Он рванулся назад, упал спиною на гальку, погрузив в нее руки. Но было поздно. Под тяжестью человеческого тела горы камешков с воющим звуком перемещались к центру площадки. Заунывное пение гальки послужило приманкой, а теперь лавина увлекла юношу вниз, к тому месту, где уже можно было разглядеть воронкообразный провал шириною около восьми метров. Не за что было ухватиться. Никакие отчаянные усилия Дмитрия уже не могли замедлить сползания. Жерло воронки приближалось с каждым мгновением. Вот уже ноги потеряли опору. В последнюю секунду удалось было вцепиться руками в выступ у кромки провала. Но на грудь и на шлем навалились тонны сползающей гальки. От напряжения потемнело в глазах. Где-то внизу под собой он услышал всплеск. Руки сами разжались и планетолог с лавиной камней сорвался вниз. Врезавшись в бешеный поток лавуриновой кислоты, тело его закружилось волчком и пробкою выскочило на поверхность. Падение не оглушило Дмитрия. Он только понял, что случилось непоправимое: жидкая лавуриновая масса уносила его в неведомую глубину. С глухим рокотом она бежала по узкому ходу, а издалека неотвратимо приближалось что-то ревущее и клокочущее — все тот же слышанный планетологом ранее, но сейчас тысячекратно усиленный скрежет. Еще минута и стены раздвинулись. Кислота вырвалась из теснины на широкое место и, расшвыривая белые клочья, забурлила, заревела на острых порогах, волоча за собою по дну разъяренное стадо камней. Планетологу то и дело приходилось увертываться от ударов. В этом циклопическом биллиарде каждую секунду человека могло расплющить в лепешку. И он удивился, когда в адском грохоте снова услышал звенящую песнь позывных.