На какие же вопросы теория Дарвина натолкнула религию, особенно христианство? Об этом мы поговорим в следующем разделе.
Трения между дарвинизмом и христианством
Публикация «Происхождения видов» и «Происхождения человека» Дарвина (1859 и 1871 годы) вызвала значительные культурные споры, во многом по вопросу о месте и статусе человека в дарвиновском мире. Был в этих дебатах, разумеется, и религиозный уклон, однако считать, что они велись исключительно и в основном на религиозной почве, было бы заблуждением.
Представления Дарвина об эволюционных корнях человечества имело колоссальные общественные, политические, этические и религиозные последствия, из-за чего многие перестали понимать, как осмыслить этот странный новый мир, в котором человек, похоже, занял принципиально другое место.
Самые подробные и познавательные описания этих сомнений мы находим даже не в научной литературе, а скорее в романах и поэзии конца викторианской эпохи[203]. Альфред Теннисон в поэме «Lucretius» («Лукреций», 1868) дает достаточно мрачную картину последствий дарвинизма: Лукреций у него – материалист, он постепенно осознает свои животные устремления, и это в конце концов подталкивает его к самоубийству. Джордж Мередит (1828–1909) в своей «Ode to the Spirit of Earth in Autumn» («Осенняя ода духу Земли», 1862) подходит к этому вопросу совершенно с другой стороны – приветствует появление нового язычества, в рамках которого люди смогут принять свое положение эфемерной составной части природы и полностью реализовать свою биологическую натуру.
В учении Дарвина есть три главные темы, представляющие определенные трудности для традиционных религиозных представлений, в том числе христианских. Вкратце рассмотрим эти темы – не столько с точки зрения исторических дебатов викторианской эпохи, сколько с точки зрения современности.
1. Дарвинизм предлагает материалистическое понимание человеческой природы
По всему «Происхождению человека» Дарвина красной нитью проходит идея, что «человек… представляет потомка какого-либо древнего, низшего угасшего типа»[204]. То есть следует понимать, что люди – вовсе не сторонние наблюдатели, а полноправные участники эволюционного процесса. Дарвин полагал, что это вселяет надежду на будущее – возможно, под влиянием идеологии прогресса, характерной для его времени:
Человеку можно простить, если он чувствует некоторую гордость при мысли, что он поднялся, хотя и не собственными усилиями, на высшую ступень органической лестницы; и то, что он на нее поднялся, вместо того, чтобы быть поставленным здесь с самого начала, может внушать ему надежду на еще более высокую участь в отдаленном будущем… Человек… все-таки носит в своем физическом строении неизгладимую печать низкого происхождения[205].
Подобное признание эволюционной связи между человеком и царством животных заставляет видеть в человеке больше животных черт, а в животном – больше человеческих. В рамках теории Дарвина, в отличие от Ламарка, людей ни в коей мере нельзя считать ни «целью», ни «венцом» эволюции. С религиозной точки зрения это вызывало много вопросов, в особенности из-за традиционного представления о том, что бессмертная душа есть только у людей. Об этом мы подробнее поговорим в следующей главе.
Однако это представление выходит далеко за рамки религии. Большинство дарвинистов настаивает, что неизбежное следствие любого эволюционистского мировоззрения – требование признать, что мы животные, участники эволюционного процесса. Таким образом дарвинизм критикует абсолютистские предрассудки, касающиеся места человека в природе и стоящие за видовой дискриминацией – этот несколько неуклюжий термин ввел в обращение Ричард Райдер и популяризировал Питер Сингер, который сейчас работает в Принстонском университете. Это заставило задать неприятные вопросы, выходящие далеко за рамки традиционной религии, поскольку многие политические и этические теории построены на предпосылке о привилегированном положении человека в природе на основании как религиозных, так и нерелигиозных соображений.
Некоторые эти темы мы исследуем в следующей главе, где подробнее разбирается отношение научных и религиозных представлений о человеческой природе. А сейчас рассмотрим специфически религиозную проблему, которую поднимает теория Дарвина.
2. В мире не остается места Богу
Главной проблемой теории Дарвина с религиозной точки зрения был вопрос о том, не лишается ли Бог своей роли в мироздании. Чтобы имела место эволюция, не нужно вмешательство свыше, а случайная природа вариаций не соответствует идее божественного провидения, связанной с представлениями о разумном замысле, цели и намерении. Поэтому Ричард Докинз утверждает, что теория Дарвина делает веру в Бога излишней. С ним согласны многие консервативные протестантские авторы, которые утверждают, что роль, отведенная у Дарвина случайным событиям, не соответствует библейским материалам. Авторы-креационисты зачастую считают это главнейшим доводом против дарвинизма.
Однако сила этого довода вызывает сомнения. Б. Б. Уарфилд (1851–1921), едва ли не самый влиятельный протестантский теолог конца XIX века, указывал, что эволюция случайна лишь на первый взгляд и на самом деле управляется свыше. Он утверждал, что божественное провидение можно усматривать в направлении эволюционного процесса к назначенной цели.
Уарфилда иногда считают основателем течения сторонников непогрешимости и безошибочности Библии; он также подчеркивал, что если тот или иной способ толкования Библии противоречит научным данным, вероятно, дело в том, что текст был неправильно понят и его интерпретация требует пересмотра[206]. Кто-то, возможно, усмотрит в этом слабость и «приспособленчество», однако сам Уарфилд лишь стремился объяснить, что толкование Писания должно учитывать и научные данные.
Некоторые англиканские авторы конца викторианской эпохи избрали принципиально иной обход. Они считали, что Дарвин освободил христианство от холодной и бесплодной деистической идеи «Бога-часовщика», которую популяризировали Уильям Пэйли и его единомышленники. Известно, что англиканский теолог XIX века Обри Мур (1848–1890) утверждал, что Дарвин сослужил христианству дружескую услугу, прикинувшись его врагом. Каким образом? Он освободил христианство от этого ущербного представления о Боге.
Однако чаще всего христианские авторы считают признаком участия Бога в эволюционном процессе классическую вторичную обусловленность – тем более что о ней писал еще в XIII веке Фома Аквинский[207]. По мысли Фомы Аквинского, Бог обуславливает события самыми разными способами. Хотя следует считать, что Бог способен воздействовать на вещи и прямо, причинно-следственные процессы он делегирует тварному порядку. Идея вторичной обусловленности для Фомы Аквинского – это не альтернатива первичной обусловленности Божьей волей, а ее обобщение. Божественная обусловленность, по его мысли, действует многосторонне. События в пределах тварного порядка обусловлены сложными причинно-следственными отношениями, но это никоим образом не отменяет, что в конечном итоге они зависят от Бога как от первопричины. Таким образом, тварный порядок демонстрирует причинно-следственные отношения, подлежащие исследованию в рамках естественных наук. Причинно-следственные отношения можно изучать, находить их взаимосвязь, в частности, в виде «законов природы», и атеистическое мировоззрение тут ни при чем – оно отсюда не следует, тем более с необходимостью. Бог создает мир, обладающий собственным порядком и предполагающий собственные процессы. В сущности, Фома Аквинский лишь задает более строгие рамки для мысли, которую высказал Чарльз Кингсли: Бог «смог заставить все сущее создать само себя».
3. Неканоническое толкование книги Бытия
Эволюционные теории Дарвина имели непосредственное отношение к религиозному вопросу, который особенно важен для иудеев и христиан – к толкованию первых глав книги Бытия, где говорится о сотворении мира и человека[208]. Некоторые популярные христианские авторы XVII века толковали этот текст так: Господь создал мир и человека около шести тысяч лет назад (частенько приводили и точную дату – 4004 год до н. э.[209]). В сущности, библейские нарративы не дают никаких хронологических ориентиров для датировки сотворения мира, так что подобные оценки опираются на крайне спекулятивную арифметику и весьма вольное толкование библейских текстов[210]. К середине XVIII века геологические данные ясно показали, что Земля гораздо старше нескольких тысяч лет. В некотором смысле беда состояла в том, что христиане викторианской эпохи зачастую понимали Библию буквально, будто учебник, не сознавая ни всей сложности ее языка, ни богословских намерений ее авторов, ни текстологических договоренностей, в результате которых она возникла[211]. Раннехристианские авторы IV–V веков гораздо лучше чувствовали всю многослойность текста и читали книгу Бытия как литературное произведение с богословским посылом. В число основных составляющих этого посыла входили идеи, что существует единый Бог-Творец, создавший все сущее, что материальный тварный мир – «это хорошо», то есть это добро, а не зло, и что у человека особое место в этом тварном мире, предполагающее в том числе и обязанность заботиться о нем.
Хотя в викторианскую эпоху одним из важнейших средств изучения той зоны, где взаимодействуют наука с религией, оставались проповеди, лишь немногие проповедники всерьез говорили о Дарвине и его идеях[212]. Более того, многие популярные английские проповедники начала XIX века разбирали книгу Бытия грубо, напрямик, будто бесхитростное описание фактических научных данных о хронологии мироздания. Эту тенденцию усугубил американский протестантский фундаментализм, который до сих пор толкует книгу Бытия сугубо буквально. Фундаменталисты утверждают, что лучшее оружие против так называемой «дурной науки» – «благая наука», то есть наука, основанная на буквальном восприятии Писания. Эта точка зрения, в рамках которой Библию читают как учебник, а не как религиозный текст, и получила в наши дни название «креационизм».
Зарождение и расцвет различных форм креационизма в США и других странах – явление сравнительно недавнее, начало ему было положено более чем через сто лет после выхода в свет «Происхождения видов» Дарвина[213]. Обычно креационистское течение возводят к одной-единственной книге – «The Genesis Flood» («Потоп Бытия», 1961). Эта работа двух американских фундаменталистов – Джона К. Уиткомба и Генри М. Морриса – заложила основы так называемого научного креационизма (крайне неудачное название). В отличие от традиционных христианских представлений о сотворении мира, это движение строит свои воззрения на спорной основе, не делая никаких различий между лексиконом и методами естественных наук и богословия.
Думающим христианам следует понимать, что в рамках давней традиции толкования Библии сложился целый ряд альтернативных подходов к этому вопросу, и к ним вполне можно обратиться и в наши дни. Яркий пример – подход к толкованию нарративов о сотворении мира, которого придерживался Блаженный Августин за тысячу лет до «научной революции», положившей начало современной эпохе, и за полторы тысячи – до «Происхождения видов»[214]. Кого-кого, а уж Августина точно нельзя подозревать в попытках «подогнать» свои религиозные толкования под новомодные теории Большого взрыва или естественного отбора. Классический труд Августина «О книге Бытия буквально», созданный в период с 401 по 415 годы, должен был стать именно что буквальным комментарием к тексту (правда, здесь слово «буквально» следует понимать как «в том смысле, в каком предполагал автор»). Этот традиционный, то есть очень древний, способ читать книгу Бытия более чем на тысячелетие опередил дословное прочтение книги Бытия, характерное для англоязычных протестантов XVIII–XIX веков.
Согласно Августину, текст книги Бытия естественным образом означает, что Бог создал все в один миг. Однако тварный порядок не статичен, поскольку Бог даровал ему способность развиваться. Чтобы пояснить свою мысль, Августин прибегает к метафоре зерна. Господь создает зерна, которые проклюнутся и вырастут в должный срок. Выражаясь более строгим языком, Августин просит читателей представить, что тварный порядок заключает в себе данные от Бога причинно-следственные механизмы, которые проявляются и развиваются в дальнейшем. Однако Августин ни разу не пишет о случайных либо произвольных изменениях в тварном порядке. Развитие творения Господня полностью определяется Божественным провидением. Господь, в миг сотворения мира заронивший зерна, также управляет временем и местом, когда они проклюнутся и вырастут.
Это, конечно, не теория биологической эволюции в привычном современном смысле слова. У Августина, как и у всех его современников, не было доступа к геологической и биологической информации, которая прояснила бы для них этот вопрос. Они не были против эволюции, просто подобная идея не могла прийти им в голову, поскольку они не располагали никакими данными, которые натолкнули бы их на размышления в этом направлении. Однако подход Августина можно развить – легко и естественно – и привести в соответствие с современными научными представлениями. Резонно заметить, что если бы британские богословы XIX века располагали более глубокими познаниями о собственном интеллектуальном наследии, то реагировали бы на трудные вопросы, поднятые дарвинизмом, куда интереснее, конструктивнее и продуктивнее.
В этой главе я рассмотрел некоторые темы, связанные с теорией эволюции. Разумеется, здесь о них сказано далеко не все – но многое изложено в других книгах, заслуживающих всяческого внимания[215]. Однако у нас остался один вопрос, который требует дальнейшего обсуждения. Это вопрос о природе человека. Как нарративы науки и веры помогают нам понять, кто мы и зачем мы здесь? Об этом мы и поговорим в следующей главе.
Душа Что значит быть человеком
Чего только ни вытворяют люди. В 1907 году доктор Дункан Макдугалл провел в городе Хэверхилле в штате Массачусетс целую серию жутковатых опытов[216]. Макдугалл взвешивал умирающих от туберкулеза больных и в четырех случаях заметил необъяснимую внезапную потерю веса в момент смерти. Обнаружив, что «с последним вздохом тело покидает от половины унции до унции веса», Макдугалл, судя по всему, сделал вывод, что «момент, когда душа покидает тело», можно «зарегистрировать физически».
Сейчас мы, конечно, понимаем, что эксперимент был поставлен некорректно, и даже шутки про то, что душа весит примерно унцию, давно вышли из моды. Но дело не в этом. Эксперимент Макдугалла – яркое свидетельство того, что идея бессмертной души, заключенной в человеческом теле и вырывающейся на свободу только в миг смерти, не дает нам покоя. Идея эта не только религиозная и тем более не только христианская. Она прослеживается и в древнегреческой философии – по меньшей мере за пятьсот лет до зарождения христианства. И при этом не теряет колоссального культурного влияния на западное общество и в наши дни.
Что же мы думаем о том, что составляет нашу суть? Достаточно ли быть человеком, чтобы обладать душой? Есть ли у нас душа? А может быть, мы и сами – души? И вообще, что такое душа? В этой главе мы рассмотрим некоторые важнейшие вопросы о собственной природе. Начнем с распространенного убеждения в том, что человек есть набор молекул.
Упрощенно-физический подход. Люди как атомы и молекулы
Описать и определить человека можно на разных уровнях. Каждый уровень помогает понять всю сложность человеческой природы. Физик скажет, что мы состоим из атомов и молекул. И будет прав. Неправ он окажется, если добавит смешное словечко «только». Химик скажет, что жизнь – результат сложных химических реакций, в результате которых пища преобразуется в энергию. Физиолог расскажет о строении и функциях всевозможных органов, составляющих человеческий организм. Все это истинная правда. Но все эти уровни не описывают нас полностью. Ответ на вопрос об определении сути человека следует искать не на нижних ступенях лестницы, а ближе к вершине. Вот что отличает нас от прочих живых существ. Вот что делает нас людьми.
Наука добивается таких успехов отчасти именно потому, что умеет применять «упрощенный подход», сводить сложные системы к более простым и податливым механизмам. В последнее время становится все более очевидно, что в биологии и смежных дисциплинах подобный подход не всегда оправдывает себя[217], однако в физике он незаменим, тут сомневаться не приходится. Какой же вывод мы можем сделать из сугубо упрощенных описаний человеческой природы наподобие пророческого высказывания знаменитого биолога Фрэнсиса Крика?
«Ты» со всеми своими радостями и печалями, воспоминаниями и устремлениями, с чувством собственной уникальности и свободы воли, в сущности, не больше чем поведение огромного количества нервных клеток и связанных с ними молекул… Ты не более чем скопление нейронов[218].
Крайне упрощенный подход к человеческой личности, о котором говорит Крик, предполагает, что сложная система – не более чем сумма своих частей. Это несколько тоньше, чем привычный лозунг «Мы только атомы и молекулы», однако основная мысль здесь та же. Человеческая личность описывается через составные части человеческого тела – и при этом нам отказывают в любых качествах, которые не исчерпываются этими составными частями[219].
Однако следует помнить и об эмерджентности – это естественный процесс, в ходе которого на высоких уровнях сложных систем проявляются свойства, возникшие благодаря взаимодействию на низких уровнях, где этих свойств нет. Поэтому высшие уровни систем нельзя сводить к низшим.
Понятие эмерджентности учит нас, в частности, что если мы полностью понимаем что-то на определенном уровне реальности, то не обязательно можем объяснить или предсказать, что происходит на следующем уровне. Физикой биологию не предскажешь.