Окна в гостиной были занавешены, и после утреннего солнца комната казалась неестественно мрачной. Голубой свет от телевизора мерцал на полках с почти растворившимися во мраке керамическими фигурками: дрезденскими молочницами, фарфоровыми китайцами из Шантильи, мейссеновскими мопсами с золотой цепочкой в зубах, одной на всех, и обнаженными дельфтскими нимфами, застывшими в танце.
Мать Пигги сидела в мятом халате, со взъерошенными волосами и смотрела трансляцию с похорон. В одной руке она держала чашку маслянистого на вид кофе. Донна удивилась, увидев женщину так рано. Ходили слухи, что у нее проблемы с алкоголем и что даже по стандартам жены военного характер она имеет чересчур буйный.
– Ты только посмотри на них, – сказала мать Пигги. На экране двигалась торжественная процессия из верблюдов и «кадиллаков», шейхов в джеллабах, куфиях и зеркальных очках и европейских сановников с женами в изысканно серых персидских нарядах. – Какая выдержка.
– Куда ты положила мой завтрак? – громко крикнул Пигги из кухни.
– Вот так насмехаться над Кеннеди! – (Младший сын эмира, мальчик не больше четырех лет от роду, глубоким поклоном приветствовал гроб отца, когда тот проезжал мимо.) – Мальчишка отвратно себя ведет, но ты бы видел его мать, плачет так, словно у нее сердце разбито. Тошнит от такого. Если бы я была Джекки, я бы…
В ночь, когда убили эмира, Донна, Расс и Пигги пошли в боулинг. Тот располагался среди дешевых кабаков, сгрудившихся вокруг базы, и туда ходили только военные. Когда из колонок вместо музыки пошел срочный выпуск новостей, все встали и начали радостно кричать. Кто-то затянул «Вверх мы взмоем», остальные подхватили «В далекую синюю высь»… Донну затошнило от страха и отвращения, ее вырвало прямо на парковке.
– Я не думаю, что они кого-то высмеивают, – сказала она. – Они просто…
– Не говори с ней!
Дверь холодильника с шумом захлопнулась. Со стуком отворился шкаф.
Мать Пигги горько улыбнулась:
– Нет, от этих цыган иного ждать нельзя. Вечно притворяются белыми людьми, но только хозяев передразнивают. Грязные животные.
– Твою же мать, где мой завтрак?
Тогда она взглянула на него, поджав губы, и заиграла желваками:
– Не стоит в моем присутствии употреблять такие выражения, молодой человек.
– Хорошо! – крикнул Пигги. – Хорошо, пойду в школу без завтрака! Сразу видно, как сильно ты обо мне заботишься!
Он повернулся к Донне и за секунду до того, как Пигги схватил ее за руку и вытащил из дома, она увидела его глаза: целую вселенную замешательства, униженности и пустоты. Такой же взгляд у него был и сегодня.
Железные перила сменились деревянными, половина столбиков сгнила у основания, то тут, то там не хватало досок, их вырвали, швырнув вниз, предыдущие путники. Колени Донны подогнулись, она запнулась и чуть не врезалась в камень.
– Мне надо передохнуть, – сказала она и сразу возненавидела себя за слабость. – Я больше и шага ступить не могу.
Пигги тут же рухнул на площадку. Расс засомневался, но все же вернулся к ним. Все трое сидели, уставившись в пустоту, свесив ноги через Край и вцепившись в ограждение.
Пигги нашел среди мусора банку пепси с лого, выписанным арабской вязью, взял ее в левую руку и принялся дырявить ножом-«бабочкой», снова и снова, хихикая, словно больной на всю голову сексуальный маньяк.
– Истребляйте скотов! – с радостью заявил он, а потом, без всякого перехода, спросил: – А как мы вернемся?
Причем так грустно, что Донна с трудом подавила смех.
– Послушай, я просто хочу пройти еще немного вниз, – ответил Расс.
– Зачем? – капризно протянул Пигги.
– Там не будет всего этого мусора. – Расс махнул рукой в сторону сигаретных окурков и бутылочных осколков. Те попадались реже, но все равно валялись на каждой площадке. – Просто пройдем чуть-чуть дальше, хорошо? – В его голосе чувствовалось напряжение и даже нечто похожее на мольбу. Перед этим взглядом Донна была беспомощна. Ей сейчас так хотелось оказаться с ним наедине и понять, что не так.
Скорее всего, Расс и сам не знал, что они найдут внизу. Может, думал, если далеко спуститься, то и возвращаться не придется? Донна вспомнила один случай: как-то она сидела на алгебре, в классе мистера Херримана, и чуть ли не против своей воли повернула голову, такое в воздухе вдруг повисло напряжение, и взглянула на Расса. Тот сидел за партой и с предельной сосредоточенностью вырывал страницы из учебника, по одной бросая их на пол. За это его на пять дней отстранили от занятий, а Донна так и не узнала, зачем он это сделал. Но в поступке чувствовалась восхитительная надменность; Расс родился не в свое время. Ему бы больше подошла жизнь средневекового принца, Медичи или одного из претендентов Сабакана.
– Хорошо, – ответила Донна, а Пигги, естественно, пришлось пойти с ними.
Через семь пролетов лестница кончилась. Деревянное ограждение на последнем, самом коротком, вырвали с корнем и положили прямо на ступеньки. Расс, Донна и Пигги аккуратно переступили через стойки и перила, боясь упасть. Но путь продолжился и за последней площадкой, только теперь его вырубили прямо в скале. От времени, дождей и веса людей каменные ступеньки словно прогнулись и к тому же были разной высоты, что делало лестницу практически непреодолимой.
Пигги застонал:
– Мужик, ты серьезно? Идти вниз по этому?
– Тебя никто не заставляет, – ответил Расс.
Они спускались по старой лестнице задом наперед, на четвереньках. Ветер набрал силу, неожиданно толкая их то в один, то в другой бок. Иногда Донну охватывал жуткий страх, что она здесь замерзнет и больше не сдвинется с места. Но в конце концов они выбрались на просторный ровный выступ, по краям которого зияли пасти пещер, уходящих глубоко в скалу.
Утес был зеленовато-белым от лишайника, его трудолюбиво выровняли и покрыли резьбой еще в древние времена, не тронув только входы в пещеры. Между ними стояли статуи то ли богинь, то ли демонов, то ли танцовщиц с массивными бедрами, чьи груди и лица еще при жизни Мухаммеда скололи последователи Пророка, ненавидящие человеческие изображения. В руках женщины держали ветви, с которых свисали символы луны в разных стадиях перерождения: новая луна, прибывающая, серповидная, полная, и обратно. Пигги задыхался, его лицо блестело от пота, но он по-прежнему изображал из себя крутого:
– И что это за хрень, чувак?
– Здесь был монастырь. – Расс шел по выступу в изумлении, недоуменная полуулыбка застыла у него на губах. – Я о нем читал. – Он нашел последний кусок мусора, забравшийся так далеко, – автомобильную дверцу бирюзового цвета, которую занес сюда шальной ветер. – Помоги.
Расс и Пигги подняли ее, раскачали, набирая инерцию, и перекинули через обрыв. Все трое легли на площадку и долго наблюдали за тем, как дверца падает, кувыркаясь, превращается в мерцающую точку, но не останавливается. В конце концов она исчезла, превратилась еще в одну пылинку, парящую внизу, стала частью хаотического мельтешения кровяных телец в стекловидном теле глаза. Донна перевернулась на спину, отодвинула голову от края обрыва и посмотрела вверх. Утес как будто медленно и неумолимо падал вперед, словно весь мир вознамерился стереть девушку в порошок. От такого кружилась голова.
– А давайте пещеры исследуем, – предложил Пигги.
Пещеры оказались пустыми. Они углублялись не больше чем на тридцать футов в скалу, но сделаны были явно с любовью. Сводчатые потолки покрывали тысячи вырезанных из камня плиток, а стены украшали колонны с барельефами. Пигги осветил фонариком каждую нишу, а потом сказал:
– Здесь уже кто-то побывал до нас и все забрал.
– Наверное, люди из Исторического отдела регистрации. – Расс провел рукой по одной из полок, по ширине и высоте та идеально подходила для трехфунтовых банок из-под кофе, выставленных в ряд. – Здесь хранили черепа. Когда монах достигал состояния невероятного духовного просветления, он больше не нуждался в костылях физического существования, с его костей счищали плоть, а череп сохраняли. В глазницы заливали воск и, пока тот не застыл, вставляли туда опалы. Так монахи и спали под мерцающим взглядом тех, кто их превзошел.
Когда подростки вышли из пещеры, небо уже окрасилось в пурпурный цвет, появились первые звезды. Донна посмотрела на Луну. Та была огромной, словно тарелка, полной и яркой. Сверхъестественно отчетливо проступали каньоны, сухие моря и горные цепи. Где-то посередине находилась База Спокойствия, там Нил Армстронг установил американский флаг.
– Боже, поздно-то как, – сказала Донна. – Если мы скоро не отправимся назад, моя мать просто взбесится.
– А мы так и не выяснили, как поднимемся наверх, – напомнил Пигги, а потом добавил: – Возможно, нам придется остаться здесь. Научимся есть сов, начнем собирать урожай с поверхности скалы. Построим нашу собственную цивилизацию. Правда, есть серьезная проблема: неравномерность распределения полов, но она преодолима. – Он обнял Донну одной рукой за плечи, а другую положил на грудь. – Ты же установишь для нас очередь, правда, Донна?
Она со злобой его оттолкнула и сказала:
– Пасть захлопни! Я так от тебя устала! Ведешь себя как малолетка!
– Эй, успокойся, все круто. – В глазах Пигги уже забурлила паника, он понял, что ничего не контролирует и никогда не сможет контролировать, что даже такого понятия, как контроль, для него не существует. Он слабо, примирительно улыбнулся.
– Нет, не круто. Вообще не круто.
Донна побледнела, ее затрясло от ярости. Пигги всегда все портил. Он постоянно ходил с ними, и от такого соседства она не могла нормально поговорить с Рассом, выяснить, что же так сильно его тревожит, заставить его по-настоящему ее заметить.
– Меня тошнит от твоей незрелости, от твоего грязного языка, твоей грубости.
Пигги покраснел и отвернулся.
Расс сунул руку в карман, вынул комок шмали, завернутый в фольгу, и жестяную трубку с резной коралловой чашкой, местные попрошайки продавали такие подросткам по двадцать девять центов.
– Накуриться никто не хочет? – вежливо спросил Расс.
– Вот ты сволочь! – засмеялся Пигги. – А мне говорил, что нет ничего!
Расс пожал плечами:
– Солгал.
Он аккуратно разжег трубку, затянулся, передал Донне. Та взяла ее, почувствовав, какие холодные у Расса пальцы, и посмотрела прямо на него, на тонкое аскетическое лицо с закрытыми глазами. Бледный, сквозь слой голубого дыма он еще больше походил на Христа. В это мгновение Донна поняла, насколько сильно любит его, с какой готовностью принесет себя в жертву ради счастья этого человека. Мундштук перегрелся, почти обжигал губы. Она глубоко затянулась.
Дым, оцарапав горло, упругой спиралью свернулся в легких, потом выстрелил в голову, и все вокруг зажужжало: воздух, небо, скала за спиной. От прихода череп Донны словно раздулся, она широко раскрыла глаза, а потом рот. Подавилась, закашлялась. Во вселенную вырвалось столько дыма, сколько в ее легких поместиться просто не могло.
– Эй, сейчас уронишь! – Пигги вырвал трубку у Донны из рук. Она как-то странно ощущала собственные пальцы, те казались далекими, в них впивались булавочки боли, похожие на крохотные звезды во тьме плоти. – Всю дурь рассыплешь!
Вечерний свет гудел от энергии, небо роилось перед глазами. Уставившись в темнеющий воздух, на поднявшуюся луну, на звезды, такие близкие и дружелюбные, словно перекочевавшие прямо из детской книжки с картинками, Донна ощутила покой, будто все земные заботы ушли куда-то прочь.
– Расскажи нам о монастыре, Расс. – Еще десять лет назад точно таким же голосом она просила отца рассказать ей сказку.
– Да, расскажи-ка нам о монастыре, дядюшка Расс, – ехидно повторил Пигги. Он всегда подлизывался к Рассу, но оставался настороже, никогда не упуская шанса уязвить более сильного товарища. Пигги вел себя как ревнивый бета-самец, прямо по учебнику о психологии приматов.
– Он очень старый, – начал Расс. – Еще до суфиев, до Мухаммеда, до того, как зороастрийцы пересекли пропасть, местные мистики отрекались от мира и уходили жить сюда, в пещеры на Краю мира. Они вырубали ступеньки в скале и уходили вниз, никогда не возвращаясь обратно.
– И что они тут ели? – скептически спросил Пигги.
– Они творили еду из воздуха. Нет, правда! Так гласил их миф о сотворении: вначале были Хаос и Желание. Мир возник из Хаоса – под ним они понимали материю без формы – посредством Желания или Воли. Потом в легендах наступает какая-то путаница, но это потому, что на самом деле была не религия, а скорее система магии. Они верили, что мир еще не завершен, что по какой-то сложной причине он не может быть завершен. Никогда. И потому видели следы былого Хаоса здесь, в пропасти за Краем, и если твое желание было достаточно сильным, если ты отрекся, отдалился от мирских вещей, то мог поймать их. Эти мистики приходили сюда, медитировали при луне и творили чудеса.
Конечно, у них не было всяких изощренных штук вроде тибетской тантры и всякого такого. Это больше походило на примитивную форму анимизма – способ заставить вселенную дать тебе то, что ты хочешь. И поэтому праведники спускались сюда и желали… вроде как богатств, понимаете? Перед ними появлялись серебряные кубки филигранной работы, украшенные рубинами, горы лунных камней, кинжалы из эльфийской кости острее дамасской стали. Но монахи только получали все это, но никогда не оставляли. Они все выкидывали в пропасть. Такие монастыри были раскиданы по всему утесу. И чем дальше они находились от мира, тем более высокой степенью духовного просветления обладали монахи.
– И что с ними случилось?
– Был такой царь – Альтазар, кажется? Забыл его имя. Очень жадный, одержимый, и вот он послал сюда сборщиков налогов, те должны были собрать все то, что сотворили монахи. Ему, наверное, пришло в голову: какого шайтана, монахи-то ничем не пользуются, жалко такое выкидывать. И, как выяснилось, он совершил настоящее богохульство, и монахи ужасно разозлились. Просветленные боссы, реальные духовные «шишки», все сошлись на большое собрание. И никто не знает, как они это сделали. В одном из классических текстов даже говорится, что они могли бегать по стене утеса, словно по земле, не выходя из медитации, но тут я точно ничего не могу сказать. Да это и не важно. В общем, однажды ночью все монахи на планете начали медитировать в одно и то же время. Они нараспев произносили молитвы и говорили, что смерть – недостаточное наказание для Альтазара, ибо он совершил страшный грех и его должна постичь судьба, которую не испытывал еще ни один человек. Они решили уничтожить Альтазара, отменить, стереть сам факт его создания, низвести до состояния менее чем бытия. И они молились, чтобы не было такого царя, чтобы жизнь его и история исчезли и чтобы никогда более не существовало такого человека.
И Альтазара не стало.
Но жажда забвения оказалась столь сильна, что, когда враг сгинул, когда растворились во времени его история и семья, монахи почувствовали лишь ожесточение и сами не знали почему. От такого незнания их ненависть повернулась против них самих, а с ней вместе и желание разрушения, и в ту же самую ночь все монахи исчезли.
Расс замолчал.
Наконец заговорил Пигги:
– И ты веришь в эту чушь? – А потом, не дождавшись ответа, продолжил: – Все это неправда, чувак! Понял? Нет никакой магии и никогда не было.
Донна видела, что он по-настоящему разозлился, на каком-то первобытном уровне его задела сама возможность того, что уважаемый им человек верит в волшебство. Пигги даже покраснел, как всегда случалось, стоило ему почувствовать, что он теряет контроль над ситуацией.
– Да, все это полная ерунда, – горько ответил Расс. – Как и все остальное.
Трубка снова сделала круг. Донна откинулась к стене, посмотрела прямо перед собой и сказала:
– Знаете, чего бы я хотела, если бы могла пожелать чего угодно?
– Большие сиськи?
Она так устала, так приятно вымоталась, что не обратила на выпад Пигги никакого внимания.
– Я бы хотела понимать ситуацию.
– Какую ситуацию? – спросил Пигги. Донна чувствовала апатию, ей не хотелось ничего объяснять, а потому она просто отмахнулась от него, но тот настаивал. – Какую ситуацию-то?
– Да любую. В смысле, когда я разговариваю с людьми, то часто понятия не имею, что происходит на самом деле. В какую игру они играют. Почему поступают так, как поступают. И я бы хотела понимать ситуацию, знать, в чем причина.
Над ней висела луна, огромная и круглая, как яйцо грифона, она сияла мощью. Донна чувствовала, как эта сила омывает ее, чувствовала фоновое излучение разлагающегося Хаоса, раскинувшееся в пространстве при однородных трех градусах по Кельвину. Ее, словно монету, тратили и закладывали, она истерлась и истончилась почти до небытия, но здесь до сих пор жила энергия, способная раскатать в блин любую планету.
Донна не могла отвести взгляд от огромной, чудовищной луны, чувствуя поток вероятных миров. Холодный лунный диск походил на череп шута, от него разило магией, и в нем незримо присутствовали монахи Расса, люди, чей разум был совершенно непонятен Донне, но вибрировал энергией, существовал в форме матрицы структурированных переживаний, не более реальных, чем, допустим, Дональд Дак, но могущественных. Донна запуталась в пробуждающейся фантазии, в которой небо полнилось силой, и вся эта сила была ей доступна. Монахи с пустыми руками сидели над чашами желаний, от Донны их отделяли лишь иллюзорные время и реальность. На одну бесконечную секунду бесконечные возможности раскрылись, словно веер, все они были равны, и каждая подлинна. А потом мир под Донной сместился, а мозг вернулся в настоящее.
– А я бы, – сказал Пигги, – просто хотел понять, как нам подняться по лестнице.
На какое-то время все замолчали. А потом Донна поняла, что сейчас ей выпал идеальный момент выяснить, что же так гложет Расса. Если спросить осторожно, если вопрос попадет в точку, если ей просто повезет, он может рассказать все. Она откашлялась: