Большой изобразил резкое движение рукой в районе грудной клетки, и голосом, которым при желании можно было бы снимать стружку со стальных болванок, рапортовал:
– Господин Марк, я – капитан Гауп. Мы в вашем распоряжении. Вероятно, вы захотите осмотреться.
Чего бы мне на самом деле хотелось, так это отлежаться. Вероятно, самый простой путь к этому – быстро сделать что-то, чего от меня ждут, признаться, что помочь я им ничем не могу, и потратить аванс на билет. Путешествие сюда уже не казалось мне таким уж плохим. Здесь было сильно хуже.
– Капитан, у вашего Конца Света есть эпицентр?
Гауп, вероятно, удивился. Нет, брови не поползли вверх и глаза не стали больше обычного. Капитан как будто впал в состояние глубокой заморозки, секунд на пять. Вышел из неё и что-то недоступное для меня пророкотал в шлемофон. Вертолет заложил вираж, мое тело снова вошло в немилосердный контакт с насестом. Вернусь – продам все стулья, сидеть мне уже, кажется, никогда не понравится.
– Я не эксперт, но вы сможете поговорить с теми, кто знает о Конце Света все.
Есть прелесть в примитивном транспорте. Низко и медленно. Видно. На самом деле разные миры похожи своими столицами и промзонами, курортами и тихими селами. Различия между двумя столицами двух разных миров с высоты почти не просматриваются. Только окунувшись, пройдясь по улочкам, прожив рядом или доверившись первому запаху, которым встречает город, первому взгляду местного, повороту руля таксиста, – можно поймать тональность места и времени.
У меня на все – меньше сорока восьми часов. Для пожить – недостаточно, придется внимательнее смотреть сверху.
Кстати, у военных с одеждой все было в порядке – будто только из примерочной, а я уже готовился встретиться с планетой грязных воротничков.
Что-то мне все-таки удалось зацепить. Башни, циферблаты все же больше, чем где-либо. Все высоты местных городов, кажется, нужны только для того, чтобы вести Отсчет. Еще бы, надо же знать, сколько осталось. Наверное, особенно обидно, если часы врут. Опоздать на такое событие… И всюду логотип парома – все те же крылья и молния, реклама, что ли?
Между городами – песок и камень. Планета – пустыня, на которой и без всяких Концов Света жить не здорово.
Мы приземлились так мягко, что я все еще ждал касания, а меня уже выводили на крышу здания-исполина.
Разумные существа способны сооружать. Рано или поздно им становится мало строить, чтобы было где жить и где работать. Срабатывают два варианта, иногда оба вместе – они сооружают переговорные будки для общения со своими богами или пытаются поговорить со своими потомками путем чего-то большого, издалека видного.
Беспроигрышный вариант – гигантомания. Единственный риск – соседи построят на метр выше. С росписями, мозаиками – труднее, предсказать вкусы потомков, а уж тем более богов – трудно. Но тут есть свои рецепты: берешь самый дорогой материал, и побольше – тогда точно всем понравится. Ну, по крайней мере запомнится.
Большая проблема – завоеватели, террористы и прочие отбросы. Чем чудеснее созданное, тем сильнее и у большего числа свербит уничтожить, развеять по ветру, разобрать по кирпичику, в крайнем случае, хотя бы окна побить.
Зданию, на которое мы приземлились, террористы были не страшны, и завоеватели тоже. И не беда, что размерами домина могла соперничать с горным пиком средних размеров. Никто такое не разрушает. Почти идеальная пирамида, в которой ценного – только кирпич, из которого она сделана. Даже не сам кирпич, а его количество.
Проходят столетия, шедевры гениальных архитекторов разрушаются, и от них остаются только мифы, а монстры все так же стоят неуязвимые. Только это, в конце концов, и оказывается важным.
– Это происходит здесь. – На капитана пирамида впечатления не произвела. И страха высоты у него не было. Я бы тоже мог стоять на крае крыши, только сначала крепко-накрепко привязался бы к чему-то надежному, и чтобы парашют, и пусть меня еще держат двое.
– И еще в ста двадцати семи местах.
– Всего сто двадцать восемь, два в седьмой степени.
– Все верно, так и сказано в писании.
Ну да, что-то такое в текстах, которые мне передали вместе с контрактом, было. Там вообще много чего написано, только понять это все без привязки на местности довольно сложно.
– Капитан, если я вас попрошу мне рассказать своими словами, что именно должно произойти, – я обернулся, ну да, это не часы, так же, как и на любой мало-мальски достойной крыше, здесь установлен таймер. Чуть выше – логотип парома. Это ж надо так заботиться о бесплатных пассажирах.
Если я правильно разбираюсь в местных единицах времени, у меня на все про все еще семьдесят три часа. Негусто.
– Капитан?
– Господин Марк, времени у вас мало, но все же в этом здании вы сможете принять душ, поесть, после чего вы сможете задать свои вопросы человеку, который ответит на них куда лучше меня.
– Спасибо. Капитан…
– Я слушаю вас, господин Марк.
– Кто следит у вас за часами?
– И на этот вопрос вам ответят тоже.
* * *Край – довольно отсталая планета. С очень большим количеством часов, то есть таймеров. Для того чтобы знать, сколько осталось до Конца Света, на этой планете достаточно просто открыть глаза. И все часы показывали одно и то же. Точно. Кто-то же должен за этим следить?
Даже в номере, который мне предоставили прямо в здании-монстре, тоже были таймеры – по штуке в спальне, прихожей, ванной, и, чтобы уж наверняка, из окна открывался великолепный вид на башню с цифрами. Секунд тридцать я совершенно серьезно анализировал версию о том, что созерцание всего этого количества таймеров само по себе доводит население до психического расстройства, которое кончается массовым кровопролитием, после чего немногие выжившие ненадолго приходят в себя. На сто двадцать восемь лет до следующей резни.
Душ был холодным, и я принялся перебирать другие варианты. Завтрак был хуже душа. Холодный душ – это все-таки душ, а вот холодные, слегка звенящие при постукивании об стол лепешки… в нормальных условиях их стоило бы использовать в качестве начинки для бронежилетов. Не знаю, размокает ли кевлар, лепешки держались стойко. Вероятно, местные гуманоиды произошли от бобров, или это не еда.
Зато в спальне была койка. Не кровать. А вещь, предназначенная для вынужденного отдыха валящегося с ног служащего. Ей было далеко до сиденья в вертолете, но я ведь не пробовал спать на ней во время полета. Вполне возможно, тогда у меня было бы отбито вообще все тело.
Что хорошо на этой планете, так это то, что здесь все кончается довольно быстро. Через семьдесят три часа. Оставалось шестьдесят семь и не так уж много минут, когда капитан вернулся.
И я как-то сразу почувствовал, что все-таки в этом номере было что-то хорошее, пока в неё не вошли мои суровые гиды в полевой форме. Без них он имел шансы не быть казармой.
Есть кое-что похуже эконом-класса. Не знаю, как это называется, когда в одной комнате с тобой находятся десять человек, на каждом из которых навешено оружие в таком количестве, что в принципе непонятно, как им удается со всем этим стоять. Очень тесно. И пахнет. Такая специфическая смесь пота и оружейного масла. Даже если вдруг представить себе, что я мастер боевых искусств, все, что понадобилось бы собравшимся в комнате, это сделать шаг в мою сторону. После этого я бы просто не смог двигаться.
Я не успел сообразить, для чего такие меры безопасности, буквально несколько часов назад все было куда проще, когда бойцы постарались распластаться по стенкам, чтобы пропустить в комнату еще двоих.
Их одежда больше всего была похожа на такую парадно-препарадную форму. На моей планете так одевают военных музыкантов. Получаются такие золотые солдатики – даже у рядового все, что можно, блестит, поставить строевого генерала в их строй – только обидеть.
Мужчина и мальчик во всем блестящем, с сотнями вышитых крыльев и стрел. Не актеры и не шуты, двое с тяжелыми взглядами людей, принимающих решения. И морщины. Было довольно жутко видеть морщины на детском лице. Хорошо, что мне не придется к этому привыкать.
Наверное, так двигаются только люди, которые давно вместе. Не синхронно, но в одной точной экономной манере мальчик и мужчина сели за стол. Положили руки перед собой – одинаково – ладони на ребро, параллельно одна другой.
Старший внимательно рассматривал меня. Ничего сверхъестественного, я по утрам сколько раз смотрелся в зеркало – ни разу не обнаружил ничего выдающегося. Вероятно, он смирился с увиденным и, наконец, заговорил:
– Господин Марк, вероятно, вы догадались, я член церкви Края.
– И как бы я мог об этом догадаться?
– По символам, которые нанесены на мою одежду.
– Вас спонсируют паромы Сантоса?
У меня тоже бывают неудачные дни. Иногда я даже думаю, что я не гений, и это довольно тягостная мысль.
– Марк, крылья и стрела – символы нашей церкви, им тысячи лет. Столько же, сколько и паромам. Церковь и паромы появились одновременно в День Творения, за сто двадцать восемь лет до первого конца Света.
– И логотип на таймерах тоже вашей церкви?
– Мы их производим. Капитан!
Гауп просто снял со стены моей комнаты таймер размером с чайное блюдце и вскрыл его своим ножом.
Есть такой термин – оконечное устройство. То есть вещь сама по себе не нужная и бесполезная. Полезная, только если есть еще что то. Как подкова без коня. Часы на Крае – не были классическими часами – у них не было механизма, у них вообще было мало чего, кроме антенны и электронного циферблата. Приемник точного времени. Удобная вещь – без движущихся деталей, экономная и долговечная штука.
– Понимаете, Марк, наша церковь отличается от многих. У нас есть не просто чудеса, а чудеса, в которые невозможно не верить. Каждые сто двадцать восемь лет происходит наше главное таинство, и усомниться в нем невозможно. Но есть еще два чуда. Это паромы и таймеры. Вы не сможете ни понять, ни даже вообразить, как они работают, они просто работают. Вы видите антенну, но вы не сможете поймать сигнал. Ученые Сантоса пробовали, прилетал еще кто-то. Не нашли ничего. Это чудо, Марк.
Человек в блестящей форме замолчал… Вероятно, это была улыбка, она всплыла на поверхность из глубин его морщинистого лица. Тихая и злая. Очень хотелось верить, что тот, кому он улыбается, – не я.
– Вы из тех, кто хочет понять, разложить по полочкам… Знаете, что происходит с человеком, когда он попадает в руки таких, как вы?
Я не успел ответить, мой ответ был никому не интересен.
– Он умирает, господин Марк. Сердце, мозг, желудок – отдельно – это все только куски плоти. Еще около шестидесяти часов я – тот человек, который может многое решить на этой планете. Я уже не помню, когда в последний раз меня называли моим настоящим именем, те, кто ко мне обращаются, уже больше тридцати лет называют меня Первым.
Если бы времени было немного больше, Марк, поверьте, мы бы с вами не разговаривали. Но в эти дни доводишь все дела до конца. Мы сейчас находимся в одном из убежищ, точнее над ним. В назначенный час здесь соберутся те, кто должны пережить катастрофу. Я, так же как и все мои предшественники Первые, приму катастрофу – там, в шаге от убежища. Он, – Первый кивнул на мальчика, – выйдет из убежища – Первым – уже после…
– Этим убежищам столько же лет…
– Именно так.
– И вы не строите новых?
– Марк, я не буду обсуждать с вами вопросы веры. Вам не повезло. Две недели назад погиб премьер-министр. По нашим законам его полномочия автоматически переходят вице-премьеру, который к этому времени уже был выслан на Сантос. Поверьте, настоящий премьер вас не позвал бы.
– И что вы предлагаете?
– Сейчас вы соберетесь и отправитесь в космопорт, дождетесь парома и отправитесь в долгое путешествие к себе на родину.
– А если я откажусь?
– Капитан Гауп вам поможет принять правильное решение. Вы спрашивали, как это происходит. Все очень просто. В назначенный час ангелы явят волю господа. И уцелеют только избранные. И жизнь, замершая по его воле, по его же воле возобновится. Для того чтобы узнать это, не надо было никуда лететь, наши тексты есть в ваших библиотеках.
* * *То ли я привык, то ли это по случаю возвращения вертолет перестал так немилосердно трястись, но я как-то без болевых ощущений переносил полет. Я думал. Со мной такое случается. О паромах. Которые были на вид, на запах – как новые и никак не сочетались с Краем. И если уж эти самые паромы родом из одного мира, почему их обслуживает и деньги взимает Сантос?
Может быть, я поспешил лететь на Край?
– Спасибо, Марк.
Мне понадобилось время, чтобы сообразить, кто мог это сказать. По всему – капитан Гауп, только меня пришлось бы долго и вдумчиво пытать, чтобы я смог придумать, за что меня благодарят. На всякий случай я просто промолчал. Иногда это помогает.
– Благодаря вам, я еще раз увижусь с дочерью. Мы живем рядом с космодромом.
– А убежище? Там нет убежища? И вы еще можете успеть на паром…
Капитан Гауп разговаривал со мной, не поворачивая головы. Казалось, что в его жизни нет ничего интереснее пейзажа за окном. Я даже сам глянул. Пустыня – это такая вещь, которая довольно быстро приедается. Камень, камень и еще немного камня.
– Господин Марк, как вы думаете, что получается, если есть бесплатный паром, но всех желающих он вместить не может?
– Думаю, он перестает быть бесплатным.
– Не совсем так. Есть три списка. В первом – те, кто останутся в убежищах, во втором – те, кто получат места на пароме, в третьем – все остальные.
Мне захотелось, остро, до неприятного чувства в желудке, оказаться в космопорте уже. Уже купить билет и сидеть в пахнущем новой краской салоне. Я точно помнил, что меня не включали ни в какие списки.
– Не беспокойтесь, – капитан, вероятно, на досуге увлекался чтением мыслей, – места для инопланетников есть на каждом пароме. Даже если никого нет, они так и остаются свободными.
– А кто составляет списки?
– Вы только что общались с этим человеком.
У меня случались неудачи. Бывало, и с оплатой были проблемы, и с клиентом. Это странно, но решение я находил всегда. Один раз слишком поздно, но все же. На этот раз я мог только слушать капитана и пялиться на пустыню. Странную такую пустыню: камень, который то здесь, то там взрезали потоки воды, – и ни сантиметра зелени, ни тени от живности.
– Капитан, мы пролетаем над какой-то особой местностью?
– Нет. Если там и есть что-то особенное, то я об этом ничего не знаю.
– Просто под нами вода, а не растет ничего и не шевелится.
– Это Край. Вся открытая вода ядовита. Вполне возможно, что здесь пустыня не потому, что нет воды, а потому, что она есть.
– А как же дикие животные, им же надо что-то пить…
– На Крае нет диких животных. И растений тоже.
Нет ничего удивительного в том, что на планете нет диких животных. И в ядовитой воде тоже. А вот если сложить это с тем, что происходит с жителями Края, когда они улетают на Сантос, становится интересно. Дело в том, что маленькие морщинистые жители Края запросто, как бы это помягче, образуют семьи с местными. И дети в этих семьях рождаются абсолютно здоровые, и никто никогда не отличит чистокровного ребенка от метиса. А диких животных у них нет. Забавно.
Если отбросить несколько деталей, то все сходилось на том, что через несколько десятков часов тут можно будет повстречаться с ангелами. Если бы концы света случались чуток чаще, не избежать Краю туристов.
– Капитан, раз уж я все равно улетаю, хоть вы расскажите, как все происходит. Только без цитат из ваших книг.
– Бог все делает без спешки. Сначала люди начинают сходить с ума. Не везде. На юге еще все ждут Катастрофы, а на севере толпы людей рвут на части друг друга, и, глядя на них, понимаешь, что Конец Света запоздал. Постепенно безумие охватывает всю планету, и только потом появляются ангелы. И это не конец, это избавление.
В архивах есть записи – съемки делали ученые Сантоса несколько циклов назад. После этого в космосе была развернута наша группировка.
– Отстреливают, что ли?
– Нет. Отстреливать мы не умеем. Глушилки – генерируют помехи во всем диапазоне.
– Зачем?
– Если бы вы это видели, вы бы не спрашивали. Это страшно и это не стыдно – невыносимо. Есть вещи, которые не должен видеть никто. Вблизи Края мы нарушаем работу любой записывающей аппаратуры.
– И ангелов тоже удалось записать?
– Господин Марк, разве можно записать ангелов? Если вы приехали из-за них, то вы зря сюда приехали. Они появляются ниоткуда и исчезают в никуда. Даже ученые Сантоса не смогли их найти. Первый прав. Чудо нельзя изучить.
– И на что они похожи?
– Написано, что они прекрасны, но не дай вам бог их увидеть.
Все сходилось. И пустыня с ядовитой водой, и люди, сходящие с ума, и даже цифра сто двадцать восемь тоже просто обязана была найти свое место.
– Капитан, это же не секрет, что вы и жители Сантоса – один народ.
– Они потомки сбежавших. Они никогда не будут прощены.
Ну да. Кто ж простит спасшихся в мире, отчаянно пытающемся регулярно умирать. Хотя, за что не прощать, было. При своем развитии Сантос мог построить и еще парочку паромов. Или знали, что бесполезно?
* * *Как и было обещано, билет я купил прямо на борту, и теперь у меня появилось дело. Я уже раз пять проверил билет, наверное, со стороны это выглядело довольно смешно. Он никуда не делся – лежал в нагрудном кармане, что с ним станется? Я снова вытащил его, снова увидел проклятую эмблему. Даже если я прав, мне уже не успеть. Мне ни за что не успеть сделать должное. Может быть, через сто двадцать восемь лет. Кто-нибудь из моих потомков.
Паром поменял запах. Притихшие, маленькие, сидели, стояли, тихо-тихо, каждый – взглядом в ближайшее стекло. Мой билет дал мне право смотреть на них из отсека для VIP. Здесь могло поместиться еще трое с таким же комфортом или десяток, если с плотностью основного отсека. Где-то там за стеклом капитан Гауп прощается с дочкой, убежища заполняются избранными, чтобы в который раз все пошло по кругу. Кругу длиной в сто двадцать восемь лет, который непременно нужно смазывать кровью.