А.К.: То есть они собрали секретариат, намереваясь пресечь эту акцию?
Е.П.: Угу. Там с нашей стороны было пять составителей плюс сочувствующий Булат Окуджава, а с их стороны — целая кодла идеологических борцов. Например, когда Ерофеев вышел в коридор покурить, то следом за ним заседание покинул другой любитель табака, советский поэт Николай Грибачев, который гордился тем, что имеет кличку «автоматчик партии». Он Ерофею сказал: «Ну что, сукины дети, попались? Что бы вы сейчас нам ни вякали, будет вам крышка». Они альманах в результате тут же осудили как антисоветскую акцию и сказали, что если вернисаж состоится, все участники альманаха будут исключены из Союза писателей… За исключением тех, кто в Союзе писателей не состоит. Это шутка моя, нынешняя… Заправлял судилищем все тот же Феликс Феодосьевич. Сохранилась стенограмма, которую вел я. Свою стенограмму они под шумок уничтожили во время перестройки. А нашу напечатала с комментариями в журнале «Новое литературное обозрение», 2006, № 82 замечательная итальянская исследовательница Мария Заламбани из университета Форли. Рекомендую. Выглядит как пьеса театра абсурда. Мы все вечером после секретариата собрались и проспорили полночи — отменять вернисаж или нет. Отменили. По тактическим соображениям. Тем не менее я утром к этому кафе пошел, чтобы предупредить тех, кто еще не знает об отмене. А там, смотрю, батюшки светы! В переулках черные гэбэшные «Волги», на двери объявление «Закрыто на санитарный день». Вижу, идет к кафе корреспондент «Франс Пресс» с двумя красивыми бабами, читает объявление, и волчья улыбка антисоветчика озаряет его мужественное лицо. А вечером того же дня все «голоса» уже трубят о преследованиях писателей в СССР. Процесс пошел, как потом говорил Михаил Сергеич. За такую рекламу миллион дают, понимаешь? А нам ее Феликс Феодосьевич со товарищи устроил бесплатно. И если бы они на этом остановились, то это нас бы тоже устроило. Что им стоило напечатать альманах тиражом, например, в тысячу экземпляров, распределить по начальникам, как любой книжный дефицит, по экземпляру нам сунуть, остальное продать в «Березке» иностранцам-славистам?
А.К.: Тогда им надо было не тыщу экземпляров печатать, а все пять. Тысяча только «по служебному назначению» ушла бы.
Е.П.: Ну, пять. В те времена, когда средний тираж прозаической книжки был сто тысяч экземпляров, нас и это устроило бы. Клянусь! И скандала такого масштабного не было бы. Знаешь почему? А потому, что эмиграция сначала, в первые дни развития событий, встретила «МетрОполь» довольно кисло. Максимов высказался в том смысле, что это советские писатели с жиру бесятся, хотят и рыбку съесть, и так далее. При обсуждении альманаха в эмигрантской газете «Русская мысль» звучала примерно та же аргументация, что и в конторе Феликса Феодосьевича, но только с другого боку. Для него альманах был антисоветским, а для «Русской мысли» — советским, приземленным, бездуховным. Старых эмигрантов шокировали грубости, эротика… Все изменилось в одночасье, когда мы благодаря глупому писательскому начальству стали жертвами, понимаешь? Я невыгодные для себя вещи говорю, но это было так. Короче говоря, Карл Проффер, видя, что нас месят и дальше будет только хуже, взял да и объявил, что у него есть экземпляр «МетрОполя», и альманах обязательно будет напечатан. Еще на этом можно было успокоиться, но в феврале, это уже был февраль, День Советской Армии, вдруг появляется сдуру как с дубу в газетке «Московский литератор» огромный материал под названием «Мнение писателей об альманахе “МетрОполь”: порнография духа». Где «отметились» весьма даже уважаемые персоны, например писатель Сергей Залыгин, который сообщил городу и миру, что я — графоман, и он меня ни за что не принял бы в Литинститут. «Порнография духа» — это, кстати, цитата из Вознесенского. Нет чтобы самим что-нибудь такое-эдакое, идеологичненькое придумать! Многих использовали. Старый писатель и зэк Олег Волков послал нам полный текст своего отзыва, где было сказано, что ему альманах понравился за редкими исключениями, которые он обругал. А «Литератор» напечатал только эти исключения. Старик Волков разрешил предать свой текст гласности «хоть на “Голосе Америки”. Лев Гинзбург написал отзыв при условии, что он не будет опубликован. А когда обнаружил свое имя в верстке, устроил Кузнецову скандал, грозился, если его в это втянут, положить партбилет. Молодец! Его отзыва нет и, получается, не было! Появилось в том же «Московском литераторе» искрометное сочинение Феликса Кузнецова «Конфуз с “МетрОполем”», затем его же опус с блатным названием «О чем шум?». Это была уже реакция на то, что пять ведущих американских писателей: Эдвард Олби, Курт Воннегут, Уильям Стайрон, Артур Миллер и Джон Апдайк — один из авторов нашего альманаха — выступили в нашу защиту. Желающие могут насладиться чтением отповеди Кузнецова зарвавшимся американцам в «Литературной газете» за 1979 год. Ну, а потом мы уехали в Крым, а пока ездили, нас с Ерофеевым исключили из Союза писателей. В Коктебеле посетили в Доме творчества Фазиля Искандера, он нам и показал анонимную телеграмму: «Радуйся, двух ваших щенков наконец-то выкинули из Союза». Мы успокоили Фазиля, что таких анонимок было полным-полно, что это очередная туфта, но, когда мы вернулись в Москву и я только что вошел в квартиру, раздался Васин звонок: «Ты знаешь, все, к сожалению, подтвердилось. Вас исключили. Если вас не восстановят, я выхожу из Союза писателей». Я этого его звонка никогда не забуду. Он поступил как старший брат. Он знал, что я тут же узнаю об исключении, и мне станет страшно. А мне и было страшно, не стану врать.
А.К.: И правильно, что страшно. Уволили бы тебя из твоего Художественного фонда, Ерофеева из ИМЛИ, а потом выслали бы из Москвы как тунеядцев.
Е.П.: Ерофеева и уволили. Но на следующий день снова приняли. Сначала появился приказ, что он уволен из ИМЛИ, а на следующий день — приказ, отменяющий увольнение. Стало быть, наверху борьба была по этому вопросу. А поле битвы — сердце ерофеевское… Ко мне же гэбэшники на работу пришли и велели Юре Дорошевскому, парторгу, саксофонисту, историку, любителю итальянской оперы и портвейна «Кавказ», писать на меня характеристику. Он и написал: работает в Худфонде с 1974 года, план в среднем выполняет на 140 процентов, друзей на работе не имеет.
А.К.: Блеск!
Е.П.: Они ему говорят: «Ты, видать, что-то перепутал, ты, может, думаешь, что мы ему орден хотим дать?» А Юра, царство ему небесное, отвечает: «Мне как коммунисту партийная совесть велит писать только то, что я знаю. Если он провинился в Союзе писателей, то пускай его там и обсуждают. А здесь он работает хорошо, и я как коммунист не могу идти против своей совести». Вот такие дивные люди водились в Стране Советов, где мой вечно пьяный Худфонд выгодно отличался от Союза писателей. Они своего не сдали!
А.К.: А теперь я тебе хочу сказать следующее. Та позиция, которую я сейчас займу, называется «адвокат дьявола». Я буду задавать тебе крайне неприятные вопросы, которые, рассуждая о «МетрОполе», задают крайне неприятные люди и иногда сами же на эти вопросы отвечают. Вопрос первый: вы что, ребята, дурачков из себя строите? Если в государстве существует предварительная цензура, то всякая попытка бесцензурного издания — никакая не литературная акция, а акция политическая.
Е.П.: Дальше, начальник!
А.К.: Вы не понимали, что вы делаете? Вы не понимали, что это вызов? В связи с этим — второй вопрос. Вы понимали, что, маскируясь этим самым вашим так называемым альманахом, отщепенец Аксенов просто-напросто готовит себе почву для отъезда? Ты отвечаешь: нет, ибо собственно идею высказал не Аксенов, а Ерофеев. А я тебе: идея, допустим, Ерофеева, но Аксенов за нее уцепился, и вы не могли не предполагать — вы и предполагали, ты это сам говоришь, — что рано или поздно конфликт с истеблишментом приведет к тому, что альманах окажется на Западе и будет там издан. Это с одной стороны. С другой стороны, и Ерофеев, и ты были лично заинтересованы в таком издании, потому что вас не печатали. Другие заинтересованные лица стали составителями, остальные в это дело попали по-разному. Кто с Аксеновым дружил, кто хотел легализовать вторую половину своей жизни. Как, например, Сапгир, у него была легальная половина жизни — детские стихи и мультфильмы, и нелегальная — авангардистские стихи. Как Высоцкий, которому только птичьего молока не хватало, но он хотел быть поэтом, хотел быть признан как поэт. Нет, дружок, акция эта не была литературной, эта акция была направлена против политической цензуры, существовавшей в государстве с начала власти большевиков, — то есть против этого строя она была направлена и лишь потом против Союза писателей, который только в таких советских условиях и мог существовать! Далее: Аксенов уезжает. В пролете вы с Ерофеем, зачинщики. Липкин с Лиснянской, вышедшие из Союза, страдают больше всех. Кто-то тут же включает задний ход и снова возвращается, как блудный сын, в официоз. Именно так представляется история «МетрОполя» недоброжелательному, но вполне трезвому взгляду.
Е.П.: Значит, так. Дураков мы из себя не строили, поскольку ими не были. Мы действительно довольно агрессивно говорили о том, что Союз писателей неправильно устроен. Вот Фазиль Искандер, например, которого трудно заподозрить в неискренности или расчете, он на секретариате сказал, что это — шулерство, когда у Попова, то есть меня, три положительные рецензии в издательстве «Советский писатель» на книжку, и на основе этих трех положительных рецензий пишется отрицательное редзаключение. Это был бунт внутри Союза писателей, и я не собираюсь строить из себя борца за права человека.
А.К.: Бунт прямой, открытый.
Е.П.: Но никто ведь из нас не кричал: «Долой советскую власть!» Предлагали, в общем-то, некоторые меры, чтобы эта власть была, допустим, еще краше. В той стенограмме даже у Василия Павловича есть слова: «Так пускай еще богаче будет наша литература». Это он в ответ на разглагольствования кого-то из начальствующих совписов о том, что мы и так живем в замечательное время, когда печатаются крайне острые вещи, например, в деревенской прозе. Такие аксеновские, да и наши фразы можно считать, конечно, уловками, они и были частично уловками, но сейчас, когда прошло уже столько лет и врать решительно незачем, я думаю, что была в таких репликах некая конформистская истина, желание расширить размеры клетки, в которой мы все сидели. Мы хотели создать прецедент, приемлемый хотя бы для части советского начальства. Еще раз привожу к собственной невыгоде пословицу алданских бичей «Мы не из тех, что под танки бросались и первыми входили в города». Потому что, как говорится, возможны были варианты и компромиссы, понимаешь? И — сеанс саморазоблачения продолжается! — ты заметил, например, что в альманахе нет настоящих диссидентов — ни Войновича, ни Владимова, ни Копелева? Потому что нас в этом случае тут же обвинили бы в том, что мы создали антисоветскую диссидентскую контору. А официальный писатель Трифонов, например, которого Аксенов позвал в альманах, отказался и честно сказал: «Ребята, у меня своя игра». Он в это время печатал в американском «Ардисе» роман «Отблеск костра» — про расстрелянного отца, про репрессии тридцать седьмого. Не знаю, как там было с Окуджавой, не моя компетенция, Аксенов с ним одно время был в ссоре. Знаю про Евтушенко. Он меня однажды спрашивает: «Женя, почему вы не взяли меня в альманах “МетрОполь”?» Я отвечаю: «Мы с вами, Евгений Александрович, люди разного поколения. Я в альманахе отвечал за свое поколение, а ваш друг Василий Павлович — за ваше. Вот вы его и спросите, почему». Он говорит: «Если бы меня взяли, то никакого “МетрОполя” не понадобилось бы, мы бы и так все вопросы решили». — «Вот потому, наверное, и не взяли», — не удержался я. Так что в принципе дело «МетрОполя» не было дурацким или безумным предприятием. Оно имело шанс. Тем более что все это происходило в 1979 году, а в 1985-м уже перестройка началась, понимаешь? И в конце восьмидесятых «МетрОполь» вряд ли оказался бы таким же эксклюзивным, экзотическим предприятием. И я, ты знаешь, своей судьбой доволен. Потому что, извини за прямоту, я играл — и в конечном итоге выиграл. Но мог проиграть очень сильно, понимаешь? Впрочем, хватит об этом. У нас ведь книга о Василии Павловиче, а не обо мне.
А.К.: Выиграл, да. Хотя возможны были неприятные варианты.
Е.П.: А неприятности в любом случае были предрешены. Если бы не «МетрОполь», мне рано или поздно все равно пришлось бы печататься на Западе. Ведь это не то шизофрения, не то паранойя, когда тебя не печатают, когда ты берешь слева чистые листы бумаги, исписываешь их и кладешь справа. И — всё! Безо всякого движения! Результата! Отклика! И так годами, десятилетиями… сколько это могло продолжаться? Я для сохранения своего душевного здоровья участвовал в альманахе «МетрОполь». И думаю, что многие из моих товарищей — тоже. Включая и Василия Павловича. Я уже рассказывал, какое было первоначальное отношение к «МетрОполю» у эмигрантов на Западе, но ведь и здесь «круги андеграунда» иногда ехидно именовали его «диссидентским “Огоньком”, то есть изданием на потребу. Мне об этом Юра Кублановский рассказывал, он более моего был связан с «литературным подпольем».
А.К.: Что ж, довольно остроумно.
Е.П.: И я тебе сейчас даже еще больше скажу в припадке откровенности: если бы конкретно пошла речь о публикации альманаха в СССР, то я не уверен, что мы не пошли бы на изъятия и замены при сохранении, разумеется, числа всех авторов. Но они нам такой возможности проявить слабину не дали, пришлось быть героями.
А.К.: Это Феликс Феодосьевич себе карьеру делал с вашей помощью.
Е.П.: Он ее и сделал в конечном итоге.
А.К.: Он мог бы лучше карьеру сделать, если бы поддержал вас. Имел бы тогда репутацию царя-освободителя, а не палача «МетрОполя». Хотя… вот этими папочками с тесемочками, независимым поведением вы спровоцировали эту литературную шпану, и она на вас кинулась. Вы не могли не понимать, что они кинутся на вас первыми, так уж они были устроены.
Е.П.: Странно… надеюсь, что не лукавлю, однако нет, не понимали. Потому что жизнь уже была чуть-чуть другая, чем при классических Советах. Не свобода, а вольность стала появляться… хотя бы внутри нашей метрóпольской компании. Компания-то была замечательная, понимаешь?
А.К.: То есть вы рассчитывали, грубо говоря, что вам уступят? Сдадут назад как при возможности столкновения, ну, двух автомобилей, например? Вы ведь им в лоб пошли и что, думали, они уйдут в сторону?
Е.П.: Да.
А.К.: Или сдадут назад?
Е.П.: Совершенно верно. Нам казалось, что так было бы логичнее, если бы они чуть-чуть пошли на попятную. У советской власти масса была способов обволакивать людей. К примеру, начать в микроскопических дозах печатать меня и Ерофеева. Простить Аксенову антисталинский «Ожог»…
А.К.: И напечатать отрывки из него, как сделали с битовским «Пушкинским домом».
Е.П.: Совершенно верно. Но для этого нужны были воля и разум исполнителя. Так что советская власть пусть Феликса Феодосьевича со товарищи благодарит за этот международный скандал, последний крупный литературный скандал канувшей эпохи.
А.К.: Если бы Вася действительно имел целью на «МетрОполе» въехать на Запад, и он должен был бы за это благодарить Феликса Феодосьевича. Но только я тебе замечу, если уж мы заговорили в таких категориях: ему ведь было выгоднее здесь остаться. Если уж говорить о его личной судьбе. «Ожог» он мог бы со временем издать на Западе, живя здесь. Посадить бы его явно за «Ожог» не посадили бы. Не те времена.
Е.П.: Вася и без «МетрОполя» был на Западе суперпопулярен, не меньше, чем в СССР.
А.К.: Ну да. И если бы они не были идиотами, то могли сказать: «Ладно, хрен с вами, напечатаем ваше говно. Выкиньте вот две песни Высоцкого, антипартийную “Дубленку” Бориса Вахтина, ну и Алешковского, потому что он уже уехал в Израиль и, стало быть, не является советским писателем…»
Е.П.: Кстати, вот еще одно доказательство того, что мы не лезли этим чертям на рога. Мы же не напечатали в альманахе самую крутую песню Алешковского «Товарищ Сталин, вы большой ученый»…
А.К.:…и вы бы ответили «товарищам»: «Хорошо, товарищи, “Дубленку” мы убираем, но ставим другой текст замечательного писателя Бориса Вахтина, сына знаменитой Веры Пановой. А вот Алешковского не уберем…» И если бы они на это пошли, то и вам некуда было бы деваться. И прослыли бы вы среди ярых диссидентов конформистами.
Е.П.: И еще, извини, Вася многих участников «МетрОполя» не знал. Откуда он знал, что они его не сдадут? Покаялись бы, и развалился бы альманах. Так что это была одна из самых подлых акций — я имею в виду кем-то пущенный слух, что он «МетрОполем» готовил себе почву для отъезда.
А.К.: Полагаю, что это тоже Кузнецов придумал.
Е.П.: Я тоже так думаю. По крайней мере, явно не гэбуха.
А.К.: Пожалуй, что и так. Не их почерк. У них другие представления о «почве» и «отъезде».
Е.П.: «МетрОпольцы» — члены СП пострадали, но были ведь люди, я уже об этом неоднократно говорил в других главах, которым альманах был в плюс. И у Кублановского, который к двухлетней годовщине высылки Солженицына из СССР напечатал открытое письмо в парижской «Русской мысли», где приглашал Исаича обратно, и у Карабчиевского, автора НТСовских «Граней», дело явно шло к посадке. А тут они оказались в одной компании с Вознесенским, Ахмадулиной, Высоцким… Нельзя сажать таких товарищей… И все-таки для многих из нас, практически для всех его участников, «МетрОполь» стал одним из самых важных жизненных моментов, понимаешь? И для Васи — тоже. Наряду с хрущевским погромом в Кремле… У нас за время гонений образовалась даже некоторая такая… коммуна, что ли. Хотя все были совершенно разные — западник Баткин и православный неофит Тростников, классический Липкин и авангардный Сапгир…