Конечно, хотелось броситься к нему, прижаться, завизжать, как Таня. Но Катя стояла как вкопанная. Что она скажет, если он спросит ее про школу?
Катя присела на кровать. И надо же было папе приехать, когда еще ничего, ничего не готово! Да, вышло все по-другому — совсем не так, как она думала!
Затаив дыхание, Катя прислушивалась к тому, что делалось в соседней комнате. Кто-то бегал взад и вперед но коридору. Должно быть, Таня готовила папе ужин, накрывала на стол. Вся квартира наполнилась таким шумом и такой радостью, как будто наступил праздник и пришли гости. Запахло кофе и еще чем-то вкусным…
Твердые, знакомые шаги послышались в соседней комнате у самых дверей. «Идет!..» У Кати еще сильнее забилось сердце. И надо же, надо было ему приехать как раз в такой неподходящий день! Ужасно досадно.
«Ну что стоило ему приехать на один день позже? — думала Катя. — А то не ехал, не ехал, и вдруг — здравствуйте! Приехал! Хоть бы догадался телеграмму послать: «Приеду такого-то, встречайте». Это так интересно — ехать на вокзал, встречать поезд. А то даже встретить себя не дал. И мама тоже — не могла послать из Крыма телеграмму. Денег им жалко, что ли? Ну, мама, пожалуй, и вправду бережет деньги, чтобы больше на хозяйство оставалось. А папа — нет. Просто он уж такой, недогадливый. К маминому рождению третий зонтик ей подарил. А на что человеку три зонтика?»
И не зная уже, на кого больше сердиться — на папу, на маму или на себя, — Катя юркнула в постель, свернулась клубком и сунула голову под подушку. И тут дверь скрипнула и приоткрылась…
— Папа! — закричала Катя и бросилась к отцу.
Он подхватил ее, смеясь уложил обратно в постель и присел на край кровати. Он был такой большой, такой загорелый, его широкие, сильные руки стали шершавыми от походной жизни. Катя потерлась щекой о его шершавую руку.
— Папочка, папа!
— Ну что ты, Кутька? Что ты?
Катя засмеялась от радости. Только папа называл ее такими смешными, дурашливыми именами. А папа, привстав и не переставая похлопывать по плечу Катю, смотрел на спящего Мишу. Миша безмятежно спал, раскинув поверх одеяла пухлые руки.
— Вырос, — тихо сказал Сергей Михайлович. — Уже и кровать мала стала, надо новую покупать…
— Он уже, папочка, пишет письменными буквами, — прошептала Катя. — И чернилами!
— А что у тебя, дочка? — спросил отец. — Какими буквами ты пишешь? Я что-то давно твоих букв не видел.
— Я? Я…
И тут с Катей случилось что-то неожиданное. Она ни с того ни с сего уткнулась лицом в дорожную куртку отца — куртка была жесткая, с туго набитыми карманами и с большими костяными пуговицами. Кате было даже немного больно от этих пуговиц, но она ничего не замечала.
— Я, папочка…
И она расплакалась. Слезы так и брызнули у нее из глаз. Она всхлипывала, хотела удержаться, но никак не могла.
— Да что с тобой, Кутенька, девочка моя?
— Ты ее разбудил, Сережа! — с упреком сказала мама, войдя в комнату. — Свалился как снег на голову, девочка обрадовалась, переволновалась. И все — спросонья. Спи, Катюшенька, спи. Завтра наговоритесь с папой.
— Ну-ну, — сказал папа вставая. — И вправду, утро вечера мудренее.
И его большая рука нежно погладила Катю по голове, по плечам, по спине.
— Ничего, Катенька, все хорошо будет.
И Катя почувствовала, что папа все понял. Он вышел, тихонько прикрыв за собой дверь, а Катя еще немножко поплакала, но на душе у нее было почему-то уже гораздо легче.
«Миленький, дорогой мой! — повторяла она, прислушиваясь к его шагам и голосу. — Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо!»
Трудная задача
Чтобы успеть до уроков поговорить со Стеллой, Катя вскочила с постели раньше, чем всегда.
Она так торопилась, что забыла про все свои обязательства. Кое-как постелила кровать, поспорила за завтраком с бабушкой, которая, как всегда, требовала, чтобы Катя ела не торопясь, и, не застегнув пальто, выбежала на улицу. Подбегая к школьному крыльцу, она вспомнила, что собиралась каждый день делать зарядку.
«Ну ладно, с завтрашнего дня начну, — подумала Катя, — сегодня некогда».
Часы на углу показывали уже начало девятого. Моросил мелкий дождик, и ветер почему-то норовил забраться в рукава или за воротник. Но Катя не обращала на это никакого внимания. Вскочив на верхнюю ступеньку крыльца и вытянув шею, она смотрела, не покажется ли вдали Стелла. Школьницы, большие и маленькие, подходили поодиночке или целыми стайками, взбегали по ступенькам и скрывались за большой, поминутно хлопающей дверью, а Стеллы все не было.
Наконец вдали показалась знакомая пелеринка красного — не такого, как у всех девочек, — пальто. Стелла! Катя побежала ей навстречу.
— Вот хорошо, что ты уже пришла, — сказала Катя, хватая ее за руку. — Надо сегодня же собрать совет отряда. А может быть, даже сбор устроим. Понимаешь, надо, чтобы все у нас пошло совсем-совсем по-другому.
— Что «все»?
Стелла с удивлением смотрела на Катю, не понимая, о чем она говорит.
— Да все вообще. Мы с Аней вчера были у Людмилы Федоровны…
— Подожди, — перебила ее Стелла. — Дай раньше хоть под навес зайти. Ведь дождик идет!
Она побежала вперед.
Катя догнала ее и отвела в сторонку:
— Ты понимаешь, Стелла, Людмила Федоровна ужасно огорчилась, когда узнала, что у нас творится в классе. А муж Людмилы Федоровны, летчик, так рассердился на нее, что мы с Аней даже испугались.
— За что же — на нее?
— Ну как же? Ведь выходит, что она плохая учительница. И главное дело — это из-за нас! Ну, ничего, еще можно все поправить.
Волнуясь и радуясь тому, что сейчас они со Стеллой с одного маху все переделают, Катя рассказала ей, что именно она задумала.
Стелла смотрела на Катю непонимающими глазами.
— Я не шумела на уроках, — сказала она, дернув плечом, — и ничего плохого Анне Сергеевне не сделала. А вы что, успели нажаловаться на весь класс? И на меня тоже?
Катя от неожиданности даже не нашлась сразу, что сказать.
— Как это «нажаловаться»? — удивилась она. — Мы же все плохо встретили новую учительницу. Что ж ты себя выделяешь?
— Потому что я тут ни при чем.
— «Ни при чем»! — Катя так и вспыхнула. — Ты вечно «ни при чем»! А еще председатель совета отряда! И надо же нам было тебя выбрать.
— Я никого об этом не просила, — сказала Стелла. — Чего ты от меня хочешь? Мне и так дома попало за то, что я не отказалась.
— Вы о чем это спорите? — послышался знакомый голос. — Что у вас тут такое?
Катя обернулась. По крыльцу поднималась Наташа, за ней шли Лена и Настя.
— Ничего такого! — отрезала Стелла и первая открыла дверь.
Девочки прошли за ней в раздевалку. Катя повесила пальто и опять подошла к Стелле. Стелла посмотрела на нее настороженно, как-то даже испуганно. Но Катя этого не заметила.
— Слушай, Кузьминская, — сказала она. — Давай после уроков пойдем к Надежде Ивановне или к Оле.
Стелла пожала плечами:
— После уроков я сразу уйду. Мне домой надо.
Катя махнула рукой и, прыгая через ступеньку, побежала в класс, чтобы успеть предупредить девочек о том, что сегодня все должны вести себя совсем не так, как до сих пор. Но было уже поздно.
Едва Катя переступила порог класса, как следом за ней влетела Ира Ладыгина с криком:
— Аннушка идет!
И сейчас же вслед за ней вошла Анна Сергеевна.
Все встали. У Кати так и забилось сердце.
«Ой, наверно, слышала! Опять обидели ее! Вот тебе и «все по-другому»!»
Но Анна Сергеевна, видно, не обиделась. Спокойно, чуть улыбнувшись, она сказала:
— К сожалению, давно прошло время, когда меня можно было так называть. Садитесь.
Девочки сели. Анна Сергеевна сразу же приступила к делу.
— Ну посмотрим, — сказала она, — как вы сегодня будете решать задачи.
Заглянув в свой журнал, она вызвала Нину Зеленову. Нина, как всегда аккуратная, гладко причесанная и тихая, легкой походкой подошла к доске.
Все раскрыли тетрадки, и Анна Сергеевна принялась диктовать задачу:
— Пять землекопов вырыли в шесть дней канаву длиной в четыреста восемьдесят метров. Какой длины канаву выроют четыре землекопа в два дня?
Нина мелким, четким почерком написала условия задачи и теперь внимательно смотрела на доску, чуть шевеля губами и вертя в пальцах мелок.
А тем временем девочки записывали эту же задачу у себя в тетрадках. Было тихо, только поскрипывали перья.
— И чего понадобилось этим землекопам рыть канаву? — тихонько ворчала за спиной у Кати Ира Ладыгина. — Да еще такую длинную. Вечно роют и роют, а ты высчитывай.
— Да замолчи же! — зашикала на нее Катя и обернулась назад. — Тише! Анна Сергеевна услышит.
— Что с тобой, Катюшка? — опять донесся насмешливый шепот. — Подлизываешься?
— Что с тобой, Катюшка? — опять донесся насмешливый шепот. — Подлизываешься?
Катя так и вспыхнула.
— И не думаю! — сказала она и опять оглянулась на сидящих позади.
Анна Сергеевна постучала по столу.
— Девочка во втором ряду у окна! — сказала она строго и посмотрела на Катю. — Ты нам опять мешаешь.
Катя привстала с места:
— Я?
— Да, ты.
Катя опустила голову.
— Садись, — сказала Анна Сергеевна.
Катя села, а позади нее снова раздался насмешливый шепоток:
— Ага, получила? «Девочка во втором ряду»!.. Так тебе и надо!
Наташа обернулась и прошептала, сердито глядя на Иру:
— Тише, тебе говорят! Неужели ты не можешь хотя бы немножко помолчать?
А Катя добавила сквозь зубы:
— Людмила Федоровна две недели может…
Но Анна Сергеевна уже смотрела в сторону Кати строгим взглядом. Наташа дернула подругу за рукав. Катя села как следует, но Анна Сергеевна, оставив Нину одну у доски, подошла к Кате.
— Что тут все время происходит, хотела бы я знать, — сказала она.
Катя сидела, опустив голову.
— Снегирева, — сказала опять Анна Сергеевна.
Катя встала.
— Какой должен быть первый вопрос?
Катя молчала.
— Что нам нужно узнать прежде всего?
Катя переступила с ноги на ногу и пробормотала, опустив глаза:
— Я еще не успела подумать…
— Не успела? — Анна Сергеевна покачала головой. — Да, я вижу, что ты успеваешь только болтать на уроке и вертеться. Ты невнимательна.
И, обратившись ко всему классу, она добавила:
— Имейте в виду, девочки: на экзамене вам, может быть, придется решать задачу такого же типа, как эта. Только та, наверно, будет потруднее. От того, поймете ли вы и решите ли эту задачу сегодня, зависит отчасти, решите ли вы такую же задачу на экзамене. Садись, Снегирева.
Анна Сергеевна вернулась к Нине и попросила ее повторить, что в задаче уже известно и что нужно узнать.
И пока Нина отвечала, Катя торопливо записывала условия задачи:
«5 землекопов вырыли в 6 дней…»
Она то смотрела на доску, то заглядывала в тетрадь к Наташе. Но не успела Катя дописать условия задачи до конца, как Нина уже принялась решать. Она писала так мелко, что у Кати просто зарябило в глазах. Мелок постукивал о доску, и белые крошки сыпались и сыпались на пол. Анна Сергеевна, отойдя от доски, молча смотрела, как доска покрывается частыми белыми строчками.
«Хоть бы объяснила, что делает! — с досадой подумала Катя. — А то пишет, пишет, а что пишет, не поймешь. Ладно, потом разберусь».
Она стала торопливо списывать с доски цифру за цифрой, но тут как раз Нина дошла до самого нижнего угла доски и стала рассказывать, как она решала задачу. Объясняла она не очень понятно. Во всяком случае, Катя ничего не поняла.
«Почему это она там умножает, а здесь делит?» — с недоумением спрашивала она себя и, чтобы как-нибудь разобраться, опять заглянула в тетрадь к Наташе. Но, словно нарочно, в эту минуту Наташа дописала страницу и осторожно накрыла ее листком промокательной бумаги с розовой ленточкой на уголке.
У Наташи было сейчас очень серьезное, сосредоточенное выражение лица. Она перевернула страничку и стала аккуратно выводить цифры, даже не замечая того, как растерянно поглядывает на нее подруга.
Катя опять склонилась над задачей. И ей вспомнилось, как Людмила Федоровна, бывало, спрашивала на уроке арифметики: «Ну, как мы размотаем этот клубочек? Кто найдет ниточку?»
«Размотать клубочек» означало решить задачу, а «найти ниточку» — догадаться, с чего надо начать решение. И Катя всегда радовалась, когда находилась ниточка и клубочек разматывался. Но сегодня она упустила эту ниточку, и теперь клубок не только трудно было размотать — он запутывался для нее все больше и больше.
— Понятно, девочки? — неожиданно спросила Анна Сергеевна. — Всем понятно?
Кате хотелось сказать, что ей все осталось непонятно — с самого начала, — но постеснялась. Ведь тогда Анна Сергеевна увидела бы, что Катя ничего, ровно ничего не слышала, а потому ей и непонятно.
«Опять не слушала, опять все прозевала! — подумала она с ужасом. — Дала себе слово не зевать, а сама зеваю».
Катя уже не раз замечала за собой эту привычку — уноситься мыслями за тридевять земель. Сколько раз Людмила Федоровна, объясняя что-нибудь, останавливалась на полуслове и говорила строго: «Катя Снегирева, ты опять витаешь в облаках?» Катя встряхивала головой и возвращалась «с облаков на землю». А новая учительница ведь не знает, что у Кати такая плохая привычка — задумываться, и не станет из-за нее прерывать урок. И теперь Катя будет пропускать все больше и больше и совсем отстанет от класса. Хорошо еще, что Анна Сергеевна пока не вызвала ее к доске. А что, если сейчас возьмет и вызовет? Кате стало страшно. Еще не хватает сегодня домой двойку принести! Папе в подарок.
«Нет, нет! — твердо решила она. — Не буду больше задумываться».
И ей вспомнилась запись, сделанная вчера на листке из тетрадки: «Буду решать задачу, пока не решу».
И почему это особенно трудно поступать так, как сам себе прикажешь? Начнешь — и бросишь почему-то… Нет, очень трудно избавиться от недостатков! Катя даже и не знала, что это так трудно. А бабушке и всем дома кажется, что очень просто. Стоит только захотеть. Нет, эта задача еще потруднее, чем задача про землекопов!
Катя напрягла внимание, и, словно в награду за все усилия, «ниточка» вдруг далась в руки.
«Надо узнать, какой длины канаву выроют все пять землекопов в один день», — сообразила она, и клубочек стал разматываться будто сам собой. Все так и пошло в ход. Теперь уже ничего не стоило узнать, сколько выроет за один день один землекоп, а потом, сколько выроют за один день все четыре землекопа.
Катя писала быстро и весело. Она даже почти не смотрела на доску. Ей оставалось только высчитать, сколько выроют четыре землекопа за два дня, как вдруг она услышала позади себя какую-то возню и перешептыванье. Она опять невольно оглянулась и увидела, что Ира Ладыгина занимается своей собственной «арифметикой». Закрыв глаза и откинув голову, она писала в тетрадке палочки и при этом шептала:
Я пишу, пишу, пишу,
Шестнадцать палок напишу.
Вы тогда поверите,
Если все проверите.
А Ирина соседка, белобрысенькая Тоня Зайцева, молча следила за тем, чтобы Ира писала честно, без подглядывания.
Дописав все до конца, Ира открыла глаза и принялась считать палочки. В другое время Кате, может быть, и самой было бы любопытно проверить, действительно ли их получилось у Иры ровно шестнадцать. Но сейчас ей было не до того.
— Перестань! — прошептала Катя. — Сию же минуту перестань. Не мешай!
Ира замолчала, но скоро пришел от нее ответ:
«Я хочу, чтобы поскорее вернулась Людмила Федоровна, а ты, наверно, хочешь, чтобы у нас осталась эта старая ворона».
Катя скомкала записку и невольно с тревогой посмотрела в сторону учительницы. Нет, Анна Сергеевна не смотрела на них. Она стояла у доски и, одобрительно покачивая головой, следила, как Нина дописывает последний вопрос. Лицо у Анны Сергеевны было серьезное, немного грустное и такое усталое, что у Кати вдруг сжалось сердце. «Старая ворона»! Кате стало стыдно, так стыдно, как никогда еще не бывало. Стыдно за Иру, за весь класс, а больше всех за себя. Ведь если бы она тогда не сказала Анне Сергеевне «несправедливо», Ира сегодня даже и не подумала бы написать такую записку.
И Катя ясно почувствовала, что надо сейчас же, сию минуту, извиниться перед Анной Сергеевной. Сердце у нее забилось так, словно хотело выпрыгнуть, она стиснула зубы и решительно подняла руку.
Анна Сергеевна выжидающе посмотрела на Катю:
— Ты хочешь что-то сказать, Снегирева?
Катя встала и перевела дыхание. Говорить оказалось куда труднее, чем решиться поднять руку.
— Анна Сергеевна, — начала Катя каким-то глухим, прерывающимся голосом, — я один раз… сказала вам… ну… то, что не должна была говорить. Я, наверно, обидела вас. Извините меня, пожалуйста! И всех нас тоже.
Девочки, сидящие впереди, с удивлением оглянулись на Катю. И больше всех, казалось, была удивлена сама Анна Сергеевна. Она тоже смотрела на Катю, как будто припоминая, чем обидела ее эта шумливая, беспокойная девочка. Потом она улыбнулась немного растерянной улыбкой и провела рукой по волосам.
— Ничего, Снегирева, — сказала Анна Сергеевна. — Я на тебя не сержусь. Хорошо, когда человек находит в себе силу воли признать свою ошибку… Ты сейчас поступила правильно. По-пионерски.
На большой перемене
Еле дождалась Катя в этот день большой перемены. Уж очень хотелось ей поскорей поговорить с девочками обо всем, что случилось. Интересно, поняли они, почему она извинилась перед Анной Сергеевной, или нет? Неужели кто-нибудь скажет, что она просто испугалась, как бы новая учительница не стала придираться к ней? Нет, не может быть. Ни Настенька Егорова, ни Лена Ипполитова, ни Наташа, ни Аня никогда не подумают о ней так плохо. А то, что она будто «подлизывается», так это Ладыгина сказала, наверно, тоже не подумавши. Уж чем-чем, а подлизой Катя никогда не была. Ира это прекрасно знает. А все-таки на душе как-то неспокойно…