— Клянусь тебе, Педро, я видел черта вот как тебя сейчас, в двух шагах!
— Врешь ты, Педро!
— Истинный крест!
— Если б ты столкнулся с дьяволом нос к носу, ты бы умер от страха, или я тебя совсем не знаю!
— Ты меня совсем не знаешь! Я был солдатом, и во всей армии не нашлось бы большего храбреца, чем я!
Эти возгласы доносились из открытого окна таверны. Бартоломе остановился, прислушался и решил зайти. Он пристроился за крайним столиком. Трактирщик, так же как и его посетители увлеченный спором, не обратил на нового посетителя ни малейшего внимания, хотя Бартоломе был одет как дворянин, и хозяину таверны следовало бы позаботиться о знатном госте. Однако, либо любопытство трактирщика оказалось сильнее желания получить лишний эскудо, либо, отметил Бартоломе, горожан, кроме дьявола, уже ничто по-настоящему не интересовало.
— Ну, Педро, рассказывай! — обратился тучный трактирщик к бывшему солдату. — А если не соврешь, так я тебе бесплатно налью лишнюю кружку.
— Чтоб мне провалиться, если я лгу! А дело было так… Выхожу я ранним утром от своей Мануэлиты и вижу: он сам идет мне навстречу! Ростом — в два раза выше человека, за спиной — крылья, на голове — рога…
— Тут-то ты, я думаю, и припустил, как заяц!
— Как бы не так! Чтобы я, старый солдат, испугался черта!.. Я схватился за шпагу…
— …и бежать! — со смехом добавил за него Диего.
— Зря вы смеетесь, — вмешался в разговор мясник с хриплым басом. — Если человек и бежит от черта, то ничего в этом зазорного нет. Кто, я спрашиваю, на месте Педро не убежал бы?! Тут, ей-богу, не помог бы даже мой тесак!..
— Да что тесак! Тут даже святая вода не всегда помогает!
— И заклинания не всегда действуют — это я точно знаю. Полгода назад в нашу соседку вселился бес, так сколько бы приходской священник над ней молитв не читал — все без толку!
— Что вы раскудахтались, как куры? — вступил в разговор тощий, унылого вида мужчина с сизым носом закоренелого пьяницы. — Тоже мне невидаль — черти! Мне они почти каждый день являются. Маленькие такие, черненькие, по столу бегают. А один, самый шустрый, так и норовит все время в чашку залезть. Я их, грешным делом, хотел на нож нанизать. Где там! Ни одного не поймал. Верткие, сволочи!
Его слова никого не успокоили. Более того, встревоженная публика вообще к ним не прислушалась. Всех занимали куда более страшные случаи. Девица легкого поведения клялась и божилась, что однажды ночью на улице к ней пристал хромой мужчина, от которого так и несло холодом могилы. Торговка зеленью заявила, что по дороге на рынок столкнулась с большой черной собакой, у которой на голове вместо ушей росли рога.
— Я решил, — закончил унылый пьяница, обращаясь скорее к самому себе, чем к неблагодарной публике, — пусть себе черти бегают. Все равно их не поймать.
Бартоломе тихо поднялся. Во время своих прогулок по городу ему уже не раз приходилось слышать подобные вещи. Горожане точно сошли с ума. Но, с другой стороны, разве даже он сам не чувствовал беспокойства? Как он мог прекратить слухи? Прочитать проповедь в городском соборе? Едва ли она успокоила бы людей, скорее наоборот, разожгло бы страсти. Да и что он мог посоветовать испуганным морякам, ремесленникам и торговцам? Молиться? Но разве молитва остановит убийцу? Еще усерднее доносить на своих сограждан? Но горожане и так уже подозревают всех и каждого, а любая женщина уверена, что ее соседка по ночам летает на шабаш на черном козле. Сообщения подобного рода не могли вызвать у инквизитора ничего, кроме грустной усмешки.
Бартоломе приходил к малоутешительному выводу. Скоро слух о кознях дьявола распространится не только в окрестностях города, но и по всей провинции. Объясняться же перед Супремой придется ему. И тогда, чтобы прекратить молву и показать свое усердие, ему придется посадить полгорода или, по крайней мере, несколько сотен этих несчастных, виновных, по сути, только в своем невежестве. Впрочем, у него был еще один путь: поймать дьявола.
* * *В три часа ночи город спал. Спали ремесленники, уставшие после трудового дня, храпели пьяные матросы в портовых тавернах и толстопузые монахи в своих кельях, сладко посапывали на мягких постелях добропорядочные торговцы и мужья-рогоносцы. Не спали только воры, всевозможные проходимцы, удачливые любовники и коты на чердаках. Конечно, не должна была спать еще и городская стража, но почему-то стражники никогда не появлялись вовремя на месте ночных происшествий.
В этот поздний час Бартоломе возвращался из таверны. Он уже подходил к своему дому и видел тусклый свет в окне второго этажа: Санчо ждал его. Но тут из тени, отбрасываемой балконом соседнего дома, выступили три фигуры.
— А, вот и он, монах-оборотень! — произнес знакомый голос. — Ну, скажи нам, кто ты сегодня? Дон Бартоломе де Сильва? Брат Себастьян?
— Это не твое дело.
Бартоломе узнал Антонио Диаса. Двое других, очевидно, были его приятелями.
— Не наше дело, говоришь? Ошибаешься. Если ты — брат Себастьян, мы почтительно отнесемся к нашей матери-церкви, даже если ее служители — люди недостойные. Но я вижу перед собой дона Бартоломе де Сильву, лжеца, обманщика, предателя! Я вижу перед собой человека, который обманом вовлек меня в подсудное дело, а потом пытался сыграть на этом! Ну, скажи, что это не так?!
— Так, — усмехнулся Бартоломе. — И что с того?
— Ты даже не отпираешься!
— Да ради чего? У меня достаточно улик, чтобы, если я того захочу, до конца дней упечь тебя за решетку.
— Нет, лже-монах, лже-торговец, ничего у тебя не получится!
— Не тебе решать! Прочь с дороги!
— Э, нет, — Диас преградил ему путь. — Если я тебя отпущу, ты, чего доброго, и в самом деле отправишь меня на виселицу. Ты не оставил мне выбора: ты должен умереть. И я убью тебя!
— И это после того, как я пощадил твою жизнь, — напомнил Бартоломе. — Я думал, тебе знакомо чувство благодарности.
— Это ты-то говоришь о благодарности?! После того, как я вытерпел из-за тебя столько мучений!
— Ты что же, и впрямь решил меня здесь зарезать?
— Само собой!
— Ты же клялся мне, что никогда не поднимал руки на христианина.
— Ты не христианин! — возразил пират. — Ты сам дьявол!
— Понятно, — улыбнулся Бартоломе. — Видимо, это убеждение избавит тебя от угрызений совести.
— Я убью тебя!
— В твоем возрасте еще рано быть столь самонадеянным, — заметил Бартоломе. — Запомни одно, мальчишка: если бы я действительно тебя опасался, ты был бы сейчас в камере, а не на свободе.
— Ты меня недооценил, святой отец!
— Действительно. Я думал, ты умнее и не станешь искать неприятностей.
— Нечего его слушать! — воскликнул Диас, хватаясь за шпагу. — Кончайте с ним, парни!
Бартоломе действовал с молниеносной реакцией опытного фехтовальщика. Оттолкнув одного из матросов, он отпрыгнул, обнажил шпагу и прижался спиной к двери, тем самым обезопасив себя от нападения сзади. К счастью для Бартоломе, двое из нападавших были вооружены только навахами[17] — оружием уличных потасовок, кинжал и шпага были лишь у Диаса. Пользуясь преимуществом своего длинного клинка, Бартоломе мог держать матросов на расстоянии, однако не мог проникнуть в дом: для того, чтобы отпереть дверь ключом, нужно было повернуться спиной к нападавшим. Бартоломе несколько раз ударил в дверь каблуком сапога в надежде, что Санчо услышит и придет на помощь.
— Шли бы вы домой, щенки, — посоветовал Бартоломе парням, которые кружили вокруг него, как волки вокруг добычи, пытаясь обнаружить слабое место в его защите. — Вам же хуже будет.
— Вперед! — скомандовал Диас своим приятелям. — Я отвлеку его!
Однако пират явно недооценил своего противника. Отбив выпад Диаса кинжалом, клинком своей шпаги Бартоломе полоснул по лицу одного из парней. Вскрикнув и схватившись за щеку, тот отскочил в сторону и припустил прочь. Второй противник поплатился проколотой правой рукой.
Наконец опомнился Санчо и выскочил на улицу, вооруженный двумя пистолетами. Но теперь ему оставалось только наблюдать за поединком своего хозяина и контрабандиста. Стрелять он не мог, потому что рисковал попасть в своего господина. Впрочем, Санчо за свою жизнь настолько привык к дуэлям Бартоломе и скандальным похождениям брата Себастьяна, что не удивился и не испугался.
— Эй, хозяин! — крикнул он. — Могли бы сперва всех убить, а потом постучаться, как человек, а не колотить в дверь так, как будто за вами гонится тысяча чертей! Я вижу, вы и без меня прекрасно справились!
Диас привык действовать абордажной саблей в схватках на тесных корабельных палубах, он был молод, ловок, силен, но никогда не учился благородному искусству фехтования. И сейчас его натиск и горячность сослужили ему плохую службу. Он бросался вперед, как одержимый, но встречал расчетливый и холодный отпор. Бартоломе уверенно и хладнокровно парировал все его выпады и сам перешел в атаку. Его клинок пронзил левое плечо пирата и вышел со спины. Диас с тихим проклятием повалился на мостовую.
— Боже, что мы будем делать с трупом?! — воскликнул Санчо.
И тут, как нарочно, в гулкой тишине городских улочек послышался мерный топот и бряцание оружием: приближался ночной дозор. Бартоломе не испытывал ни малейшего желания объясняться со стражниками по поводу только что происшедшей потасовки.
— Быстрее!
Инквизитор и слуга подхватили раненого и втащили его в дом. Контрабандист негромко стонал и ругался.
— К счастью, он еще не труп, — сказал Бартоломе. — Санчо! Сейчас же из-под земли достань мне врача! Этот парень нужен мне живым!
* * *Наконец-то брат Эстебан дождался праздничного дня. Наконец-то он мог довольно потирать свои пухлые ручки. Наконец-то он мог удовлетворить свою тайную страсть. Правда, вместо юной девушки или стройного юноши он получил грубого мужчину и, по-видимому, очень крепкого. «Наверное, де Гевара не будет выть и кричать», — огорченно вздыхал толстый монах. К тому же, брат Себастьян опять испортил брату Эстебану настроение. В виду важности дела он снова пожелал сам присутствовать при пытке колдуна.
Как всегда, брат Эстебан молча проглотил обиду, тем более, что на этот раз у него была довольно веская причина не слишком сердиться на главного инквизитора. В душе брат Эстебан побаивался де Гевару, впрочем, как и других приспешников дьявола. Ходили слухи, что де Гевара очень сильный колдун. Конечно, церковь считала, что все чародеи теряют свою волшебную силу, как только попадают в руки правосудия, и все же… чем черт не шутит… На всякий случай брат Эстебан принимал меры предосторожности: почаще осенял себя крестным знамением, надевал на шею ладанку, в которой, как утверждал продавший ему эту реликвию мошенник, хранился клок волос самого Иоанна Крестителя. Брат Эстебан также хорошо знал, что если ведьма или колдун первыми взглянут на собеседника, то приобретут власть над ним. Во избежание такого рода казусов брат Эстебан распорядился, чтобы в зал для допросов обвиняемых вводили спиной вперед.
Бартоломе не мог не улыбнуться, когда в камеру пыток де Гевара вошел, пятясь задом.
— Сын мой, — обратился к нему инквизитор, — у вас есть последняя возможность раскаяться и добровольно признать свою вину.
— Мне не в чем каяться, — решительно ответил колдун.
Бартоломе кивнул брату Эстебану, тот, в свою очередь, — палачу.
— Раздевайтесь, сын мой, — блаженно улыбнувшись, сказал узнику брат Эстебан.
Палач и его подручный сорвали с колдуна одежду.
Как правило, перед началом пытки тело жертвы тщательно осматривалось. Это делалось для того, чтобы, во-первых, обнаружить печати дьявола, ведь нечистый, как известно, метит своих приверженцев, прикасаясь к ним когтем. В таких местах остаются родинки, шрамы, пятна или бородавки. Печати дьявола лишены чувствительности и при ранении кровь из них не идет. Для обнаружения дьявольских печатей в распоряжении святой инквизиции был старый и давно проверенный способ. В подозрительные участки тела втыкали специальную иглу, больше похожую на шило. Если обвиняемый ничего при этом не чувствовал, а кровь из ранки не текла, инквизитор мог быть удовлетворен: дьявольская метка обнаружена. Человек, помеченный когтем сатаны, само собой, являлся колдуном, и судьба его была решена.
Во-вторых, во время допроса узники могли прятать на теле какой-нибудь крохотный талисман, опять-таки полученный от дьявола. Такой амулет делал их нечувствительными к страданиям и помогал выдержать любые пытки. Понятно, что подобные талисманы, зачастую представлявшие собой лишь маленький клочок бумаги, нужно было во что бы то ни стало обнаружить. Обвиняемый мог их прятать где-нибудь под кожей или за щекой.
Дни заключения еще не сказались на здоровье узника. Перед судьями и палачами предстал крепкий, полный сил, загорелый и мускулистый атлет. Правда, особой красотой де Гевара похвалиться не мог: плечи были слишком широкими, руки — слишком длинными, ноги — слегка кривоватыми. И волосатым он был, как обезьяна. К тому же, на спине де Гевары буквально не было живого места: ее вдоль и поперек пересекали шрамы. Тут были и давние рубцы и еще свежие, едва затянувшиеся следы от ран.
— Ого! — воскликнул брат Эстебан, даже не пытаясь скрыть радости. — Щедро же дьявол метит своих приспешников!
И, зажав в кулаке иглу для прокалываний, тучный монах с поразительной резвостью подскочил к обвиняемому. Брат Эстебан никому не доверял столь ответственное дело, как распознавание дьявольских печатей.
— Ну-ка, посмотрим! — брат Эстебан облизнулся, как кот, и воткнул иглу в плечо де Гевары.
Колдун не содрогнулся, лишь струйка крови побежала по его спине.
— Больно? — брат Эстебан вопросительно заглянул узнику в глаза и в то же время вонзил иглу ему под лопатку.
Де Гевара не издал ни звука.
Бартоломе молча смотрел, как брат Эстебан мягко и бесшумно кружил около заключенного, точно огромная хищная черная птица, которая выбирает, куда бы вонзить свои когти. Раз двадцать игла впивалась в спину де Гевары, и ни разу этот мужественный человек не застонал и не вскрикнул. Только мускулы его лица слегка подергивались.
— Видите?! — наконец торжествующе объявил брат Эстебан. — Он не чувствует боли, значит, он отмечен печатями дьявола, и, значит, он колдун!
— Вы ошибаетесь, — возразил Бартоломе. — Из ранок идет кровь, следовательно, не лапа дьявола оставила эти следы… И, кроме того, ему больно…
Бартоломе попросил де Гевару объяснить, где он получил эти шрамы, но колдун словно не заметил его вопроса. Он выказывал полное презрение к своим мучителям.
— Даже если бы он что-нибудь ответил, я бы все равно ему не поверил! — заявил брат Эстебан. — По-моему, он все-таки ничего не чувствует… Наверно, спрятал где-нибудь дьявольский амулет, он-то и помогает ему переносить боль… А ну, — крикнул толстый инквизитор помощнику палача, — подай мне факел!
Бартоломе понял, что собирается делать брат Эстебан: спалить все волосы на теле де Гевары, чтобы потом как следует его осмотреть в поисках волшебного талисмана.
Бартоломе опустил голову, сделав вид, что увлечен разбором бумаг. Смотреть на предстоящую процедуру было выше его сил. Он решил присутствовать при допросе с пристрастием в надежде объяснить де Геваре, что запирательство бессмысленно, что этим он ничего не выиграет, а лишь осудит себя на мучения. Его признают упорствующим еретиком — только и всего. Но на деле все выходило совершенно иначе. События развивались как будто совершенно независимо от воли главного инквизитора. Бартоломе не мог смотреть на мучения другого человека, он испытывал при этом тошноту и головокружение, но вынужден был скрывать свою брезгливость и слабость под маской холодности и равнодушия. Бартоломе не мог отменить пытку, этим он бы потворствовал еретику. Он упустил бы шанс добыть признание. Он ничего больше не мог поделать. Ему оставалось только поступать так, как на его месте повел бы себя любой инквизитор. Ему оставалось лишь ждать развязки событий.
— Терпелив, — вздохнул брат Эстебан, только что опаливший свою жертву, как курицу перед разделкой. — Видно, дьявол все еще ему помогает… А потому я предлагаю, минуя пытку водой, сразу же перейти к дыбе…
— Оставляю на ваше усмотрение, брат мой, — только и смог вымолвить Бартоломе.
«Провалиться мне сквозь землю, если я еще хоть раз вмешаюсь в это дело! Пусть толстяк вешает, поджаривает, колет, режет, рвет на части, пусть делает, что захочет!.. Я сюда больше ни ногой! Никогда!
Вот-вот, — возразил он тотчас же самому себе, — положись на брата Эстебана и вместо обвиняемых и свидетелей получишь калек и уродов, которые не смогут пошевелить ни рукой, ни ногой, ни языком!»
— Приступайте! — велел он, надеясь, что голос его не выдаст.
Колдуну связали руки за спиной.
— Еще раз обращаюсь к вам, сын мой. Покайтесь!
— Вы же видите, добром от него ничего не добьешься! — взвизгнул брат Эстебан. — Начали!
Палач и его подручный потянули за веревку, перекинутую через блок. Мгновение — и де Гевара повис на вывернутых руках.
— Взгрейте-ка его как следует!
Палач с помощником взялись за кнуты.
Удар! Плеть обвилась вокруг туловища де Гевары, оставив красную полосу. Еще удар, еще… Допрашиваемый не кричал, только при каждом ударе закрывал глаза и невольно морщился.
Сначала кнут опускался на спину и плечи де Гевары с сухим, резким щелчком, потом, по мере того как тело истязаемого превращалось в кровавое месиво, со звуком, похожим на чавканье…
Брат Эстебан стоял так близко, что разлетавшиеся брызги крови запятнали его сутану, руки, лицо и даже лысину. Он весь подался вперед, его грузная фигура содрогалась, но то была дрожь наслаждения. Он притоптывал ногой в такт ударам. Он тяжело дышал, как упившийся кровью вампир. Обычно тупое и невыразительно лицо монаха преобразилось… Его глаза были широко раскрыты, ноздри хищно раздувались…