Как только мама вцепилась в мою руку, словно стараясь меня защитить, Дзалумма тут же взяла другую руку мамы.
— Тише, мадонна. Вы должны успокоиться… Наклонившись, она зашептала маме в ухо. Мама возмущенно мотнула головой и обвила мои плечи рукой. Она крепко прижалась ко мне, словно я была маленьким ребенком. Дзалумма уже не обращала внимания ни на проповедника, ни на его «плакс», она не сводила настороженного взгляда с хозяйки. Я тоже начала беспокоиться, чувствуя, как взволнованно дышит мама, как крепко держит меня за плечи.
— Это неправильно, — хрипло прошептала она. — Это неправильно…
Но вокруг так много людей рыдало и стенало, обращаясь к фра Джироламо и Богу, что даже отец не обратил на маму внимания; он и Пико как завороженные слушали речи проповедника.
— О Всевышний! — пронзительно завопил фра Джироламо. Он прижал лоб к сложенным рукам, горестно всхлипнул, после чего воздел заплаканное лицо к небу. — Всевышний, я всего лишь ничтожный монах. Я не просил, чтобы Ты посетил меня, я не жаждал говорить с тобою или лицезреть видения. И все же я смиренно подчиняюсь Твоей воле. Твоим именем я готов, как Иеремия, вынести страдания, выпадающие на долю пророков из-за деяний нечестивых.
Он бросил взгляд на нас, неожиданно смягчившись.
Меня душат рыдания… Я лью слезы, как и вы, оплакивая ваших детей. Я оплакиваю Флоренцию, ведь ее ожидает кара. И все же, как долго мы можем грешить? Как долго мы можем оскорблять Господа, прежде чем Он будет вынужден дать волю своему праведному гневу? Как любящий отец Он до сих пор сдерживался. Но когда Его дети продолжают тяжко грешить, когда они высмеивают Его, Он должен ради их же блага назначить им суровое наказание. Взгляните на своих женщин: они увешаны сверкающими каменьями. Если бы только одна из вас — всего лишь одна — раскаялась в грехе тщеславия, скольких бедняков можно было бы накормить? Взгляните на весь этот шелк, парчу, бархат и бесценное золотое шитье, которым вы украшаете свои бренные тела. Если бы только одна из вас оделась просто, чтобы угодить Господу, то скольких людей это спасло бы от голодной смерти. А вы, мужчины, погрязшие в блуде, содомии, обжорстве и пьянстве, если бы вы довольствовались объятиями только своих жен, то в царстве Всевышнего было бы больше детей. Если бы вы отдали половину со своей тарелки бедняку, то во Флоренции не было бы голодных. Если бы вы отказались от вина, то в городе не было бы пьянок и кровопролитий. А вы, богачи, любители искусства, что копите в своих домах бесполезные вещи, — вы оскорбляете Всевышнего тем, что прославляете земное, а не божественное, тем, что выставляете напоказ свое богатство, тогда как вокруг умирают люди, которым не хватает хлеба и тепла! Отрекитесь от своих земных богатств и вместо них обратитесь к вечным ценностям. Всемогущий Господь! Отврати наши сердца от греха, обрати наши взоры к себе. Избавь нас от муки, которая неминуемо ждет тех, кто попирает Твои законы.
Я взглянула на маму. Она смотрела неподвижно и яростно не на проповедника, а куда-то гораздо дальше, проникая взглядом сквозь каменные стены Сан-Марко.
— Мама, — позвала я, но она меня не слышала. Я попыталась выскользнуть у нее из-под руки, но она сжимала меня все крепче, так что я даже взвизгнула. Она вся обратилась в камень, так и не выпустив меня.
Дзалумма сразу догадалась, что будет дальше, и ласково заговорила с ней скороговоркой, пытаясь убедить, чтобы она отпустила меня, легла на пол и больше ни о чем не думала.
— Вот слово Господа! — с такой силой закричала мама, что я попыталась заткнуть руками уши, но не смогла поднять руки.
Фра Джироламо ее услышал. Услышали прихожане, что были рядом, и вопросительно взглянули в нашу сторону. Отец и Пико взирали на маму с ужасом.
Дзалумма взяла маму за плечи и попыталась пригнуть к полу, но та стояла как скала, голос ее настолько изменился, что я его больше не узнавала.
— Слушайте меня! — властно прозвенели ее слова, так что умолкли все плачущие. — Пламя поглотит его, отрезав от тела руки и ноги, и те провалятся прямо в ад! Его свергнут пятеро обезглавленных!
XVII
Мама тяжело навалилась на меня, и я рухнула под ней, столкнувшись с отцом. Падая, я успела заметить, как Пико оттянул его в сторону и потом повалился на холодный твердый мрамор. Я упала на бок, одновременно ударившись головой, плечом и бедром. Передо мной замелькали белые горностаевые и зеленые бархатные пятна, подолы женских юбок и мужские сапоги. Я услышала шепот, восклицания и крики Дзалуммы.
Мама лежала поверх меня, молотя руками и ногами, локоть одной ее руки, скрюченной в спазме, вонзился мне под ребра. Все это время она щелкала зубами, со свистом дыша мне в ухо. Этот звук вселил в меня ужас. Мне ведь следовало придерживать ей голову, чтобы она не прикусила себе язык и не поранилась еще как-то.
Громкие команды Дзалуммы неожиданно обрели четкость.
— Хватайте ее за руки! Вытягивайте!
Сильные пальцы обхватили мои запястья и подняли мне руки над головой. Меня перевернули на спину. Мама громко щелкнула зубами и намертво их сцепила; тем временем она продолжала колотить по мне руками и ногами, одна ее рука прошлась мне под подбородком, глубоко расцарапав.
А у моих ног, пока невидимая, вопила Дзалумма:
— Вытягивайте ее сюда!
Отец сразу пришел в себя. С невесть откуда взявшейся силой он обхватил мои поднятые руки и выволок меня из-под извивающегося тела матери. От этого рывка мучительно заболели ребра.
Но как только я оказалась на свободе, сразу позабыла о боли. Даже не поблагодарив отца, я встала на колени и повернулась к маме. Дзалумма уже успела подползти поближе и навалиться всем телом на ноги хозяйки.
Я отыскала подбитый мехом край материнской накидки и всунула его между ее скрежещущих зубов. Но я опоздала: мама успела прокусить язык, и последствия были ужасны. Кровь была у нее на губах и зубах, щеке и подбородке; белый горностай вокруг лица был в алых пятнах. И хотя я крепко прижала ей голову, она так сильно дергалась в моих руках, что шапка свалилась и закатилась под тело. Вскоре мои пальцы запутались в ее мягких темных волосах. Аккуратные локоны, еще сегодня утром уложенные Дзалуммой, растрепались, превратившись в спутанные пряди.
— Это дьявол!
Вперед выступил какой-то человек — молодой, рыжеволосый, с оспинами на лице. Я узнала в нем священника из Санта-Мария дель Фьоре.
— Я видел, как она проделывала это и раньше, в соборе. Она одержима. Зло, таящееся в ней, не может вытерпеть ее присутствие в Божьем храме.
Ропот вокруг нас перерос в громкий гул, наконец, Савонарола, возвышавшийся над всеми, воскликнул:
— Тихо!
На него обратились все взгляды. Брови его сошлись на переносице в грозной мине возмущения при виде такого оскорбительного действа. Рыжеволосый священник отступил назад и скрылся в толпе; остальные с молчаливой покорностью зашаркали на свои места.
— Дьявол желает только одного — прервать слово Господа, — провозгласил фра Джироламо. — Но мы не должны позволить, чтобы нас отвлекали. Господь победит.
Он сказал бы больше, но тут мой отец шагнул к кафедре. Не сводя взгляда с монаха, он жестом указал на свою жену, повергнутую недугом, и в отчаянии воскликнул:
— Фра Джироламо, помогите ей! Исцелите ее сейчас!
Я все еще удерживала голову мамы, но, как и остальные, следила, затаив дыхание, за настоятелем церкви Сан-Марко.
Он перестал хмуриться и быстро заморгал глазами от неуверенности, но вскоре к нему вернулось чувство полной власти над прихожанами.
— Ей поможет Бог, не я. Служба продолжится. — Отец поник головой, а фра Джироламо подал сигнал графу Пико и двум доминиканским монахам, находившимся среди прихожан.
— Займитесь женщиной, — тихо сказал он. — Отведите ее в ризницу, пусть там меня подождет.
Затем он снова начал громко молиться.
— Дети Всевышнего! Такие недобрые предзнаменования будут только учащаться, до тех пор, пока все в нашем городе не покаются и не обратят свои сердца к Господу. А иначе наступит кара, какой земля еще не видывала…
С этой секунды я слышала лишь его интонации, но смысла сказанного не понимала, так как рядом с мамой возникли два монаха в коричневых сутанах. Руководил ими Пико.
— Фра Доменико, — обратился он к тому, что был повыше, с огромной квадратной головой и взглядом тупицы, — я велю женщинам отпустить мадонну Лукрецию, а затем вы поднимете ее, — он показал на мою маму, все еще содрогающуюся под властью приступа, — и отнесете в ризницу. Фра Марчиано, помогите ему, если понадобится.
Мы с Дзалуммой не сдвинулись с места.
— Мадонну Лукрецию нельзя трогать — это может ей навредить, — возмутилась я.
Фра Доменико молча меня выслушал, после чего спокойно и решительно отвел руки Дзалуммы и, обхватив маму за талию, легко поднял, заставив рабыню отпрянуть. Напрасно я старалась поддерживать голову мамы, когда ее подняли с моих колен. Доменико лишь слегка поморщился от ударов, перекидывая маму на плечо, словно мешок с мукой. Мама продолжала бить его руками и ногами, а он, казалось, ничего не чувствовал.
— Мадонну Лукрецию нельзя трогать — это может ей навредить, — возмутилась я.
Фра Доменико молча меня выслушал, после чего спокойно и решительно отвел руки Дзалуммы и, обхватив маму за талию, легко поднял, заставив рабыню отпрянуть. Напрасно я старалась поддерживать голову мамы, когда ее подняли с моих колен. Доменико лишь слегка поморщился от ударов, перекидывая маму на плечо, словно мешок с мукой. Мама продолжала бить его руками и ногами, а он, казалось, ничего не чувствовал.
— Постой! — закричала Дзалумма монаху. Вид у нее был не лучше, чем у хозяйки: шарф под головным убором сбился набок, из-под него вылезли непослушные пряди, но что еще хуже, мама нечаянно ударила ее в глаз, и теперь он распух и закрылся наполовину, скула под ним покраснела, предвещая скорое появление огромного синяка.
— Оставьте ее в покое! — кричала я на фра Доменико.
Я попыталась встать, но зеваки вокруг стояли на моей юбке, и я снова упала.
— Дайте ей подняться! — раздался повелительный мужской голос у меня над головой.
Люди разошлись в стороны, хотя свободного места не было. Чья-то сильная рука обхватила мое запястье и рывком подняла меня с пола. Я выпрямилась и, охнув, уставилась в глаза незнакомцу — высокому худому мужчине, одетому, как одевалась знать. Это был один из двенадцати советников, избираемых раз в два месяца в помощь восьми приорам. Он как-то странно смотрел на меня, словно узнал, хотя прежде мы никогда не встречались.
Я сразу отпрянула от него и последовала за несгибаемым Доменико, который с легкостью проходил сквозь толпу. Позабыв о том, что находится в Божьем храме, отец семенил за монахом, требуя, чтобы тот осторожнее обращался с мадонной Лукрецией.
Напарник Доменико, фра Марчиано, предложил нам с Дзалуммой опереться на его руку. Разъяренная Дзалумма молча отвергла помощь, хотя заметно прихрамывала. Я тоже отвела в сторону его руку. Но фра Марчиано по-прежнему излучал доброту и заботу. Тщедушный лысеющий старичок смотрел на нас с искренней нежностью.
— Будьте уверены, — сказал он нам, — женщина находится в руках самого Господа, а уж Он не допустит, чтобы с ней случилась беда.
Я ничего не ответила, а продолжала идти молча, как и остальные, за фра Доменико, который нес на плече свою ношу. Наконец мы оказались у ризницы.
В этой маленькой комнатушке было гораздо холоднее, чем в соборе, согретом сотней тел; здесь изо рта вырывался пар. Фра Доменико отнес маму к узкому деревянному столу, который мой отец успел накрыть мягким меховым плащом, — больше положить ее было некуда. Как только монах опустил ее на стол, отец оттолкнул его с такой горячностью, что я даже перепугалась. Оба мужчины, тяжело дыша, обменялись взглядами, в которых горела настоящая ненависть; я подумала, что еще немного — и они затеют драку.
Но тут Доменико заморгал, потупился, повернулся и тяжело зашагал прочь. Фра Марчиано оставался с нами — видимо, надеялся, что может еще нам помочь.
Пока мы шли в ризницу, приступ у мамы прошел. Теперь она лежала неподвижная и обмякшая, а отец снял свою алую накидку и укрыл маму. Граф Пико опустил руку на его плечо. Отец попытался ее сбросить.
— Как мог Господь допустить такое? — с горечью спросил он. — И почему фра Джироламо поручил ее заботам этого зверя?
Пико заговорил тихо, но тон его был до странности суров.
— Фра Доменико всегда рядом с фра Джироламо, ты сам знаешь, Антонио. Вероятно, Господь позволил мадонне Лукреции испытать такое унижение, с тем, чтобы потом Он мог поднять ее еще выше. Ее исцеление явится чудесным откровением для всех. Верь, Господь велик. Не для того он привел нас в такую даль, чтобы разочаровывать.
— Молюсь, чтобы это было так, — ответил отец, закрыв глаза руками. — Невыносимо видеть ее такой. Когда она узнает о том, что случилось… то не вынесет стыда.
Он опустил руки и уставился на спящую маму — ее бледное лицо, казалось, было отлито из воска, но забрызганного темнеющей кровью. Очень нежно он отвел с ее лба растрепанный локон; тут я случайно взглянула на Дзалумму, стоявшую напротив отца, и меня поразило, с какой нескрываемой ненавистью она на него смотрела. Так рабыням смотреть не полагалось, но я все поняла. Она любила мою маму как сестру и с тем же пылом презирала отца. До этой минуты, однако, ей удавалось скрывать свои чувства.
Я встревожилась. Только совсем недавно я перестала терзаться мыслями о причинах маминой болезни. Рассказ Дзалуммы о брате и о травме, которую он получил, убедил меня, что причина маминых приступов была естественной. Теперь же, после ее ужасающих слов в присутствии Савонаролы, я больше не была в этом уверена. Неужели такая набожная и нежная душа, как у мамы, могла попасть во власть дьявола?
Добрых четверть часа наша несчастная компания прождала в нетопленой ризнице. Я плотно завернулась в плащ, но не согрелась. Испарина, покрывшая меня от предыдущих усилий, теперь проморозила насквозь. Дыхание превращалось в пар и оседало инеем на шерстяном воротнике. Бедняжка мама, впавшая в забытье, дрожала от холода, несмотря на отцовскую накидку и меховой плащ, на котором лежала.
Наконец со скрипом открылась тяжелая дверь, мы обернулись. На пороге стоял Савонарола. Оттого что рядом с ним возвышался фра Доменико, он казался еще меньше, чем за кафедрой.
Отец шагнул к маме и опустил ладонь на ее руку. Лицо его было суровым, и, заговорив с Савонаролой, он не сводил взгляда с фра Доменико.
— Здесь он не нужен. — Он указал подбородком на здоровяка.
— Он моя правая рука, — ответил фра Джироламо. — Если он не переступит порог, я тоже этого не сделаю.
Отец заморгал и потупился, признавая поражение. Оба монаха вошли в ризницу, Доменико глядел настороженно.
За их спинами в открытых дверях показался рыжеволосый рябой священник из Дуомо.
— Сам Господь прислал вас во Флоренцию, фра Джироламо! — воскликнул он, сияя лучезарной улыбкой. — Каждый день благодаря вам все больше грешников приходят к покаянию. Вы истинное спасение этого города!
Фра Джироламо постарался не поддаться льстивым речам. Его лицо и взгляд слегка изменились в искренней попытке сохранить смирение, и все же было видно, что слова рыжего священника доставили ему удовольствие.
— Это Господь спасет Флоренцию, не я, — возразил он высоким, писклявым голосом. — Проявляй свою преданность Господу, а не простому смертному. — Он помолчал, а затем продолжил более твердо: — Теперь мне предстоит другое дело.
Последние слова он произнес, чтобы отделаться от священника, который загородил ему дорогу, словно не желая пускать Савонаролу дальше, пока не добьется от него благословения. Но вместо того, чтобы уйти, молодой священник заглянул в ризницу.
— А, да это же та самая женщина, одержимая дьяволом!
Фра Джироламо бросил на него резкий взгляд.
— Позволим Господу судить о ее недуге. — Он многозначительно посмотрел на фра Доменико, сочувственно склонившемуся над ним, и верзила-монах неохотно шагнул к двери.
Священник ловко обошел огромного монаха бочком и оказался в ризнице, прежде чем Доменико успел его перехватить.
— Но, фра Джироламо, вы ведь сами сказали: дьявол попытался не позволить людям выслушать послание, вложенное в ваши уста самим Господом. Никто бы никогда не произнес тех слов, что произнесла она, если бы они не принадлежали дьяволу. — В его бесцветных глазах сверкнула тревога и в то же время убежденность. — Точно так она вела себя и в Дуомо — выкрикивала слова, продиктованные дьяволом.
Фра Доменико слушал как завороженный; даже робкий фра Марчиано отошел от нашей компании, чтобы послушать удивительные речи молодого священника.
Это правда, Babbo, — обратился к своему хозяину Доменико. — Ваше присутствие может спровоцировать дьяволов. Какой злобой, должно быть, они исходят! Как напуганы! Вот вам случай показать истинную силу Всевышнего.
Недовольный тем, какой оборот принял разговор, тем не менее не в силах отмолчаться, Савонарола прошел мимо Доменико и священника и остановился рядом с мамой, как раз напротив моего отца и Пико.
— Это правда? — тихо спросил фра Джироламо у моего отца. — Она произносила странные слова в соборе перед самым приступом?
Отец настороженно взглянул на нас с Дзалуммой и ничего не ответил. Рабыня держалась дерзко, с вызовом, она успела снять шапку, и ее непокорные ис-синя-черные локоны вились над головой, как змеи у Медузы Горгоны.
— Нет, — солгала она. — Хозяйка страдает приступами с тех пор, как получила травму головы. Дьяволы здесь ни при чем.
Савонарола передвинулся к голове мамы и осторожно положил руки ей на плечи. Его робость испарилась, и он сказал с уверенностью:
— Давайте молча помолимся.
Мы все подчинились, склонив головы. Я даже не осмеливалась кинуть взгляд из-под полуприкрытых век. К нам присоединились священник и Доменико, который предварительно плотно закрыл большую, обитую медью дверь. Оба поспешили занять места рядом с фра Джироламо. Протиснувшись, они встали у правого бока мамы, как можно ближе к предмету своего обожания, при этом мы с Дзалуммой оказались отодвинуты к маминым ногам.