— Какая красота.
Он кивнул, довольный, а я вернула ему камень.
— Здесь также много медальонов, созданных по эскизам наших лучших художников. Вот один из них, отлитый давным-давно по рисунку Леонардо. Довольно большая редкость, таких изготовили совсем немного. — Он почти небрежно вернул рубин на место и с гораздо большей почтительностью потянулся за золотой монетой, впав в легкую меланхолию.
Я взяла медальон и прочла надпись: «Всеобщая скорбь». Там был изображен Джулиано, поднявший руки в безуспешной попытке защититься от кинжалов в руках убийц. Восхищаясь красотой изделия, я внутренне содрогнулась, вспомнив рассказ Дзалуммы о трупе мессера Якопо. «Восемьдесят человек за пять дней», — сказал как-то отец. Неужели этот мягкий человек был способен на такую жестокость?
— Прошу вас, — сказал он, — примите это в дар.
— У меня уже есть такой медальон, — ответила я и сразу смутилась из-за своей необдуманной реакции на такое неслыханно щедрое предложение. — Мама подарила.
Он долго всматривался в меня острым взглядом, который постепенно смягчился.
— Разумеется, — сказал Медичи. — Я совсем забыл, что раздал несколько таких медальонов своим друзьям.
Он протянул мне другой медальон с изображением его дедушки, Козимо, и семейного герба. Сразу было видно, что это создал другой художник — ему не хватало тонкости Леонардо. Но меня все равно поразила щедрость Великолепного.
Он, казалось, совсем устал, но все же решил показать мне еще одну коллекцию — собрание резных камней, халцедонов, от белейших до темно-серых, а также сердоликов, ярко-красных и оранжевых. Большинство из них представляли собой инталии с красивыми углубленными изображениями, некоторые геммы были инкрустированы золотом знаменитым Гиберти.
На всеобщее обозрение была выставлена и коллекция резных кубков, украшенных драгоценными камнями, серебром и золотом. Но к этому времени силы хозяина дома иссякли, и он не стал выделять особо какие-то предметы. Вместо этого он подвел меня к тумбе, на которой стояла лишь одна неглубокая чаша, чуть больше той, что ставили передо мной за ужином.
— Это тоже халцедон, красновато-коричневый, — объяснил Лоренцо хриплым шепотом. На темном фоне были изображены несколько фигур в виде молочно-белых камей. — Это мое единственное редчайшее сокровище. Тот, что держит рог изобилия, — Осирис, а это сидит его жена, Исида. Их сын Гор пашет землю. — Великолепный замолчал, но почти сразу продолжил с гордостью: — Этой чашей пользовались для своих ритуалов правители Египта. Из нее пила сама Клеопатра. После того как Октавиан одержал над царицей победу, чаша исчезла на какое-то время, а потом снова всплыла в Константинополе. Оттуда она попала на двор неаполитанского короля Альфонса и, в конце концов, оказалась в Риме, где я ее и приобрел. — Он угадал, что мне не терпится прикоснуться к ней, и улыбнулся. — Смелее. Потрогайте.
Я так и сделала, поражаясь изяществу древнего изделия. Еще до рассказа Лоренцо я решила, что это флорентийское творение. Края у чаши были холодные и идеально гладкие. Я повернулась с улыбкой к сэру Лоренцо и увидела, что он смотрит с огромным удовольствием и радостью не на чашу, а на меня.
Мой восторг был прерван чьими-то шагами. Я оглянулась и увидела Джованни Пико. Он держал в руке бокал, наполненный темной жидкостью. При виде меня он поразился, я же сжалась, застигнутая врасплох. Он вежливо улыбнулся, а я не сумела выдавить из себя улыбку.
— Ба, да это же дочь Антонио Герардини, — произнес он. Наверное, не смог вспомнить моего имени. — Как вы, моя дорогая?
Лоренцо устало повернулся к нему.
— А вы, Джованни, оказывается знакомы с нашей мадонной Лизой.
— Я близкий друг Антонио.
Пико кивнул мне, что было невежливо, но я промолчала. Мы не виделись с графом со дня похорон моей матери. Он часто навещал отца, но я всякий раз отказывалась принимать его и не выходила из своей комнаты. Сейчас он и виду не подавал, хотя, конечно, знал, как я его ненавижу.
Пико отличала сдержанность, но он все-таки не сумел скрыть, что ему любопытно, как я здесь оказалась. Он хоть и считался своим в доме Медичи, его, видимо, не пригласили на этот праздник, и он даже не знал, по какому случаю собрались гости.
— Я давно тебя ищу, Лоренцо, — дружелюбно принялся выговаривать он хозяину дома. — Ты еще не принял сегодня лекарства. — Он с пониманием улыбнулся, глядя на меня. — Наш хозяин слишком занят делами других, а о себе побеспокоиться ему некогда.
Лоренцо слегка скривился.
— Мессер Джованни уже много лет вхож в наш дом как самый дорогой гость. Мы расходимся во взглядах по некоторым вопросам… Но при этом остаемся друзьями.
— Мне еще удастся его переубедить, — шутливо ответил Пико. И все же между ними ощущалась напряженность, словно этот союз держался только из соображений удобства и желания быть в курсе того, чем занимается другой. — Простите, что прервал ваш разговор. Прошу вас, продолжайте. Я подожду, пока вы закончите. Но в то же время, дорогой Лоренцо, не забывай о своем здоровье.
Лоренцо заметил мое удивление, когда я услышала о лекарстве; он ведь оставлял нас с Леонардо одних, сославшись на то, что должен выпить снадобье.
— Меня отвлекло… другое дело, — пробормотал он так, чтобы слышала я одна.
— Вы были очень любезны, мессер Лоренцо, — произнесла я, думая только о том, как бы удрать. Присутствие Пико заставляло меня нервничать; во мне еще были свежи воспоминания о смерти мамы. — Но, я думаю, вам нужно теперь отдохнуть. С вашего разрешения я бы хотела удалиться.
Возможно, он понял по моему голосу, что я расстроена, а может быть, его покинули силы — во всяком случае, он не возражал.
— Оставь лекарство, — велел он Пико. — Пойди и убедись, что мессер Антонио готов ехать, и скажи, что его дочь сейчас выйдет. Ты найдешь его в часовне. Затем разыщи Пьеро и пришли ко мне.
Я почувствовала огромное облегчение, стоило Пико уйти. Как только за ним закрылась дверь, Великолепный сказал:
— Присутствие мессера Джованни расстраивает вас.
Я уставилась на блестящий мраморный пол.
— Он был там, когда умерла моя мама.
— Да, я помню, он говорил об этом. — Лоренцо собрался с мыслями. — Нет ничего горестнее, чем потеря тех, кого мы больше всего любим. Ранняя смерть, которой не должно быть, — огромное горе для близких. И сердце тогда легко обращается к ненависти. — Он опустил взгляд. — Когда умер мой брат, я мстил направо и налево без разбора. Теперь это меня преследует. — Он помолчал, уставившись в одну точку, где еще совсем недавно стоял Пико. — Мессер Джованни легко впадает в крайности. Более образованного человека я не знаю, и все же его сердце теперь принадлежит монаху Джироламо. Мир лишился одного из величайших философов. Вы слышали о его теории синкретизма?
Я покачала головой.
— В ней утверждается, что все философии и религии содержат зерно истины — и в то же время все они содержат ошибки. Наш Джованни уверяет, что все это следует изучить, чтобы определить общую истину и отбросить заблуждения. — Он устало улыбнулся. — За одно это Папа хочет сжечь его на костре. Он приехал сюда два года назад, под мою защиту. А теперь поддерживает человека, жаждущего только одного — свергнуть меня.
Его лицо внезапно омрачилось, и он тяжело вздохнул.
— Дитя мое, я должен поступить невежливо и просить позволения присесть в вашем присутствии. Этот вечер отнял у меня больше сил, чем я ожидал.
Я помогла ему дойти до кресла. На этот раз он тяжело опирался на мою руку, уже больше не в состоянии создавать видимость, будто почти здоров. Лоренцо опустился на кресло с тихим стоном, прямо под картиной с изображением умирающего святого Себастьяна, и откинулся на спинку, прикрыв веки; горящая лампа отбрасывала на него тень, отчего он выглядел в два раза старше.
— Принести вам лекарство? — испуганно спросила я.
Он едва заметно улыбнулся, открыл глаза и ласково посмотрел на меня.
— Нет. Но вы не подержите руку старика, дорогая, чтобы утешить меня, пока не придет Пьеро?
— Конечно. — Я наклонилась и взяла его руку, холодную и очень худую, одна кожа да кости.
Мы помолчали немного, а потом Великолепный тихо спросил:
— Если я снова позову вас, Лиза, вы придете?
— Конечно, — ответила я, хотя даже не смела, вообразить, что могло повлечь подобную просьбу.
— Наш Леонардо вами совершенно очарован, — продолжал Лоренцо. — Должен признаться, я видел, как он рисовал вас во дворе. Как только он сумеет оставить свою службу в Милане, хотя бы ненадолго, я закажу ему ваш портрет. Не станете возражать?
Я онемела от изумления. Первая мысль была об отце: такая честь придаст ему еще больше престижа и поспособствует его делам, хотя я сомневалась, что она перевесит его фанатическую преданность учениям Савонаролы. Отношения отца с семейством Медичи укрепятся, что наверняка вызовет неодобрение его новых друзей.
Но сейчас было не время высказывать подобные сомнения вслух. Как только я вновь обрела дар речи, я сказала:
— Не только не стану возражать, маэстро, я в восторге от подобного предложения.
— Хорошо. — Он коротко кивнул. — Значит, решено.
Больше мы ни о чем не говорили, а вскоре открылась дверь, и вошел младший сын Лоренцо.
— Джулиано, — раздраженно произнес Великолепный. — Я ведь посылал за твоим братом. Где Пьеро?
— Он неважно себя чувствует, — быстро ответил Джулиано. Лицо его раскраснелось, словно он торопился на зов отца. При виде меня он просиял. — Тебе нехорошо, отец? — Он оглядел комнату и увидел кубок с нетронутым снадобьем. — Давно пора было принять лекарство. Позволь, я его поднесу.
Лоренцо отпустил мою руку и отмахнулся от предложения.
— Мой младший, — с явной любовью сказал он, обращаясь ко мне, — так же быстро потакает моим желаниям, как мой старший забывает о них.
Джулиано улыбнулся, напомнив мне терракотовый бюст в саду.
— Сожалею, что не в состоянии сопроводить вас к отцу, — продолжал Лоренцо. — Но Джулиано ответственный молодой человек. Могу гарантировать, он доставит вас в целости и сохранности. — Он снова потянулся к моей руке и сжал ее на удивление сильно. — Да пребудет с вами Господь, моя дорогая.
— И с вами тоже. Спасибо, что пригласили меня в свой дом. И за будущий портрет…
Мы неохотно разжали руки. Меня охватила странная печаль, когда я оперлась на локоть молодого Джулиано и покинула его отца, больного и некрасивого человека, окруженного богатством и красотой веков.
XXV
В коридоре мы с Джулиано проходили мимо других скульптур, портретов и тонких фарфоровых ваз в половину моего роста, все эти сокровища были освещены свечами в красиво отлитых канделябрах из бронзы, серебра и золота. Мы шли в неловком молчании, я опиралась одеревеневшей рукой на его локоть, а он смотрел прямо перед собой и двигался с врожденным достоинством, более подходящим кому-то лет на десять старше его. Как и Лоренцо, он был в одежде темных, торжественных цветов, на нем была хорошо сшитая туника из тончайшей шерсти, какую продавал мой отец.
— Простите, мадонна Лиза, что недуг моего отца прервал ваш визит.
— Пожалуйста, не извиняйтесь, — сказала я. — Мне жаль, что мессер Лоренцо все еще болеет.
В мерцающем свете свечей я разглядела, как Джулиано помрачнел.
— Отец храбрится перед гостями, но последние несколько месяцев он очень сильно хворал, мы боялись, что он умрет. И слабость до сих пор его не оставила. Доктора велели не приглашать никаких гостей, но он твердо решил вновь повидаться с друзьями. Особенно ему хотелось увидеть Леонардо. А еще… Он мне ничего не говорил, но я смею предположить, что он хотел увидеть вас с целью впоследствии устроить брак.
— Да, — ответила я. Упоминание художника из Винчи, который специально приехал издалека на этот прием, воскресило мои надежды. — Ужасно, что ваш отец так болен. Что с ним?
— Сердце. — Джулиано расстроенно пожал плечами. — По крайней мере, так говорят доктора, но мне кажется, они сами не очень разбираются в том, что утверждают. Он всю жизнь страдает от подагры — иногда ему так плохо, что он кричит от боли в суставах. Но в последнее время его одолели с десяток других болезней, ни одну из которых его лекарь, видимо, не способен вылечить. Он слаб, почти ничего не ест и плохо спит… — Он покачал головой и остановился. — Я очень за него беспокоюсь. Ему всего сорок три, а выглядит он как глубокий старик. Помню, раньше, в моем детстве, он был такой сильный, бегал с нами, ребятишками, играл на равных. Часто сажал меня к себе в седло, и мы с ним катались верхом…— Голос Джулиано дрогнул, и юноша замолк, чтобы взять себя в руки.
— Мне очень жаль. — Я недавно потеряла мать и понимала страх, который охватил теперь младшего Медичи. — Но ведь сейчас он пошел на поправку, разве нет?
— Да… — Джулиано поспешно кивнул, не поднимая глаз.
— Значит, ему и дальше будет лучше. Не теряйте надежды.
Джулиано вдруг пришел в себя.
— Простите меня, мадонна! Вы наша гостья, а я тут стою и жалуюсь. Мне не следовало обременять вас своими заботами…
— Но я хочу знать такие вещи. Мессер Лоренцо был очень добр ко мне. Он показывал свою коллекцию, несмотря на усталость.
Джулиано печально улыбнулся.
— Это на него похоже. Он любит собирать красивые вещи, но они приносят ему настоящее удовольствие только тогда, когда он может показать их другим людям и понаблюдать за восторгом гостей. Я слышал, как некоторые говорят, будто он бывает жесток, если дело касается политики или финансов, но лично я вижу в нем только хорошее. — Он помолчал, а потом заговорил уже более беспечным тоном: — Вам понравилась экскурсия, мадонна?
— Чрезвычайно.
— Я знаю, отцу хотелось бы продемонстрировать вам всю свою коллекцию. Вы позволите мне попросить его о том, чтобы вы еще раз приехали и осмотрели другие произведения? Мы могли бы устроить ваш визит на виллу Медичи в Кастелло. Там много чудесной живописи, прекрасные сады.
— Я бы с удовольствием.
Меня охватил радостный трепет от одной этой мысли, но отвечала я не без сомнения. Отец, скорее всего, не даст мне второго шанса посетить семейство Медичи. Я до сих пор не была уверена, пустит ли он на порог нашего дома художника, пусть даже такого знаменитого, как Леонардо.
Джулиано улыбнулся, услышав мой ответ.
— Это было бы чудесно, мадонна Лиза! Так как отец сейчас нездоров, он, наверное, позволит мне быть вашим спутником.
Только тут я осознала, что он очарован мною, и это меня встревожило. Не приходилось сомневаться, что Лоренцо пригласил меня в дом вовсе не как возможную невесту для своего сына — Джулиано пока не достиг того возраста, когда мужчины вступают в брак, ему оставалось еще несколько лет. А когда он все-таки женится, то его избранницей будет девушка какого-либо из самых знатных родов Италии, а не дочь торговца шерстью.
Я так и не нашла достойного ответа. К счастью, в эту минуту мы подошли к боковому входу во дворец. Слуг у дверей не оказалось. Я смутно вспомнила, что охрана выставлена снаружи, на холоде. Джулиано остановился.
— Я покину вас всего лишь на мгновение, мадонна. Хочу удостовериться, что ваш отец уже ждет. Я сразу вернусь и провожу вас.
Он порывисто наклонился и поцеловал меня в щеку. Затем исчез так же быстро.
Я была рада его уходу, а также отсутствию свидетелей. Судя по тому, как запылали мое лицо и шея, должно быть, я покрылась малиновым румянцем.
Меня раздирали противоречия. Я встретила доброго, приятного юношу, к тому же красивого — я даже не надеялась поймать в свои сети такого. От одного его поцелуя у меня закружилась голова. В то же самое время я напоминала себе, что сражена художником, Леонардо да Винчи. Надежды на брак с ним были более реальны. Леонардо был незаконнорожденным сыном одного из самых известных нотариусов Флоренции, вступившего в связь со служанкой. По отцовской линии он происходил из семейства, почти равного по богатству и знатности семейству моего отца.
Вскоре Джулиано вернулся, но я по-прежнему была чересчур сконфужена, чтобы поднять на него глаза. Он вывел меня из дома в холодную ночь, проведя мимо стражников с огромными мечами на боку, и помог сесть в экипаж, ничем не напомнив о сорванном поцелуе. А когда я уселась рядом с отцом, сказал просто:
— Доброй ночи, мадонна. Доброй ночи, мессер Антонио. Да пребудет с вами Господь.
— И с вами, — ответила я.
Пока мы выезжали на виа Ларга, отец держал себя отчужденно. Видимо, молитва и размышления не успокоили его, не умерили боли от того, что пришлось передать свое единственное дитя в руки врага Савонаролы. Он заговорил сдержанно, не глядя мне в глаза:
— Как все прошло? Что там с тобой делали, выставили напоказ перед женским обществом?
— Там не было женщин. Только мужчины.
— Одни мужчины? — Он впервые повернул голову, чтобы посмотреть на меня.
— Друзья Великолепного. — Боясь вызвать неодобрение отца, я не хотела вдаваться в подробности, но любопытство не давало мне покоя. — Было много художников. Среди них Леонардо да Винчи.
Я не стала упоминать о том, что Лоренцо заказал ему мой портрет. Такие переговоры лучше было предоставить более умелым дипломатам. Я помолчала, внезапно оробев.
— У него есть жена?
— У Леонардо? — Отец рассеянно нахмурился, глядя на темную дорогу. — Нет. Он один из наших самых известных содомитов. Много лет назад против него даже возбудили дело, а потом отказались от обвинений. Но он уже несколько лет живет со своим «учеником», юным Салаи, который наверняка его любовник. — Он говорил на удивление спокойно, и это было странно, учитывая, что обычно такие мужчины вызывали в нем праведный гнев.
Сделав над собой явное усилие, отец принялся расспрашивать меня, задавая уместные в данной ситуации вопросы о гостях Великолепного. Намекнул ли мессер Лоренцо, кого из присутствовавших он считал подходящей партией? Что я там делала?