Иными словами: это не его вина.
Его руки в резиновых перчатках не оставили следов ни на одной из безукоризненно чистых поверхностей. Туфли на нем новые, только что из коробки, и тоже никаких читаемых следов не оставляют. А комната благодаря открытому окну быстро проветрится, и в ней уже не будет чувствоваться запах ядовитого снадобья из той канистры, которую он бросит в мусорный бак, проезжая мимо муниципальной свалки к автостоянке, чтобы вернуть позаимствованный белый минивэн, но уже без вымышленного логотипа. Смерть миссис Химик-Блю будет выглядеть как несчастный случай — спазм, инсульт, инфаркт, — и даже если у кого-то из полицейских появятся нехорошие подозрения, ничто не укажет именно на него.
Он сжигает комбинезон и рабочую кепку у себя на заднем дворе, собрав в кучу сухие листья и прочий мусор, который давно уже следовало сжечь, и запах этого костра — как и запах Ночи костров — вызывает в его памяти воспоминания о конфетах-помадках, о сахарной вате, о вращающихся в темноте волшебных огненных колесах. Участвовать в подобных развлечениях мать ему всегда запрещала, хотя его братьев преспокойно отпускала на ярмарку, и они являлись домой с липкими от сластей пальцами, пропахшие дымом и покрытые слоем грязи после участия во всевозможных аттракционах. А он, как всегда, был вынужден сидеть дома, в полной безопасности, за закрытыми дверьми, чтобы с ним не случилось ничего плохого…
Сегодня, однако, Голубоглазый действует совершенно свободно. Он с удовольствием ворошит костер, чувствуя лицом его жар, и внезапно испытывает невероятное облегчение…
Поскольку понимает: он непременно сделает это снова. Он даже знает, кто будет следующим. Он вдыхает запах дыма, вспоминает ее лицо и улыбается про себя…
И небо вокруг вспыхивает разноцветными огнями, как праздничный салют.
КОММЕНТАРИИ В ИНТЕРНЕТЕClairDeLune: Это надо непременно обсудить. Знаешь, Голубоглазый, развитие сюжета явно высвечивает реальные взаимоотношения внутри твоей семьи. Может, напишешь мне сегодня вечером? Очень хотелось бы поговорить с тобой об этом подробнее.
JennyTricks (сообщение удалено).
blueeyedboy: Привет, Дженни. Мы с тобой, случайно, не знакомы?
JennyTricks: (сообщение удалено).
JennyTricks: (сообщение удалено).
JennyTricks: (сообщение удалено).
blueeyedboy: Пожалуйста, Дженни, ответь: мы с тобой знакомы?
6
ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOYВремя: 14.38, воскресенье, 10 февраля
Статус: ограниченный
Настроение: бессонное
Музыка: Van Morrison, Wild Night
В моем блоге сегодня масса любовных признаний и похвал. В основном это реакция на пост, который, по выражению Клэр, «настоящий стилистический прорыв» в моем творчестве. Токсик уверяет меня, что это клево! Кэп делает вывод: «Какого хрена, чувак! Это же круто!» И только Крисси по-прежнему плохо себя чувствует, однако и она считает, что это «просто потрясно (и чесслово закачаешься!)».
Ну может, Крисси и плохо себя чувствует, однако она счастлива. За одну неделю ей удалось потерять сразу шесть фунтов, а значит, судя по опубликованному ею в Сети счетчику калорий, если она продолжит худеть с той же скоростью, то достигнет заветной цели уже к августу будущего года, а может, даже к июлю. Во всяком случае, она шлет свою любовь и виртуальные поцелуи той подружке с ником azurechild, которая так ее поддерживает.
Зато Клэр явно огорчена. Она получила электронное послание от Голубого Ангела. Точнее, от его представителя, который требует, чтобы она немедленно прекратила отправлять Ангелу письма, и угрожает призвать на помощь закон.
Бедная Клэр уязвлена и возмущена подобной несправедливостью. Она никогда не отправляла никаких писем — ни угрожающих, ни оскорбительных — ни самому Ангелу, ни его жене. Да и зачем ей это? Ведь она преклоняется перед Ангелом. И уважает границы его личного пространства. Она уверена, что все это дело рук его жены. Сам Ангел, по ее словам, слишком милый и не поступит так с человеком, который — ведь прошло уже так много времени! — стал его истинным другом.
А подобное проявление ревности со стороны миссис Ангел является, с точки зрения Клэр, безусловным доказательством того, о чем она давно подозревает: их брак с Ангелом переживает кризис, а возможно, и с самого начала был не очень-то крепок. Горестные мольбы Клэр, обращенные к Голубому Ангелу, привлекают внимание пользователей; кое-кто прямо советует ей вернуться к реальной жизни, но некоторые поддерживают ее, убеждая ни в коем случае не отказываться от мечты. Многие делятся своими любовными переживаниями, разочарованиями и способами мести. Одна особа, некая HawaiianBlue, советует Клэр держаться изо всех сил и постараться завоевать внимание возлюбленного силой, продемонстрировав ему такое доказательство своей любви, что усомниться в ней будет попросту невозможно…
Альбертина тоже поместила художественный пост. Я воспринимаю это как хороший знак; теперь, когда она почти оправилась от потрясения, вызванного гибелью моего брата, она каждый день общается онлайн.
Пока они были вместе, она менее регулярно выходила в Сеть; порой за несколько недель она не появлялась ни разу. Будучи веб-мастером, я легко могу проследить, сколько раз она посещает свою страницу, что публикует и что читает сама.
Мне известно, например, что она читает не только все мои посты, но даже комментарии к ним. Также она просматривает посты Клэр и Крисси — я знаю, что ее тревожит увлечение Крисси этими дурацкими диетами и голоданиями. С Кэпом она переписывается очень редко, явно чувствуя себя не в своей тарелке, а вот Токсик — ее регулярный собеседник, возможно, это связано с его физическим увечьем. Для некоторых людей подобные френды имеют слишком большое значение — прежде всего для тех, кто воспринимает виртуальный мир на экране как нечто куда более материальное, чем то, что их окружает за пределами компьютера.
Сегодня Альбертина захотела поговорить. Возможно, из-за похорон Найджела, а может, из-за моего последнего поста, который вполне мог встревожить ее. Если честно, я на это и рассчитывал. Так или иначе, а она сама написала мне на мой личный адрес. Не уверенная в себе, потрясенная, слегка возмущенная — словом, ребенок, которого нужно успокоить и утешить.
«Где ты только берешь эти истории? Отчего тебе необходимо именно здесь их выкладывать?»
Ага. Вечный вопрос. Откуда берутся истории? Может, они, как сны, формируются в подсознании? Или ночью их приносят гоблины? Или же это просто формы истины, зеркальные версии вероятного будущего, но искаженного, переплетенного, подобно соломенным чучелкам, превращенным в детские игрушки…
«Возможно, у меня просто нет выбора», — печатаю я.
И это, между прочим, куда ближе к правде, чем ей кажется.
Пауза. Я привык к ее молчанию. Молчание, однако, несколько затягивается, и я понимаю: она чем-то огорчена.
«Тебе не понравился мой последний пост».
Это не вопрос, а утверждение. Пауза затягивается. Единственная из всего моего онлайнового племени, Альбертина не имеет своей аватарки. Там, где у всех остальных появляется символ — у Клэр фотография Голубого Ангела, у Крисси крылатое дитя, у Кэпа мультяшный кролик, — Альбертина предпочитает картинку по умолчанию — неясный силуэт в простом голубом квадрате.
Иногда это вызывает замешательство. Пиктограммы, значки, анимационные персонажи и аватары составляют существенную часть нашего общения. Точно изображение герба на средневековом щите, они служат как нашей защите, так и возможности преподнести себя всему миру; этакие дешевые гербы для тех, у кого нет ни чести, ни короля, ни родины.
Ну и как же Альбертина себя преподносит?
Время течет, томительно отстукивая секунды, точно нетерпеливая учительница, вызвавшая к доске нерадивого ученика. На какое-то время меня охватывает уверенность, что Альбертина уже не вернется.
Наконец она отвечает:
«Твой рассказ меня немного встревожил. Эта женщина напоминает мне какую-то хорошую знакомую. Если честно, одну из приятельниц твоей матери».
Смешно, как переплетаются вымысел и реальная действительность. Все, как я и говорил.
«Насколько я слышала, Элеонора Вайн в больнице. Она заболела вчера поздно вечером. Что-то с легкими».
Да что ты? Какое совпадение!
«Если бы я не знала точно, что с ней, я бы, пожалуй, решила, что без тебя тут не обошлось».
«Неужели ты действительно могла так подумать?»
Я вынужден улыбнуться.
На мой взгляд, все это звучит несколько издевательски. Но поскольку лиц друг друга мы не видим, ничего нельзя понять наверняка. Если бы это были Крисси или Клэр, они бы непременно сопровождали каждое свое замечание каким-нибудь смайликом — веселой, хмурой или плачущей рожицей, — сводя к минимуму всякую двусмысленность. Но Альбертина смайликами не пользуется. И их отсутствие делает беседу с ней странно невыразительной — во всяком случае, я никогда не бываю до конца уверен, что понял ее.
Да что ты? Какое совпадение!
«Если бы я не знала точно, что с ней, я бы, пожалуй, решила, что без тебя тут не обошлось».
«Неужели ты действительно могла так подумать?»
Я вынужден улыбнуться.
На мой взгляд, все это звучит несколько издевательски. Но поскольку лиц друг друга мы не видим, ничего нельзя понять наверняка. Если бы это были Крисси или Клэр, они бы непременно сопровождали каждое свое замечание каким-нибудь смайликом — веселой, хмурой или плачущей рожицей, — сводя к минимуму всякую двусмысленность. Но Альбертина смайликами не пользуется. И их отсутствие делает беседу с ней странно невыразительной — во всяком случае, я никогда не бываю до конца уверен, что понял ее.
«А что, ты чувствуешь себя виноватым, Голубоглазый?»
Долгая пауза.
Правда или провокация?
Голубоглазый колеблется, сопоставляя радость от возможности довериться Альбертине и опасность, связанную с тем, что выболтаешь слишком много. Вымысел — опасная территория, окутанная дымовой завесой, которая может вдруг рассеяться на ветру и унестись куда-то, оставив тебя совершенно голым.
Наконец он решается и печатает:
«Да».
«Наверное, поэтому ты сочиняешь подобные вещи. Возможно, ты отчасти принимаешь на себя вину за то, в чем на самом деле не виноват».
Хм. Какая интересная мысль!
«А тебе не кажется, что я в чем-то виноват?»
«Каждый из нас в чем-то виноват, — отзывается она. — Но порой легче признаться в том, чего мы не совершали, чем повернуться лицом к истине».
Теперь она явно пытается меня поймать. Я же говорил, что она очень умна.
«Итак… Зачем ты зашла на мою страницу, Альбертина? В чем ты виновна, по-твоему?»
Молчание, причем такое длительное, что я почти уверен: она уже отключилась. Мигает курсор. Пищит сигнал почты. Один раз. Второй.
Интересно, что бы я стал делать, если бы она просто взяла и сказала правду? Но нет, ничего на свете не бывает так просто. Интересно, она хотя бы понимает, что сделала? Понимает ли она, что все это началось тогда, на концерте в капелле[26] школы Сент-Освальдс? Слово «капелла» навсегда связано в моем восприятии с рождественскими огоньками, цветными витражами, запахом сосны и ладана.
Кто ты на самом деле, Альбертина? Кто ты в душе — обыкновенное «ванильное мороженое» или «плохой парень»? Убийца, трус, мошенник, вор? И когда я доберусь до глубин твоей души, я смогу выяснить, есть там кто живой или нет?
И тут вдруг она пишет, а потом быстренько исчезает, прежде чем я успеваю что-то спросить или прокомментировать ее слова. При полном отсутствии значков я никак не могу быть уверенным в ее настроениях и намерениях, но чувствую: она убегает от меня, потому что мне все-таки удалось чем-то ее задеть…
«Правда или провокация, Альбертина? В чем ты хотела бы здесь исповедаться?»
Ее ответ содержит всего три слова. Вот они:
«Я солгала тебе».
7
ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOYРазмещено в сообществе: [email protected]
Время: 04.38, понедельник, 11 февраля
Статус: публичный
Настроение: доверительное
Музыка: Hazel O'Connor, Big Brother
Все делают это. Все лгут. Все раскрашивают правду, как кому нравится: рыбак безбожно преувеличивает размеры того карпа, которого он почти поймал, а политик в своих мемуарах превращает исходное железо своего личного опыта в золото истории. Даже дневник Голубоглазого (спрятанный дома под матрасом) служил скорее описанием его несбыточных мечтаний, чем фиксацией реальных фактов; там во всех подробностях и весьма патетически он описывал жизнь такого мальчика, каким никогда не смог бы стать, хотя и очень на это надеялся, — у того мальчика имелись отец и мать, у него было много друзей, он каждый день занимался самыми обычными делами, в день рождения его возили на берег моря, и он очень любил свою мать. При этом Голубоглазый понимал, что и в этих фантазиях прячется бледная и унылая правда жизни, терпеливо дожидаясь, когда приливной волной ее вынесет на поверхность и она станет видна всем…
На вступительном экзамене в школу Сент-Освальдс Бен провалился. Ему бы давно следовало понять, что так и будет, но все без конца твердили: он сразу туда поступит, это ровным счетом ничего не будет стоить, это так же просто, как пересечь границу дружественного государства, от него потребуется лишь чисто символическое действие, которое обеспечит ему полный успех и учебу в заветном заведении.
Да и задание-то оказалось нетрудным. Он счел его даже легким и, конечно же, выполнил бы — если бы сумел дописать до конца. Но само это ужасное место с его запахами полностью лишило Бена остатков мужества — затемненный класс, полный людей в форме, списки фамилий, приколотые к стене, враждебно ухмыляющиеся лица других мальчиков, претендующих на бесплатное обучение.
В общем, он испытал паническую атаку, как заключил врач. Физическую реакцию на стресс. Приступ начался с нервной головной боли, которая быстро усиливалась и примерно к середине первого задания превратилась в калейдоскоп красок и запахов, который закрутил его, точно тропический шторм, и швырнул в беспамятство прямо на паркетный пол школы Сент-Освальдс.
Его отвезли в больницу Молбри, и он умолял, чтобы его немедленно уложили в постель, прекрасно понимая, что стипендия теперь уплыла и мать будет в ярости, так что единственная возможность избежать настоящих неприятностей — спрятаться за спины врачей.
Но и тут ему не повезло. Медсестра сразу же позвонила матери, та приехала, и учитель, сопровождавший мальчика в больницу, — доктор Дивайн,[27] тощий человечек, имя которого имело какой-то мутный, темно-зеленый оттенок, — описал ей случившееся во время экзамена.
— Но вы ведь позволите ему пересдать? — первым делом спросила мать.
Больше всего ее беспокоила вожделенная стипендия. А Бен, как назло, уже полностью оклемался и чувствовал себя превосходно; от ужасной головной боли не осталось и следа. И когда материны темные, как черника, глаза уперлись в него, он сразу понял, что ничего хорошего ему не светит.
— Боюсь, что нет, — ответил доктор Дивайн. — В Сент-Освальдс это не принято. Вот если бы Бенджамин сдавал экзамен на общих основаниях…
— То есть стипендию он не получит?
Мать так прищурилась, что глаза ее превратились в щелочки.
Доктор Дивайн слегка пожал плечами.
— Боюсь, решение принимать буду не я. Возможно, он мог бы попытаться на следующий год.
Мать ринулась в атаку.
— Вы, наверное, просто не понимаете…
Но доктору Дивайну было уже вполне достаточно.
— Извините, миссис Уинтер, — прервал он ее, направляясь к двери больничной палаты, — но мы не можем сделать исключение для кого-то одного.
Мать сдерживалась, пока они не добрались до дома. Ну а там-то она дала волю своему гневу. Сначала высекла Бена куском электропровода, потом стала бить кулаками и ногами, а Найджел и Брендан смотрели на это с площадки верхнего этажа, прижавшись лицом к решетке перил, точно мартышки в клетке.
Она не впервые избивала его. Время от времени попадало всем — в основном, конечно, Найджелу, но доставалось и Бенджамину, и даже этому дурачку Брендану, который всего на свете боялся, так что вряд ли был способен хоть на один неправильный шаг. Она считала, что только с помощью наказаний и можно держать сыновей в узде.
Но на этот раз все выглядело несколько иначе. Ведь мать всегда считала его особенным, исключительным, а он оказался одним из многих. Понимание этого, видимо, стало для нее настоящим шоком. Она была страшно разочарована. Впрочем, это теперь Голубоглазый так думает, а тогда ему показалось, что мать сходит с ума.
— Ты лжешь, симулянт проклятый, дерьмо собачье!
— Нет, мама, прошу тебя, перестань. Пожалуйста, перестань, — хныкал Бен, пытаясь защитить лицо руками.
— Ты нарочно провалил экзамен! Ты нарочно подставил мне подножку, чтобы я упала в грязь!
Готовясь к следующему удару, она одной рукой схватила его за волосы, а другой отвела его руку, которой он прикрывался.
Бен зажмурился и стал судорожно искать те магические слова, которые смогли бы усмирить это взбеленившееся чудовище. И вдруг его озарило…
— Пожалуйста, мама, послушай! Я же не виноват! Пожалуйста, мама… Я люблю тебя…
Она так и замерла. Кулак, воздетый, точно украшенная самоцветами рыцарская перчатка, застыл в воздухе, одна бровь зловеще приподнялась.
— Что ты сказал?
— Я люблю тебя, мама…
Теперь, когда Бен отвоевал некоторые позиции, следовало их закрепить. Он и так был весь в слезах, его колотила дрожь, так что не потребовалось особых усилий для завершения картины. И когда он прижался к матери, притворно пуская сопли и косясь на братьев, которые по-прежнему наблюдали за ними с лестничной площадки, ему вдруг пришло в голову, что в данном случае у него все отлично получилось, и если верно распорядиться теми картами, которые оказались у него на руках, то вполне можно выжить. У каждого своя ахиллесова пята, но только ему, Бену, посчастливилось обнаружить ее у собственной матери.