— А чего ты меня совсем не отговариваешь? — сердится Кузька. — Ты меня должна отговаривать. Я должен злобиться, а ты мне должна говорить разные жалкие слова: «Он маленький, его никто не любит, его никто в баньке не парит!».
— Ты и сам эти жалкие слова знаешь. Зачем их лишний раз говорить?
— Я так не играю, — продолжает сердиться Кузька, — слишком умная становишься, скоро будешь, как взрослая. Тогда с тобой точно каши не сваришь.
Ничего не отвечает Анютка, только хохочет.
Да и Кузьке уже надоело сердиться. У него уже новые идеи в голову стучатся, так что злобинкам в голове места совсем нету. Прыгает он девочке на колени и эти идеи ей в ухо шепчет. На глазах светлеет лицо Анютки.
— Хорошо, — кивает она головой и бежит к плотнику Левонтию.
А у Кузьки свои дела. Никак шишигина ложка из головы у него не выходит. Как только уснул шишига в своей новой постельке, утащил домовенок у него эту ложку, выбежал с ней на берег ручья, песочком почистил, в воде родниковой прополоскал, там, где мыши погрызли, острым камушком сровнял. И сам удивился. Ложка-то оказалась красивая! Сама желтая, а посередке колокольчик голубой нарисован! Не ложка, а праздник. Даже есть такой жалко.
Прибежал домовенок в избу, заботы все свои домовиные справил, а ложку в банку с хозяйскими ложками поставил. Уселся на шесток и ждет. Хорошо ему сидеть, ему все видать, а его никто не видит.
А вот и шишига выполз. Грустный какой-то вялый. Безобразничает, но как-то без удовольствия, только и сделал, что почихал в печке так, что вся зола по избе разлетелась, да Фенечке хвост в варенье вымазал. Фыркает кошка, бегает по избе, пол и стены липким хвостом метет, а Кузька терпит. Не хочет свой план нарушать. Терпел, терпел, и говорит грубым голосом:
— Здравствуй, хозяин!
— Кто это? — дернулся шишига.
— Это я, ложка твоя. Как жизнь молодецкая?
— Где лозка? — заметался по углам шишига. Ложка-то перед самым его носом стоит, а он ее, отмытую, не узнает. Подождал немного домовенок и сжалился.
— Да здесь я, в банке, с колокольчиком.
Подбежал шишига к банке, увидел отмытую ложку, плюнул на пол и кричит:
— Неправда ваша! Моя ложка красивше была! Гряжненькая, чумазенькая, хорошенькая!
— Да я это, я, только меня мыши на свет выволокли, люди нашли и отмыли. Не пойду больше к тебе жить. Мне у тебя плохо, ты меня не любишь, не моешь, не холишь.
— А я тебя силком уволоку, — горячится шишига, — да еще и укушу, чтобы бегать неповадно было!
— Кусай, на здоровье, я деревянная, мне не больно. А уволокешь — опять убегу. Я ложка — быстрые ножки. Теперь всегда у людей жить буду, — отвечает Кузька ложкиным голосом.
— Это мы еще пошмотрим! — сердится шишига.
Пинает он банку ногой, рассыпает все ложки, хватает свою и уволакивает в норку. А на шестке домовенок смеется-закатывается. Понравилось ему за ложку разговаривать.
С этого момента Кузька только и ждет, когда шишига ложку свою без присмотра оставит. Тут же хватает ее, моет, чистит и в компанию с хозяйским ложками ставит. Тот уж ее и под перинку прятал, и ниточкой привязывал, и в землю закапывал — все без толку. Крепился-крепился шишига, и сдался. Сам свою ложку начищает, намывает, чистой тряпочкой полирует. Не получается у него, не привык он о вещах заботиться, да Кузька его ложкиным голосом подбодряет:
— Спинку почеши, спинку! А теперь голову помой. Хорошо! Спасибо тебе, хозяин!
Перестала его ложка к людям убегать. А к тому времени плотник Левонтий по Анюткиному заказу маленькую чашечку и тарелочку из дерева выточил, а Кузька их в пыли вывалял и в грязи испачкал. Приходит как-то шишига в свое логово, а там кроме ложки еще два гостя.
— Вот, привела, — говорит Кузька ложкиным голосом, — от нерадивых хозяев убежали, будут у нас жить, если ты их любить будешь. А если нет, к другим хозяевам уйдут.
— Буду любить, буду, — машет руками шишига, — нечего им других хозяев ишкать, по швету мыкаться. А нам посуда шамим нужна.
Отмыл шишига чашку с тарелкой от грязи и засмеялся от радости. Ни них точно такие колокольчики оказались, как на его ложке.
— Сестрички нашлись! — радуется ложка.
А это Анютка специально разрисовала посуду колокольчиками, как на ложке. Чтобы у шишиги свой сервиз завелся.
Всю ночь ухаживал за своим сервизом шишига. Говорил ему разные слова ласковые, с места на место перетаскивал. Кузька даже притомился за посуду разговаривать. Притомился, зевнул сладко и говорит ложкиным голосом:
— Теперь я спать буду, а ты мне не мешай.
— Как не мешать? — пугается шишига. — Не разговаривать? Не чиштить? Не ташкать?
— Таскать и чистить можно, — щедро разрешает Кузька, — и разговаривай, если пожелаешь. А вот отвечать я тебе долго не буду. Притомилась.
В конце концов, у домовенка кроме воспитания шишиг дел немало. Не может он целыми днями ложкиным голосом всякие глупости говорить.
К вечеру вспомнил Кузька и про шишигу. Вспомнил и по лбу себя ладошкой — хлоп!
— Вот тетеха беспамятливая! Тарелку дал, а в тарелку положить забыл!
Подбежал он бабушке Настасье, вытащил из печки пирожок самый румяный и — бежать. Пирожок горячий, руки жжет, торопится Кузька — вот-вот шишига проснуться может!
Но успел. Добежал до логова, пирожок на тарелку положил и спрятался. И вовремя! Шишига как раз на своей постельке потягивается, позевывает, помаргивает. Встал, и сразу к своему сервизу. А там — сюрприз! Пирожок с малиной! Румяный, глянцевый, жаром так и пышет, ароматом с ног сшибает.
Скривился шишига:
— Ты чего на моей тарелочке разлегся! Всю ее только ишпачкал! Вон отсюда!
Схватил пирожок да как запустит им в мышь пробегавшую! Мышь пискнула, но пирожок прихватила. А шишига притащил откуда-то горсть ржавых гвоздей, разложил их красиво на тарелочке, насыпал в чашку пригоршню песка, сидит, гвоздики погрызывает, песочком прихлебывает да нахваливает:
— Надо же! Из моего сервиза даже шамая проштая еда вдвойне вкуснее кажется!
— Ого-го, — чешет в своей засаде затылок Кузька, — оказывается, не все пирожки-то любят! Оказывается, для кого-то гвоздь вкуснее вареника!
Глава 10. РЕЦЕПТ ТОРТИКА ДЛЯ ШИШИГ
— Фенечка, ну что тебе стоит, — уговаривает кошку девочка, — он совсем не такой противный, как кажется. Он совсем безобидный.
— Ни-ког-да, — отрубает Фенечка. — Он мне хвост дверью прищемил? Прищемил. Он мне на голову горшок с маслом скинул? Скинул. Он меня в гадости этой, в варенье, измазал? Измазал. И все это, не считая мелких пакостей. Ни-ког-да я не пойду на перемирие с этим негодником. Лучше смерть.
— Ну ты же была котенком, — не сдается Анютка, — и тоже шалила. Представь, что шишига — маленький, одинокий котенок.
— Котята хорошенькие, им простительно. А ваш шишига — страшный.
— Он не страшный. Он просто немытый, — вступает в разговор Кузька, — а чумазые все кажутся страшнее, чем есть на самом деле.
— Ни-ко-гда, — упрямится кошка, — и не просите. Вот домовых — люблю. А шишиг — бр-р-р!
Никак не уговаривается кошка. Махнула хвостом — и в дверь. Оно и понятно. Совсем растрепал ей нервы шишига. Один хвост в варенье чего стоит!
— Ох, не люблю я интриги плести! — расстраивается Кузька.
— А что это такое? — удивляется Анютка, — новый вид вязания?
— Почти. Только плетутся не нитки, а дела и слова. А сплетаются не носки, а событие. От доброй интриги может получиться дружба, радость или свадьба. От злой — свора, драпание и бум. Понятно?
— Не совсем, — честно призналась девочка.
— Сейчас поймешь, — обнадежил ее Кузька. — Мы будем делать приятное кошке и шишиге. Только они не будут знать, что это делаем мы. Потому что мы все будем сваливать на них.
— То есть как будто Фенечка приносит радость шишиге, а шишига — Фенечке? — понимает девочка.
— Умнеет прямо на глазах, — всплескивает руками домовой, — нет, определенно скоро взрослой станет! Придется от нее за печкой прятаться!
— А с ложкой — тоже была интрига? — хитро спрашивает девочка.
— Как это? — хлопает глазами Кузька.
— Грязная посуда действительно убегает от своего хозяина?
— Убегает, — уверенно отвечает домовенок. — Только сама она бегать не умеет, поэтому приходится нам, домовым, ей совсем немножечко помогать.
* * *Приходит шишига в свое логово, а в тарелочке его чудо невиданное — торт лежит. Да не просто торт, а такой, какой шишиге больше всего по нраву. Первый слой — из мелких сапожных гвоздиков, второй — из отравы мышиной, вместо крема — деготь березовый, а вместо украшения — сажа из печки и камушки с речки.
— Вкушненько, вкушненько, — хлопает маленькими ладошками шишига. — Где это ты, ложка, мне тортик скрала?
— Тортики красть неинтересно, — отвечает Кузька из-за угла ложкиным низким голосом, — тортики интереснее самим делать. Этот тортик тебе Фенечка сделала и попросила передать.
— Ишь ты, барыня какая, — ворчит шишига, — шама принешти не могла.
— Да она же толстая, в норку не пролезет.
— Все равно, — упрямится шишига, — может, гадошти какой в тортик подшипала. Шахару там или шливок.
— Не хочешь — не ешь, я обратно отнесу, — пугает Кузька.
— Штой, штой, попробовать надо. Может, и правда вкушненько.
Нравится шишиге тортик, ест, чавкает. Съел, облизался.
— Что кошке-то передать? — спрашивает домовенок ложкиным голосом. Ждет Кузька, что шишига благодарить кошку начнет.
— Хороший тортик, — немного подумав, говорит шишига, — пушть еще приносит.
* * *Даже на улице слышно, как мурлычет Фенечка. Только что полакала она свежих сливок, помыла мордочку и лапки, лежит на солнышке и поет песенку.
— Ну и вид у тебя, Фенечка, будто крынку сметаны слизала, — приступил к делу Кузька.
— Крынку — не крынку, а на блюдце хозяева расщедрились. Даже и не знаю, с чего это они такие добрые.
— Да разве это хозяева? — удивился Кузька. — Слышал я, что это шишига тебя угостить решил. «Хорошая, говорит, кошка эта Фенечка, зря я ей столько неприятностей делал».
— Глупость какая, — горячится кошка, — сроду такого не бывало, чтобы шишиги с кошками подружиться хотели. И матушка моя шишиг терпеть не могла, и бабушка, и прабабушка. Глупость какая!
— Вот и правильно, — подзадоривает кошку домовенок, — раз твоя прабабушка шишиг терпеть не могла, то и ты не терпи. Он тебе сливочек — а ты его когтями, он к тебе ласкаться — а ты его зубами.
— Зубами? Когтями?
Задумалась кошка, забыла про домовенка. Лежит, соображает: хорошо ли это, если к тебе ласкаются, а ты — когтями?
А домовенку того и надо. Если Фенечка задумалась — это уже хорошо.
Глава 11. НЕВЕСЕЛЫЕ ДЕЛА
С тех пор и пошло. Некогда Вреднючке стало безобразничать. А когда ему больно-то безобразничать? Пока сервиз свой вычистит, чтобы к другим хозяевам не убежал, пока с цветочками поиграет, пока золу и сажу в печке всю съест — больно понравилась ему зола в кошкином тортике — так и ночь пройдет.
Маленькие пакости он по привычке все же делает. Вчера, например, отгрыз металлические блестящие шарики с кровати бабушки Настасьи и слопал весь табак у деда. Ну так это же от голода, а не хулиганства ради.
И Фенечку больше не обижает. Интересно обижать того, кто обижается и мстит. А чего кошку обижать, если она не мстит, а тортики носит? Скучно.
Да и Фенечка теперь не шипит, когти не выпускает, глаза зеленые не таращит при виде шишиги. А чего их таращить, если он хвост ей дверью больше не прищемляет? Да еще если присмотреться, он и правда на котенка похож. Только на очень запущенного. И то понятно: сирота. Некому ему шерстку вылизывать, некому манерам хорошим учить.
Живут они так и не знают, что прознала о них Корогуша. Ох и вредная же была эта Корогуша! Больше всего на свете завидовала она кошкам. Неприятно ей было, что люди кошек привечают, кормят и по шерстке гладят. Есть на земле такие создания: ничего не делают они для того, чтобы их любили, а когда других любят — злятся.
Обращалась Корогуша в кошку и пакостила хозяевам, а те считали, что это их родная кошка хулиганит, и наказывали бедняжку. А Корогуша и рада: добилась своего.
Пробралась Корогуша в дом Кузьки и пытает шишигу:
— Говорят, испортился ты, говорят, совсем безобразничать разучился. Нехорошо это, нельзя это шишигам. Уважать никто не будет. Вас, шишиг, все боятся: и домовые, и дети, и кошки. Вы — главные. А у тех шишиг, что не хулиганят, шерстка выпадает и зубы отваливаются.
— Да я безобразничаю, — оправдывается шишига, — на цветочки брызгаюсь, золу из печки ворую, мусор из углов съедаю, паукам и таракашкам рожи страшные строю.
— Неправильно ты безобразничаешь! — ругается Корогуша, — смотри, как безобразничать надо!
Тут же обращается она в Фенечку и начинает давать урок шишиге.
Подскочила к окну, вцепилась когтями в занавеску — занавеска в клочья. По пути лапой горшочек с самой молоденькой геранькой скинула, с той, у которой по белому цветку ярко-алая кайма шла. Запрыгнула на полку с посудой — лапой по чашкам, лапой по ложкам, лапой по плошкам — звон, шум, переполох.
А потом прыгнула в печку, пощекотала хвостом ей ноздрю, печка и чихнула. Громко так чихнула, басовито. Зола вся сизым облачком избу заволокла, в этом облачке растаяла Корогуша. Не насовсем, конечно, растаяла, просто невидимой стала.
Тут бабушка свечу зажгла. Видит — полон дом чудовищ чумазых, с физиономиями страшными. Самое большое бородатое чудовище на полу лежит, басом воет, самое маленькое в Анюткиной кроватке сидит, тонким голоском пищит.
Сначала испугалась бабушка Настасья, а потом поняла: никакие это не чудовища, а ее дед да Анютка. Просто зола из печки перепачкала их лица, вот и стали они страшными и неузнаваемыми.
Встал тут дед с пола, строго посмотрел на Фенечку и говорит громовым голосом:
— Чтобы духу твоего в моем доме не было. Не оправдала ты моего доверия, прогоняю я тебя. Иди, мыкайся по белому свету, пока не найдется наивный человек, который пустит тебя в свой дом.
Дед совсем не был злым. Просто он не знал, что это Корогуша в образе Фенечки в доме разгром учинила.
Пробовала Фенечка объяснить деду, что невиноватая она, а он не слушает. Не понимает он кошачьего языка. Твердит одно:
— Вон из моего дома!
Опустила кошка голову, поджала хвост пушистый и ушла. Недалеко, правда, ушла. Никак не могла она поверить, что несправедливость восторжествует на свете.
До рассвета прибирались в избе бабушка, дед и Анютка. Кузька тоже помог, чем мог. Под утро легли сны досматривать. Все легли, даже домовенок. Расстроился он, что не смог вовремя Корогушу заметить и прогнать. Тихо в доме, только ходики тикают. Ходики тикают, да маленький шишига носом хлюпает. Жалко ему свою любимую гераньку. Привык он к ней.
— Правда, весело? — слышит вдруг он вкрадчивый голос.
Оглянулся шишига — никого. Сначала никого, а потом как из-под земли Корогуша выросла.
— Чего веселого? Чего веселого? — накинулся на нее шишига. — Чего натворила? Цветочек мой шломала, на кого я теперь брызгаться буду? Кто мне теперь шапочки дарить будет?
— Зачем дарить? Иди да оборви все цветочки на подоконнике, вот тебе и будет шапочек целый воз.
— Это уже будут не шапочки, — размазывает слезы по мордочке шишига, — это уже просто цветочки! А зачем кошку прогнала? Она мне тортики варила!
— Сам будешь варить.
— Я не привык шам, я рецепта не знаю! — горячится шишига. — И тарелки с чашками зачем перебила? К кому моя пошуда в гошти ходить будет? Придется ей в другой дом идти, заблудится еще!
— Скучно с тобой стало, шишига, — зевает Корогуша, — но ты не бойся. Я так просто не уйду. Я не позволю, чтобы у тебя от добрых поступков шерстка выпала и зубы отвалились. Я из тебя такого шишигу сделаю — все бояться будут. Не только шишиги, но и домовые.
Глава 12. ВЕРНИТЕ ФЕНЕЧКУ
Разбился горшок с шишигиной геранькой, сломался стебелек у растения. Попричитала бабушка Настасья, сгребла все на совок да и выкинула. Незачем в доме разбитый горшок, незачем погибший цветок.
Только шишига проследил, куда бабушка цветок выкинула, перетащил в свою норку осколки, стебелек и стал герань выхаживать. Давно подсматривал он за Анюткой, как она о цветах заботится, вот и научился.
Сначала горшок склеил, земли хорошей туда наносил. Потом воткнул в землю сломанный стебелек и начал каждый день за щекой воду носить — поливать да сбрызгивать. Чтобы гераньке нестрашно было, в стене окошко на белый свет прогрыз. Теперь часто солнышко в его норку заглядывало, своими лучиками лепестки цветка перебирало.
Сидит как-то шишига возле своего цветка, разговаривает:
— Я тебя поливаю-поливаю, лиштики протираю-протираю, вредителей гоняю-гоняю, а ты шо мной не разговариваешь. Говори быштро!
— А ты с ним ласково поговори, — советует ложка.
За ложку говорит, конечно, опять Кузька. Он давно прячется за углом шишигиной норки.
— Я не умею лашково, — капризничает шишига, — не приучен.
— А ты приучись!
— А как?
— Повторяй за мной: цветочек, красивенький, поговори со мной, пожа-а-алуйста!
— Цветочек, красивенький, поговори шо мной быштро, — не совсем правильно повторяет шишига.
— Не быстро, а пожа-а-алуйста, — сердится Кузька.
Сердится и от этого говорит уже своим нормальным голосом, а не ложкиным.
— Не быштро, а пожа… А кто это со мной разговаривает?