Дайнека послушно села. Вячеслав Алексеевич опустился на диван рядом с ней.
– Дежавю…
– Что? – спросила она.
– Все повторяется. Всего пару дней назад я сидел здесь и просил тебя не встревать ни в какие дела и держать язык за зубами.
– Вот ты про что, – неохотно обронила Дайнека.
– Зачем ты пригласила следователя в наш дом?
Для Дайнеки настал момент истины. Теперь придется раскладывать свои поступки по кучкам, потому что предъявить отцу целостную картину всего случившегося было бы самоубийством.
– Я жду, – напомнил Вячеслав Алексеевич.
– В общем, так… – После такого начала обычно оставалось время подумать. Но только не в этот раз.
– Людмила! – Такой окрик входил в арсенал отца, однако использовался им не часто.
– Я отдала ему ключ, который нашла в той квартире, и все рассказала…
– Про то, что видела убийцу?
– Да.
– Про то, что слышала голоса наверху?
Дайнека кивнула.
– Зачем? – тихо спросил отец.
– Они обвинили в убийстве Юрия Цыбина, а он – ни при чем.
Отец пристально смотрел на нее любящими несчастными глазами.
– А тебе не все равно?
– Нет.
– Ты знала его?
– Видела только раз.
– И ты готова ради него рисковать жизнью? – грустно спросил Вячеслав Алексеевич.
– Не ради него.
– А ради чего?
– Ради справедливости.
Вячеслав Алексеевич порывисто обнял дочь и крепко прижал к себе.
Она мгновенно растворилась в его покровительстве, в его отцовской любви.
– Папочка…
– Знаю, доченька, знаю…
– Мне так не хватает тебя.
– Не бойся. Я смогу тебя защитить. – Он отпустил ее и решительно огляделся.
Дайнека поторопилась заметить:
– На дачу я не поеду!
– Не волнуйся, это я уже понял.
– С чего ты взял, что я нуждаюсь в защите?
– В прошлый раз ты рассказала мне про «Бентли», что стоял у нашего подъезда…
Дайнека поблагодарила Бога, что не рассказала ему про то, что этот «Бентли» чуть не заутюжил ее своими колесами.
– Да, – с готовностью подтвердила она.
Почувствовав некую недоговоренность, Вячеслав Алексеевич изучающе на нее посмотрел. Он хорошо знал свою дочь.
– Предположим, что именно так и было: он только стоял у подъезда…
– Почему предположим? – возмутилась Дайнека.
Она совсем не хотела чувствовать себя конченой вруньей. Утаить часть правды во благо – святое дело. Тем более от признания, что ее стукнули бампером, ничего не изменится.
– Я чувствую, ты чего-то недоговариваешь.
– Просто не думала, что это существенно, – призналась она.
– А теперь?
– Теперь понимаю, что нужно рассказывать.
– Ну, так говори.
– Тот, кто вышел из этой машины – был с охраной…
– Что? – насторожился отец.
– С ним были два человека.
– Ты хорошо его разглядела?
– Нет. Видела со спины, когда он заходил в подъезд.
Отец облегченно откинулся на спинку дивана, но Дайнека добавила:
– Он вошел в лифт и поднялся на третий этаж. Потом я услышала его голос в квартире над нами.
– Там же кино снимают.
– Тогда еще не снимали. Квартира была пустой.
– Но как он туда попал?
– Наверное, у него были ключи, или кто-то ему открыл.
Вячеслав Алексеевич на минуту задумался.
– Хозяин квартиры или член съемочной группы?
– Съемочной группе выдали ключ только следующим утром, когда начался срок аренды. Правда, был еще один – запасной, он лежал в тумбочке, и его украли. Потом я нашла ключ в комнате, где убили Полежаеву.
– Откуда ты все это знаешь?
– Сережа сказал.
– Кто это такой? – Вячеслав Алексеевич придвинулся ближе.
– Заместитель директора съемочной группы.
– Сколько ему лет?
– Лет двадцать…
– Ясно. – Он разочарованно кивнул. – И этот Сережа, конечно же, все знает.
– Мне пришлось ему рассказать. Он первым обнаружил труп Полежаевой и сразу пришел ко мне.
– А ты не думаешь, что он замешан в этой истории?
Дайнека остолбенела, потом с чувством выдала:
– Он не мог.
Вячеслав Алексеевич встал, прошел в ее комнату и вернулся с ручкой и листом бумаги.
– Номер того «Бентли» запомнила? – Он был уверен, что дочь его помнит. Такая у нее особенность: помнить все, даже то, что неважно.
– Пиши… – сказала Дайнека.
Он записал цифры и уточнил:
– Цвет.
– Золотистый.
Вячеслав Алексеевич язвительно усмехнулся.
– По одному цвету можно определить, что внутри – дерьмо. – Набрав телефон, он заговорил в трубку: – Начальника отдела безопасности… Здравствуй, Сережа, запиши регистрационный номер автомобиля, немедленно пробей и срочно сообщи мне имя владельца. Записывай…
Дайнека не вмешивалась в этот разговор. В конце концов, ей тоже хотелось знать, кто хозяин той машины.
Отец продолжал говорить:
– Цвет? – Он усмехнулся. – Золотистый, Сережа. Цвет – золотистый. – Когда Вячеслав Алексеевич убрал телефон, он снова спросил дочь: – Почему ты считаешь, что хозяин «Бентли» был в той квартире? На лестничной площадке еще одна есть.
– Он кричал над моей головой.
– С чего ты решила, что кричал именно он?
– Если нет, остаются только охранники.
– И здесь с тобой не поспоришь.
Вячеслав Алексеевич включил телевизор и стал механически переключать каналы.
– Ждем звонка. Сейчас узнаем, что за гусь сидел в той машине. – Он остановился на новостях, выслушал, что говорит диктор, потом прокомментировал:
– Березин объявил об участии в выборах.
– В президенты? – уточнила Дайнека. – Это партия «Демократическая платформа»?
– Ее лидер. Думаю, он победит.
Услышав звонок, Вячеслав Алексеевич взял телефон.
– Да, слушаю… – По мере того, как ему говорили, он на глазах менялся в лице.
– Что? – Дайнека осторожно тронула его за руку.
– Так, – жестко сказал отец, сунув трубку в карман, – любые свои передвижения отныне ты согласовываешь со мной.
– Что-то случилось? – испуганно спросила она.
Вячеслав Алексеевич посмотрел на нее строгим взглядом.
– Я остаюсь здесь.
Глава 23 Флешбэк № 4
Деревня Чистовитое
ноябрь 1943 года
Манька открыла дверь и прошла из сеней в кухню. В хате было темно, пахло сеном и кислой опарой. Так пахло, когда мать натирала картошек, сцеживала воду и ставила кваситься. Утром, как встанет, подобьет тесто, растопит печь, скатает кругляш и посадит его на капустный лист. Сунет в печь, к обеду вытащит – вот тебе и картофельный хлеб.
– Маня! – С печи посыпалась ребятня. – Манька пришла!
Она обняла всех троих, прижавшихся к ее коленям и животу.
– Ты насовсем? – спросил самый старший. – От Петруши ушла?
Манька молчком села на лавку, сложила руки и низко склонила голову. Во дворе заскрипели ворота, в сенях стукнула дверь. В хату зашла мать, чиркнула спичкой, зажгла на припечке лучину.
Обернулась, увидела Маньку:
– Из хаты выгоню, суку!
Манька ничего не ответила, только ниже склонила голову.
Ребята влезли на печь. Теперь оттуда выглядывали их испуганные чумазые лица.
Мать подошла к Маньке и тяжело села на лавку.
– К мужику собираешься возвращаться?
– Да кто же меня примет? Кустиха сказала: иди откуда пришла. Ты ж сама на Обмолотках была.
– И здесь тебе делать нечего. Осрамила мать перед людями. Уходи, век бы не видеть тебя, бесстыжую.
– Куда ж мне идти? – Манька испуганно смотрела на мать. – На улице – снег, а у меня – лапоточки.
Мать встала, прошла в сени и скоро вернулась. В руках – огромные валенки, задник подшит кожей. Поставила их у лавки и отправилась в комнату. Вышла оттуда с белыми отцовскими кальсонами. Бросила их на валенки.
– Вот. Утром иди в Муртук, в леспромхоз.
– Мамонька! До Муртука сорок километров! По снегу я не дойду!
– Туда дорога прямая. В Нарве[12] Ману по льду перейдешь. Лед уже встал. Потом река Колба, а там и до Муртука недалёко. Спросишь, где живет Мария Саввична. Тетка не выгонит, приютит.
Дети на печке тихонечко заскулили:
– Жалко Манечку… Мамонька, не гони-и-и…
Мать злобно зыркнула, и головы вмиг попрятались. Она задула лучину, прошла в комнату и перед тем, как закрыть за собой дощатые створки, сказала:
– Я прощаю, и Бог простит. Утром уходи!
Манька осталась сидеть на лавке. В окно поскребли. Она вскочила и выглянула во двор. В темноте не разглядела, бросилась в сени, оттуда – к воротам.
У ворот к ней прижался Петруша.
– Матка твоя бабам сказала – прогонит тебя.
– Утром уйду в Муртук.
– Манечка… – Петруша заплакал. – Жалею тебя, бедную. – Он погладил ее по платку. – Видать, больше не увидимся.
Петруша вынул из-за пазухи тряпочку, в которую было завернуто что-то мягкое.
– Бери.
– Что это?
– Блины. С Обмолоток припрятал.
– Спасибо тебе, Петруша. – Она поцеловала его в голову. – Лихом не поминай.
Потом Манька слышала, как он плакал по дороге домой – в голос, будто ребенок.
Потом Манька слышала, как он плакал по дороге домой – в голос, будто ребенок.
Она ушла из деревни утром. Еще было темно. Влезла на горку, в последний раз посмотрела на темные избы, на клуб в дальнем конце деревни.
Ребеночек в животе заворочался.
Она улыбнулась и затопала огромными валенками по снежной дороге.
Глава 24 Смотря как захотеть
Дайнека стояла в дверях ванной и смотрела, как бреется отец.
– Я ненадолго съезжу на работу, – сказал он. – Потом, если хочешь, пойдем в кино.
Дайнека смотрела и улыбалась.
– Пойдем? – спросил Вячеслав Алексеевич.
– Куда? – Она будто не слышала того, что он сказал.
– В кино. Или, если хочешь, телевизор посмотрим.
– В кино пойдем и телевизор посмотрим. Мне все равно, лишь бы с тобой.
Вытирая полотенцем лицо, Вячеслав Алексеевич одной рукой обнял дочь.
– Какая же ты у меня еще маленькая.
– Можно я поеду с тобой?
Его лицо посуровело.
– Опять что-то задумала?
Глаза Дайнеки были честны.
– Нужно заехать в одно место.
– Куда?
– В редакцию газеты «Литературный вестник».
– Зачем?
– Оставишь меня там, потом на обратном пути заберешь.
– Ты не расслышала? Я спросил.
– Зачем? – Дайнека повторила вопрос и тут же ответила на него: – Нужно поговорить с главным редактором.
– Тема вашего разговора?
– Роман Василия Тихонова «Земная правда».
Отец отбросил полотенце, крепко взял ее за хрупкие плечи и развернул к себе.
– Для чего тебе это?
– Вот поговорю с ним – потом тебе расскажу.
– Сейчас говори. Иначе останешься дома.
– Ну, хорошо… Это насчет плагиата.
– Чего?
– Многие считают, что Тихонов присвоил себе текст, который написал другой человек, его родственник.
– А ты здесь при чем? – с недоумением поинтересовался Вячеслав Алексеевич.
– В общем-то, ни при чем. Просто интересно.
– Ты дочитала роман?
– Вчера.
– И как он тебе?
– Чего-то в нем не хватает. Но, в общем – торкнуло.
– Классиков критикуем?
Дайнека знала, что в этот момент нужно улыбнуться, и отец согласится.
– Ну, хорошо. Собирайся, поедем. Надеюсь, ты знаешь, где это.
– Как раз по дороге, – прощебетала она и кинулась одеваться.
Всю дорогу они ехали в приподнятом настроении. Говорили о пустяках, о том, что видели из окон автомобиля. Так продолжалось до тех пор, пока Дайнека не спросила:
– Пап, а чья это машина?
– Которая? – Отец покрутил головой.
– Тот «Бентли», что стоял у нас во дворе. Тебе сказали имя хозяина?
Он помрачнел.
– Сколько раз просил, не суй нос, куда тебя не просят.
– Значит, не скажешь?
– Сейчас – нет.
– А когда?
Отец молчал, и Дайнека решила больше не спрашивать, тем более они подъехали к подъезду редакции.
– Я пошла? – спросила она, открыв дверцу.
– Иди. Я позвоню. Жди меня в здании. На улицу ни ногой.
Дайнека вылезла из машины и, когда чуть отошла, оглянулась. Отец не уехал, смотрел до тех пор, пока за ней не закрылась дверь, и только после этого тронулся с места.
В вестибюле стояла охрана. Для того чтобы пройти, потребовался паспорт. К счастью, он лежал в кармане ее куртки. После его предъявления ей дали пластмассовый прямоугольник с надписью «визитер».
Она поднялась на пятый этаж и, выйдя из лифта, оказалась перед ресепшен редакции «Литературного вестника». Вопреки устоявшемуся мнению о простоте и демократичности офисов газетных редакций, здесь все было организовано по высшему разряду. Дайнека подумала: «Наверное, для этого есть особенные причины или чья-то заинтересованность». Другого объяснения у нее не нашлось.
Она подошла к одной из администраторов.
– Здравствуйте, мне нужен Виктор Николаевич Музычко.
Одновременно с Дайнекой к стойке приблизилась высокая женщина.
– Вы к главному редактору?
Дайнека кивнула.
– Вельяминова?
Она снова кивнула, скорее по инерции.
– Быстро за мной! – Женщина заспешила по ковровому коридору. По дороге недовольно выговаривала семенящей рядом Дайнеке:
– Вы опоздали. Можно подумать, у вас каждый день интервью с Музычко… – Она обернулась. – Где ваша аппаратура?
Дайнека хлопнула себя по карману.
– Диктофон? – Женщина ухмыльнулась. – И всего-то…
Они остановились у двери.
– Готова?
Дайнека опять кивнула.
– Тогда – вперед. И ни пуха вам, ни пера!
Женщина распахнула дверь и протолкнула в нее Дайнеку.
Где-то далеко, в другом конце кабинета, за столом сидел старик. Слева от него стояла настольная лампа с зеленым плафоном, какие обычно бывают на писательских столах или в читальном зале библиотеки имени Ленина.
Старик велел:
– Идите сюда.
Она пошла по ковровой дорожке, пока не уперлась в дубовый стол. Он кивнул.
– Здравствуйте, можете сесть.
Дайнека села на стул, не зная, куда девать руки. Наконец, сложила их на коленях.
Старик достал какой-то листок и положил его на стол перед собой.
– Мне передали ваши вопросы. Я просмотрел их. В любом случае разговор пойдет в диалоге. Поэтому не будем терять времени.
Он немного выждал, потом спросил:
– Ну, что же вы? И где ваша аппаратура?
Дайнека выложила на стол телефон так, как пленные сдают оружие.
– Что это?
– Мой телефон. Вы – Музычко?
Старик замер, потом повернулся, нажал какую-то кнопку и громко позвал:
– Вика!
Из динамика раздался голос секретаря:
– Слушаю, Виктор Николаевич.
– Ты кого ко мне привела?
– Вельяминову с радио.
– Виктор Николаевич… – прошептала Дайнека.
– Минутку. – Он повернул голову и посмотрел на нее.
Она умоляюще сложила ладони домиком.
– Прошу вас…
Музычко посмотрел на нее долгим взглядом, потом бросил в сторону:
– Нет, ничего… – Снова нажал кнопку, затем спросил у нее: – Кто вы?
– Я только поговорить…
– Журналистка?
Дайнека энергично замотала головой.
– Сама по себе.
Музычко вскинул лохматые брови и вдруг улыбнулся.
– Одно ясно – вы не Вельяминова.
– Не Вильяминова. Я – Дайнека.
– Это фамилия. Имя у вас есть?
– Людмила.
– Уже лучше. Что вам нужно, Людмила?
– Хочу спросить про роман Василия Тихонова «Земная правда».
Виктор Николаевич подался вперед и с любопытством посмотрел на нее.
– Неужели читали?
Она серьезно ответила:
– Читала. Только вчера закончила. У меня есть вопросы.
Музычко расхохотался, уткнувшись в столешницу, потом, откинувшись в кресле, долго не мог успокоиться. Вытерев рукой проступившие слезы, прерывающимся от смеха голосом сообщил:
– С вами стоило встретиться хотя бы для того, чтобы так посмеяться.
Дайнека поняла, что теперь может спрашивать все, что захочет. Она придвинула стул и положила руки на стол главного редактора.
– Понимаете, Виктор Николаевич. Вот читаю я, читаю… Вроде нравится, а чувствую – что-то не то. Здесь – прямо торкнуло, и я чуть не заплакала. А дальше – пошла какая-то ерунда. Ощущение такое, будто все время чего-то недоговаривают, не дорассказывают или что-то скрывают.
– Вот видите, – серьезно сказал Музычко. – Годы идут, люди меняются, меняется мир, а мысли и впечатления остаются все те же… – Он помолчал, потом снова заговорил: – Когда я впервые прочел этот роман, мне было чуть больше, чем вам сейчас. Я только поступил в аспирантуру и начал работать над диссертацией. Не буду озвучивать тему, как вы понимаете, тогда все было идеологически выдержанно и политизировано…
– Я только хочу знать, был плагиат или нет.
Музычко развел руками.
– Я тоже хочу это знать.
Дайнека замолчала, не понимая, в какую сторону «поворачивать». На всякий случай сказала:
– Представляете, Тихонов живет как раз надо мной.
– Неужели? – Виктор Николаевич сам повел разговор. – Двадцать лет я посвятил изысканиям, анализу, экспертизам. Иногда мне казалось, что все происходящее – чудовищная несправедливость.
– По отношению к Тихонову?
Музычко будто не расслышал вопроса и продолжал говорить:
– Потом появлялась новая информация, я опять анализировал, разбирал одну главу за другой и в сотый раз убеждался в том, что Тихонов – плагиатор.
– Почему же вы сказали, что тоже хотите знать, плагиат это или нет? – спросила Дайнека.
– Когда? – удивился Музычко.
– Только что.
Он улыбнулся.
– Это так… к слову. В любом деле каждый человек вправе высказать свое мнение. Я его высказал и подкрепил косвенными доказательствами. А был плагиат или нет – никто точно не знает. Вот если бы принесли рукопись, оригинал с именем настоящего автора, – это и стало бы стопроцентным доказательством.
Музычко встал с кресла и прошелся по кабинету.
– Лукавство… Вот что меня возмущает. В ответ на обвинения в плагиате Тихонов предъявил полуправду: дескать, он использовал чьи-то рассказы, воспоминания… Тогда как сведущему человеку, – он прервался и посмотрел на Дайнеку. – Да и не только сведущему. Любому, у кого есть мозги, ясно: оригинальную версию романа подвергли значительному редактированию. На потребу соцреализму внесли немотивированные, патриотические вставки и грубые искажения. Вот, например, забеременела главная героиня еще в девках, потом вышла замуж. Свекровь узнала – ее прогнала. Та – к матери, больше-то некуда. Какова вероятность того, что мать стерпит позор и оставит ее в деревне? Нулевая. Нужно знать деревенские нравы, особенности общественного обустройства того времени. Беременную, скорей всего, с глаз долой отошлют. Куда-нибудь к родственникам. Хотя бы на время. А у Тихонова эта самая Манька сама уходит. Зимой, беременная – за сорок километров. И, что характерно, мамаша ее уговаривает: «Останься, Манечка. Как-нибудь прокормимся до весны. Я прощаю, и Бог простит».