В дверь деликатно постучали, и Хрипунов прервал свои размышления. Он призвал стучавшихся заходить, и они вошли – потрепанный жизнью актер и крошечная, стриженная под мальчишку актриса, возраст которой с первого взгляда было крайне сложно угадать. Но Хрипунов полагал, что ей должно быть по крайней мере лет тридцать, потому что видел ее своими глазами в какой-то пьесе – было дело, когда жена сумела вытащить его в театр, а с тех пор прошло никак не меньше десяти лет. Однако Хрипунов был вынужден признать, что время мало изменило Леденеву – она по-прежнему смотрелась эдаким сорванцом-подростком, заводной девчонкой с непредсказуемым характером.
Вагряжский был ей полной противоположностью – он уже выглядел почти стариком. Но стариком бодрым, с хитрецой и оптимизмом в глазах. Про таких говорят – есть еще порох в пороховницах. К нему Хрипунов испытывал невольную симпатию. Общение с Вагряжским мгновенно создавало иллюзию некоего веселого розыгрыша, карнавала. Он жил и вел себя так, будто анекдот рассказывал. А кроме того, Хрипунов видел его в нескольких кинокомедиях, и там Вагряжский ему очень понравился. Хрипунов смеялся до слез, что с ним бывало крайне редко. К тому же Вагряжский был его тезкой.
Но сейчас Хрипунову было не до веселья. Он действительно не понимал, с какой стати у него отнимают драгоценное время. При всем уважении к Вагряжскому, в его прежних показаниях Хрипунов не нашел и тени полезной информации. Кстати, и эта маленькая актриса ничего интересного на допросах не сказала. Что они могли добавить к своим показаниям?
– Присаживайтесь, пожалуйста, – не слишком любезным тоном предложил Хрипунов. – Мне сказали, что вы имеете сообщить что-то по делу Гурова? Если это верно, попрошу быть предельно конкретными – у меня мало времени.
Актеры уселись по другую сторону стола и переглянулись между собой.
– Вы начнете, Николай Евгеньевич? – печально спросила Леденева. – Я… Я не могу, честное слово… – Голос ее странно прервался.
Хрипунов с подозрением посмотрел на женщину-подростка, но она уже взяла себя в руки, и только скулы у нее покрылись легким румянцем. Вагряжский же смущенно кашлянул, завозился на стуле и вдруг признался:
– А мы ведь с Катенькой к вам с повинной пришли, господин следователь! Да, так оно и есть – душу облегчить и восстановить справедливость.
– А нельзя ли яснее? – сердито спросил Хрипунов. – Я не исповедник, между прочим. Меня факты интересуют.
– А факты таковы, что вот оба мы, – актер сделал плавный жест рукой, – являемся единственными и главными свидетелями злодеяния. Говоря юридическим языком, мы готовы признаться, что в ночь на двадцать шестое декабря своими глазами видели убийцу Володи Емелина.
– Вот, значит, как? – бесстрастно произнес Хрипунов и посмотрел на Вагряжского в упор. – Своими глазами? И кто же убийца?
– Он самый, – уверенно сказал актер. – Тот человек, который зафиксирован на известной вам видеокассете. Не припомню его фамилии – Резаев, кажется?
Хрипунов потер ладонями виски, пристально посмотрел на Леденеву. Она ответила ему бесхитростным искренним взглядом. «Актеры, мать вашу! – с невольным восхищением подумал Хрипунов. – Что же вы тут решили мне наплести, интересно?»
– Не понимаю, – сказал он. – Почему же только сейчас вы решили об этом сказать? Почему давали ложные показания?
– Увы! – развел руками комик. – Слаб человек! Обстоятельства, при которых произошло, так сказать, событие, были несколько интимного, даже скандального свойства. Катенька не решилась, а я, опасаясь за доброе имя женщины…
– Ни черта я не понимаю! – вспылил Хрипунов. – Что за кружева вы здесь плетете? Речь идет, между прочим, об убийстве…
– Ах, Николай Евгеньевич, да скажите вы все, как есть! – вдруг решительно заявила Леденева, сверкая глазами. – Чего уж теперь – все ведь решили!
Вагряжский наморщил лоб, пожевал губами, как бы набираясь духу, а потом заявил:
– В самом деле! Назвался груздем – полезай в кузов! Оставим эти экивоки. А суть совершенно ясна, хотя и неприглядна… Видите ли, между мной и Катенькой в ту ночь случилась, как бы это сказать, маленькая страсть. Признаться, давно увлечен этой женщиной, но к моим притязаниям она снизошла только в ту ночь и только единственный раз. Мы уединились внизу в коридоре под лестницей, которая ведет к служебному выходу, то есть в том самом месте, где вскоре было совершено убийство.
– Очень удачно, – вставил Хрипунов.
– Мы с Катенькой этого мнения не разделяем, – грустно сказал Вагряжский. – Волшебство этой чудесной ночи было разрушено безжалостно и в один момент. Мы как раз обменялись первым, а потому самым трепетным поцелуем, как вдруг…
– И вы думаете, я поверю в эту сказку? – перебил его Хрипунов.
Вагряжский посмотрел ему в глаза неожиданно серьезным и даже трагическим взглядом.
– Придется поверить, Николай Георгиевич, – спокойно сказал он. – Мы изложим наши показания во всех подробностях, скрепим своими подписями и повторим на суде. Поверьте, это решение далось нам нелегко – муж у Кати дьявольски ревнив – но теперь мы уже не отступим. Придется вам принять к сведению наши показания, придется!
Хрипунов опустил голову и машинально принялся переставлять на поверхности стола всякую канцелярскую мелочь. Актеры смотрели на него с олимпийским спокойствием.
– Вы понимаете, что бывает за дачу ложных показаний? – тихо спросил Хрипунов.
– Так то ложных! – презрительно сказал Вагряжский. – Мы с Катенькой до такого не опустимся. Наши показания в высшей степени достоверны. За это я ручаюсь.
– И вы готовы принять участие в следственном эксперименте? – поинтересовался Хрипунов.
– Сколько угодно, – уверенно заявил Вагряжский. – Я помню каждую деталь этой роковой сцены!.. Она до сих пор стоит перед моими глазами.
– Ну хорошо, расскажите, что там стоит перед вашими глазами, – вздохнул Хрипунов, откидываясь на спинку стула. – До сих пор-то ваши показания были достаточно туманны. Не понимаю, как вдруг так все могло проясниться?
– Все было совершенно ясным с самого начала, – возразил актер. – Но извинительная для человека моего положения слабость… А также двусмысленное положение, в которое из-за меня попала женщина, которую я безмерно уважаю и ценю… Пришлось собрать все душевные силы, прежде чем решиться на признание. Пришлось в буквальном смысле ломать себя, Николай Георгиевич! А что еще ждет нас обоих впереди! Но мы с Екатериной Андреевной готовы нести свой терновый венец ради торжества справедливости. За это можно заплатить любую цену!
– Так-так, звучит очень проникновенно, – буркнул Хрипунов. – Вам бы в адвокаты, Николай Евгеньевич, – разбогатели бы в момент. От клиентов отбою бы не было. Но это я так, к слову. А что же вы, собственно, видели?
– Да, не слишком много, – с охотой сказал Вагряжский. – Но, полагаю, достаточно. Понимаете, когда случилась эта размолвка между Львом Ивановичем и Володей Емелиным, все только об этом и говорили. Кто-то Володю уговаривал, кто-то Аллочку успокаивал, Лев Иванович с женой удалился. В общем, обществу было чем себя занять. В этот момент мы с Катенькой и поддались порыву. Знаете, в такие минуты чувства будто обостряются… Но не буду вдаваться в психологию. Одним словом, оказались мы внизу. В любом другом месте нас мог застичь муж, понимаете? Нашли укромный уголок… Вдруг слышим – шаги!
– Я обмерла! – вставила Леденева, округляя глаза. – Первая мысль была – муж! Он у меня замечательный, талантливый, щедрый человек. Но ему не хватает чуткости, понимаете? Нежности, в которой нуждается каждая женщина. Впрочем, это вас, наверное, не интересует… Так вот, я испугалась и сразу потащила Николая Евгеньевича туда, где было потемнее, и там мы замерли. Вниз спустились двое – Емелин и тот тип. Они почти не разговаривали, а потом вдруг Емелин упал. Выстрела не было слышно. Но когда этот тип оглянулся по сторонам, то в руке у него был пистолет.
– А потом он сунул его под мышку и вышел через служебный выход на улицу, – продолжил Вагряжский. – У нас с Катей просто ноги отнялись и язык, и вообще мы окаменели. И слава богу! Потому что этот человек очень быстро вернулся и опять прошел в зал. И тут мы опомнились, но, должен сознаться, проявили позорное малодушие. Мы бежали с места преступления и помалкивали до сего момента, испытывая при этом невыносимые муки совести.
– Он, наверное, вышел из театра и подбросил пистолет прямо в машину Льва Ивановича, – заявила Леденева. – Наверняка так оно и было, потому что вернулся он уже без пистолета. И вообще как ни в чем не бывало вернулся. Мы даже не поверили с Николаем Евгеньевичем, что это случилось. Было такое ощущение, что все это нам примерещилось.
– И что же было потом? – терпеливо спросил Хрипунов.
– Потом мы подошли к Володе и убедились, что он мертв, – сказал актер. – Это было ужасно, но поднять шум, позвать людей я не мог – это могло повредить Екатерине Андреевне, а Володе все равно ничем уже нельзя было помочь. И нам нужно было поскорее вернуться незаметно в зал – муж наверняка уже искал Катю. Мы наскоро обсудили, что нам теперь делать. И мы договорились вести себя так, словно ничего не случилось.
– Он, наверное, вышел из театра и подбросил пистолет прямо в машину Льва Ивановича, – заявила Леденева. – Наверняка так оно и было, потому что вернулся он уже без пистолета. И вообще как ни в чем не бывало вернулся. Мы даже не поверили с Николаем Евгеньевичем, что это случилось. Было такое ощущение, что все это нам примерещилось.
– И что же было потом? – терпеливо спросил Хрипунов.
– Потом мы подошли к Володе и убедились, что он мертв, – сказал актер. – Это было ужасно, но поднять шум, позвать людей я не мог – это могло повредить Екатерине Андреевне, а Володе все равно ничем уже нельзя было помочь. И нам нужно было поскорее вернуться незаметно в зал – муж наверняка уже искал Катю. Мы наскоро обсудили, что нам теперь делать. И мы договорились вести себя так, словно ничего не случилось.
– Да, я взяла с него слово, – подтвердила Леденева. – Если бы Николай Евгеньевич признался тогда, что пошел вниз, мой муж наверняка бы все понял, потому что он дьявольски ревнив и подозрителен. Он даже сейчас догадывается, а тогда что было бы – ужас!
– Было нелегко носить в себе эту тайну, – значительно сказал Вагряжский. – Поверите ли, ни одной ночи не спал. Буквально ел себя поедом, зная, что из-за меня страдает благороднейший, чистейший человек! Я, конечно, имею в виду полковника Гурова, мужа нашей великой актрисы…
– Я и без вас знаю, чей муж полковник Гуров!..
Хрипунов встал и, оттолкнув стул так, что тот чуть не упал, подошел к окну. Там он, глядя на улицу, надолго задумался. Актеры украдкой обменялись взглядами и притихли.
Следователь молчал не менее пяти минут. Потом он вдруг резко повернулся и, ни на кого не глядя, возвратился к столу.
– Ну что же, я принимаю к сведению ваши новые показания, – объявил он. – Сейчас вы все изложите письменно, с указанием точного времени, когда вы что-то видели. Далее мы еще раз проведем опознание, того ли человека вы видели на месте преступления, о котором сегодня заявили, далее проведем следственный эксперимент, на котором… – Он многозначительно посмотрел на обоих актеров. – На котором придется повторить все, что вы двое делали в ту ночь. Вы готовы к этому?
– Да, теперь мы уже не повернем назад, – быстро сказал Вагряжский.
Леденева молча кивнула. Хрипунов покачал головой, сокрушенно вздохнул и достал из стола пачку бумаги.
– Значит, трудитесь, – сказал он. – А я пока согласую дату следственных мероприятий. И вообще уточню кое-что…
Актеры прилежно, как школьники, скрипели перьями около сорока минут. Потом Хрипунов отобрал у них бумаги, еще раз напомнил об ответственности за дачу ложных показаний и наконец отпустил обоих, предложив явиться на следующий день.
Оставшись в кабинете один, Хрипунов опять подошел к окну и дождался, пока внизу не появились Вагряжский с Леденевой. Актеры шли по тротуару странными зигзагами и, возбужденно жестикулируя, разговаривали о чем-то. Впрочем, Хрипунов догадывался, о чем.
Он наблюдал за этой парочкой долго, пока та не скрылась за углом. Потом Хрипунов отошел к столу, взял в руки листок, исписанный неразборчивым почерком Вагряжского, повертел его так и сяк, и между бровей его возникла сердитая складка.
– Ну что ж, где тонко, там и рвется, – безнадежно произнес следователь.
Но что он имел при этом в виду, никто, кроме него самого, сказать бы не смог.
Глава 16
У Олега Пиманова было неважное настроение. Миссия, которую ему поручили, не вызывала у него никаких положительных эмоций. Но с шефом, а особенно с Самохиным, не поспоришь. Да и миссия, в сущности, была совсем пустячной – проведать в больнице Вагина и предупредить его, чтобы он держал язык за зубами и ни при каких обстоятельствах не упоминал имени шефа. Другое дело, что к этому предупреждению следовало добавить неизбежное напоминание о том, что бывает с болтливыми людьми. Кому другому Олег напомнил бы об этом с удовольствием, но Вагин ему нравился, он был настоящим мужиком и не заслуживал такого отношения. К тому же он был ранен.
Но у шефа в последнее время словно напрочь крыша слетела. Он сделался подозрительным и нервным, зло срывал на всех подряд и до беспамятства опасался ареста. Особенно он взбесился, узнав, что Резаеву не удалось никуда уехать и его взяли на вокзале менты. Шеф настолько взбеленился, что орал во всеуслышание, что Резаева нужно было сразу кончать, что он все запорол и что его расколют и всем настанет конец. Потом-то он опомнился и стал вести себя сдержаннее, но зато следом завелся Самохин. Поддакивая шефу, он заявил, что поскольку до Резаева теперь не добраться, то нужно пришить Вагина. Потому что прямой связи между Резаевым и шефом не существует, а Вагин работал у шефа, и рано или поздно об этом прознают. Шеф уже немного остыл и убивать Вагина не счел разумным, но предупредить решил обязательно.
Олег знал еще одну причину, по которой шеф так выходил из себя. Он давно точил зубы на «Спектр» – из-за этого и всю кашу заварил. Когда завалили хозяина «Спектра», он потирал руки и строил грандиозные планы. По его задумке, в том доме должен был открыться роскошный ресторан, с роскошными кабинетами для постоянных клиентов. Туда и проституток уже набрали первоклассных. Денежки должны были потечь рекой. А препоны его всегда бесили, и тем, кто ему противоречил, шеф всегда старался отомстить. Вот и доигрался.
Со своей колокольни Олег плохо понимал шефа. Кроме «Спектра», в Москве помещений навалом – дай на лапу кому надо или откупи. Нет, дался ему этот «Спектр»! А уж если приспичило убрать конкурента, рассуждал Олег, так поручи это дело своим, а не доверяйся посторонней шпане, от которой одни заморочки. Нет, шеф решил блеснуть – комбинацию придумал, чтобы никто не догадался, кто за этим делом стоит. А что в итоге? В итоге своим же и пришлось отдуваться. Хуже нет, считал Олег, когда шеф начинает считать себя гением – самые простые вещи тогда идут кувырком. Олег бы предпочел, чтобы шеф у него был попроще, ближе к народу, знал на собственной шкуре что почем. А этот, говорят, из инженеров вышел. Башка у него варит, конечно, но иногда лучше на башку поменьше полагаться.
Все эти мысли Олег хранил в тайне – вряд ли их кто-нибудь понял бы правильно. Кроме всего прочего, шеф совсем неплохо ему платил, а за это можно простить многое. В деле со «Спектром» Олег не слишком замазан – ему опасаться нечего, а если шеф совсем уж заиграется, всегда можно поискать нового, попроще.
Такими мыслями развлекал себя Олег Пиманов по дороге в больницу. Наверное, больше для того, чтобы конкретно не думать о Вагине. Чего лишний раз портить настроение? «Приду, скажу в двух словах, – решил Олег, – извинюсь и отвалю. А там пусть как хочет думает. На моем месте он по-другому бы себя вел, что ли?»
У Вагина он уже был один раз, когда того разрешили навещать после операции. Притащил ему жрачки, фруктов, а на месте выяснилось, что Вагину и нельзя ничего – его через вену питают. И вообще шеф запретил тогда в больницу ходить. А теперь вот сам послал.
В больнице был час посещений. Самое удобное время – ни врачи, ни сестры не надоедают, не стоят за плечом. И вообще тихо, особенно у Вагина – он в палате один лежит как король. В смысле комфорта хорошо, конечно, но в одиночку, да еще с дыркой в животе, взвоешь, когда пару недель полежишь. Вонючему бомжу обрадуешься, в коридор попросишь перевести.
Сегодня Олег явился с пустыми руками. Во-первых, не знал – может, Вагин до сих пор ничего не жрет, а во-вторых, глупо как-то с одной стороны про мочилово объяснять, а с другой – фрукты протягивать. С собой у Пиманова был только белый халат, чтобы лишний раз глаза никому не мозолить. Пришел – вышел, и все дела.
Самохин сказал, что Вагин лежит все в той же палате. Олег переоделся в вестибюле, поднялся наверх и без труда нашел эту палату. Она находилась рядом с уголком отдыха, где собирались выздоравливающие, – там стояли уютные диванчики и негромко работал телевизор. Пришедшие навестить больных родственники тоже там были.
На Олега никто не обратил внимания. Он открыл дверь и просунул нос в палату. Вагин был один. Побледневший и похудевший, он лежал на кровати, уставившись в потолок мутными глазами. Услышав шум, он повернул голову и вдруг улыбнулся.
– Олежка! Мать твою! – радостно сказал он. – Пришел! Вот молоток!
Олег сухо сказал «Здорово!», вошел и прикрыл за собой дверь. Вагин засуетился, приподнялся на кровати, махнул рукой.
– Бери стул, садись! Я не ожидал! Меня все теперь бросили. Мать только приходит, да пацаны один раз с охранки были. А так лежу один, как придурок, словом перекинуться не с кем…
– А менты у тебя были? – хмуро спросил Олег, присаживаясь возле кровати.
– Менты? А, были один раз. В самом начале, – ответил Вагин. – Ничего так, вежливо поговорили, копаться не стали, пожелали скорейшего выздоровления.
– И все?
– А чего еще, – слабо улыбнулся Вагин. – Я же теперь вроде героя – бандитов остановил. Хреново остановил, правда, да кто теперь об этом вспоминает?