И вдруг все встало на свои места. Тогда, в Лувре, он не мог ее понять: жизнь переполняла его, он был ослеплен предрассудками, горе и болезнь еще не наложили на него свою печать… Но теперь он готов принять невероятную и утешительную истину. Когда-то Полина поселилась в теле Мадлен; теперь сама Мадлен… Возможно, и он сам некогда уже любовался этим фиолетовым морем, бурыми облаками!.. Быть может, смерть уже настигала его… Сколько раз?.. Господи, если бы только знать наверное… Но ведь Мадлен знала! Тогда почему ему так страшно? Чего он боится? Очнуться от сна? Перестать верить в чудо? Жестоко разочароваться? Нет, он боится новой встречи с ней: ведь он непременно с ней заговорит. Ему так этого хотелось! Вот только сумеет ли он вынести взгляд ее светлых глаз? Не дрогнет ли при звуке ее голоса?
Флавьер встал, пошатываясь, вернулся в «Уолдорф» и переоделся к обеду. Он оделся в черное, рассудив, что траур его еще не кончился. Войдя в бар, он тут же увидел ее в обеденном зале. Казалось, она о чем-то размышляет, уткнувшись подбородком в ладони. Тем временем Альмарьян что-то втолковывал метрдотелю: вероятно, речь шла о каких-то продуктах с черного рынка. Усевшись, Флавьер сделал знак бармену; тот его уже хорошо знал и сейчас же поставил перед ним полную рюмку. Рядом с ним пары кружились в танце. В распахнутые двери видны были обедающие за столиками, официанты в белых куртках, развозившие тележки с блюдами. Она выглядела грустной. Как раз эта ее грусть всегда очаровывала Флавьера. Она всегда была такой… А ведь Жевинь ее баловал! Нелегко было думать, что незнакомые люди получили после нее наследство, тогда как она сама теперь была бедна и вынуждена жить с этим Альмарьяном, похожим на лукавого калифа из восточной сказки. В ушах у нее поблескивали безвкусные серьги, ногти накрашены. Прежняя Мадлен была куда более утонченной! Флавьеру казалось, что он видит дурную копию известного фильма с бездарной статисткой в роли звезды. Она почти ничего не ела, лишь время от времени пригубливала вино. Похоже, она почувствовала облегчение, когда Альмарьян поднялся из-за стола. Они зашли в бар, отыскали свободный столик. Флавьер поспешно повернулся к ним спиной, но он слышал, как Альмарьян спросил два кофе. Самое время, чтобы… Но он ни за что не осмелится! Он протянул бармену деньги и спустился с табурета. Теперь надо повернуться и пройти три шага. И тогда четыре мучительных года сотрутся из памяти, он сумеет наконец примирить прошлое с настоящим, Мадлен снова будет с ним, как будто они расстались лишь накануне, после поездки куда-нибудь в Версаль… И кто знает, вдруг она забудет, как тогда покинула его…
Внезапно он осознал, что уже сделал три шага и теперь склонился перед молодой женщиной, приглашая ее на танец. В течение нескольких секунд он видел прямо перед собой Альмарьяна, его желтоватые щеки, влажные бархатисто-черные глаза, и поднятое к нему лицо Мадлен, ее бледный взор, не выражавший ничего, кроме скуки. Она приняла приглашение с угрюмым видом. Неужели она все еще его не узнала? Они покачивались, прижавшись друг к другу; у Флавьера перехватило горло. Ему показалось, что он нарушает некую заповедь, переступает запретную черту.
— Меня зовут Флавьер, — прошептал он. — Вам это имя ни о чем не говорит?
Она вежливо притворилась, будто старается припомнить.
— Простите… право, не помню.
— А как вас зовут? — спросил он.
— Рене Суранж.
Он готов был возразить, но внезапно понял, что она не могла сохранить прежнее имя. От этого его смятение лишь возросло. Он изучал ее исподтишка. Лоб, бледно-голубые глаза, линия носа, высокие скулы — каждая черточка любимого лица, бережно хранимая в тайниках памяти, была такой же, как прежде. Стоило ему закрыть глаза, и он видел себя в Лувре, в том зале, где он первый — и единственный — раз держал ее в своих объятиях. Но прическу этой новой Мадлен не назовешь элегантной; рот выглядел увядшим, несмотря на помаду и крем. Пожалуй, так даже лучше. Он больше ее не боялся. Не боялся прижимать ее к себе, чувствуя, что она живет той же жизнью, что и он. Сначала он испытывал смутное опасение, что она окажется просто тенью. Но перед ним была живая женщина, и он корил себя за то, что уже желал ее, как будто этим он мог осквернить нечто глубокое и чистое.
— Вы ведь до оккупации жили в Париже?
— Нет. В Лондоне.
— Как! Разве вы не занимались живописью?
— Да нет же… Бывает, я рисую от нечего делать, вот и все.
— А в Риме вы разве не бывали?
— Нет.
— Зачем вы меня обманываете?
Она посмотрела на него своим светлым, немного пустым, незабываемым взглядом.
— Я вовсе вас не обманываю.
— Утром в холле вы меня видели. И узнали. А теперь делаете вид…
Она попыталась вырваться, но Флавьер сильнее прижал ее к себе, благословляя в душе несмолкавший оркестр.
— Простите, — заговорил он снова.
В конце концов, Мадлен много лет не подозревала, что она — Полина. Неудивительно, что и Рене пока не догадывается, что она — Мадлен. «Я совсем пьян», — подумалось Флавьеру.
— Как он, ревнив? — спросил Флавьер, подбородком указывая на Альмарьяна.
— О нет, — грустно сказала она.
— Верно, занимается черным рынком?
— Конечно. А вы?
— Нет-нет. Я адвокат. Он очень занят?
— Да. Ему часто приходится отлучаться.
— Значит, мы могли бы видеться днем?
Она промолчала. Его рука скользнула вниз, легла на талию Мадлен.
— Если вдруг я вам понадоблюсь, — прошептал он, — я в семнадцатом номере… Не забудете?
— Нет… Но сейчас мне пора к нему…
Альмарьян курил сигару, читая «Освобожденный Дофине».[10]
— Похоже, он прекрасно без вас обходится, — заметил Флавьер. — До завтра!
Поклонившись, он вышел в холл, забыв про ужин. Поднимаясь к себе на второй этаж, обратился к лифтеру:
— Скажите… Альмарьян… в каком он номере?
— В одиннадцатом, мсье.
— А как зовут его даму?
— Рене Суранж.
— Это ее настоящее имя?
— Надо думать, раз в удостоверении личности у нее так написано.
Вопреки обыкновению, он дал лифтеру щедрые чаевые. Он бы отдал что угодно, чтобы узнать наверняка!..
Перед сном он выпил несколько стаканов воды, но так и не смог рассеять туман, окутавший его мозг. Пришлось признаться себе, что он вновь испытывает страх. Пусть он пьян, но он ведь понимает, что она не могла его не узнать. Если только она не потеряла память. И не ломает комедию. Или она не Мадлен!
Наутро, едва проснувшись, он задал себе те же вопросы и наконец, злобно усмехнувшись, решил, что давно созрел для клиники в Ницце. Он краснел, вспоминая, что лезло ему в голову накануне. Да и нечего ему больше делать в Марселе! Здоровье прежде всего! К черту эту девку, пусть даже похожую на Мадлен.
И все же он дождался, пока уйдет Альмарьян, подошел к одиннадцатому номеру и постучался легонько, как старый знакомый.
— Кто там?
— Флавьер.
Она открыла дверь. Глаза у нее покраснели от слез, веки распухли, она была неодета.
— Господи, Рене, что с вами?
Она снова разрыдалась. Прикрыв за собой дверь, он запер ее на задвижку.
— Ну же, моя хорошая… Что у вас стряслось?
— Это все он, — пробормотала она. — Он хочет меня бросить.
Флавьер смотрел на нее с осуждением. Это и правда была она, Мадлен, изменявшая ему с Альмарьяном, а может, и с другими. Судорожно улыбаясь, он сжимал в карманах кулаки.
— Ну так что за беда! — возразил он шутливым тоном. — Пусть его убирается! Зато я остаюсь.
Рене расплакалась пуще прежнего.
— Нет! — всхлипывала она. — Нет, только не вы!
— Да отчего же? — спросил он, склонившись над ней.
Глава 3
Господин Директор!
Позвольте уведомить Вас, что указанная сумма переведена на Ваш счет в Марселе. Хотя это изъятие и не наносит значительного ущерба финансам, считаю своим долгом обратить Ваше внимание на то, что данная операция не вполне законна и не может быть возобновлена без серьезных последствий для фирмы. Надеюсь, что Ваше здоровье больше не внушает тревоги и что вскоре мы получим известие о Вашем скором возвращении. У нас все в порядке. Ход дел не вызывает беспокойства.
Соблаговолите принять, г-н Директор, уверения в моем искреннем уважении.
Ж. ТрабулФлавьер с гневом порвал письмо. Даже пустяк выводил его из себя. Тем более сейчас!
— Дурные новости? — спросила Рене.
— Да нет. Все этот придурок Трабул.
— А кто это?
— Мой заместитель… Его послушать, вот-вот наступит конец света… А Баллар еще рекомендовал мне покой! Покой, нечего сказать! Пошли, — сказал он вдруг, — подышим воздухом.
Он жалел о просторных апартаментах в «Уолдорфе»: в «Отель де Франс» номера были тесные, мрачные да к тому же невероятно дорогие. Зато здесь можно не опасаться встречи с Альмарьяном. Он взял сигарету, зажег спичку. Зажигалкой он пользоваться не решался, с тех пор как… Сидя перед зеркалом, она припудрилась, поправила волосы.
Глава 3
Господин Директор!
Позвольте уведомить Вас, что указанная сумма переведена на Ваш счет в Марселе. Хотя это изъятие и не наносит значительного ущерба финансам, считаю своим долгом обратить Ваше внимание на то, что данная операция не вполне законна и не может быть возобновлена без серьезных последствий для фирмы. Надеюсь, что Ваше здоровье больше не внушает тревоги и что вскоре мы получим известие о Вашем скором возвращении. У нас все в порядке. Ход дел не вызывает беспокойства.
Соблаговолите принять, г-н Директор, уверения в моем искреннем уважении.
Ж. ТрабулФлавьер с гневом порвал письмо. Даже пустяк выводил его из себя. Тем более сейчас!
— Дурные новости? — спросила Рене.
— Да нет. Все этот придурок Трабул.
— А кто это?
— Мой заместитель… Его послушать, вот-вот наступит конец света… А Баллар еще рекомендовал мне покой! Покой, нечего сказать! Пошли, — сказал он вдруг, — подышим воздухом.
Он жалел о просторных апартаментах в «Уолдорфе»: в «Отель де Франс» номера были тесные, мрачные да к тому же невероятно дорогие. Зато здесь можно не опасаться встречи с Альмарьяном. Он взял сигарету, зажег спичку. Зажигалкой он пользоваться не решался, с тех пор как… Сидя перед зеркалом, она припудрилась, поправила волосы.
— Не нравится мне эта прическа, — проворчал он. — Попробуй что-нибудь другое.
— Что именно?
— Откуда мне знать! Можешь сделать пучок на затылке.
Он сказал не подумав и тут же об этом пожалел. Стоит ли снова затевать ссору, и так уже длившуюся много дней подряд, когда яростные стычки сменялись периодами обманчивого затишья? Они кружили друг за другом, будто дикие звери, запертые в одной клетке: то показывали клыки, то, забившись в угол, мечтали вырваться на свободу.
— Я подожду внизу.
Он прошел прямо в бар, бросив злобный взгляд на улыбающегося бармена. Все они одинаковы: слащавые, говорят шепотом, будто хотят отвести от себя подозрение… Флавьер выпил. Он имеет право выпить, раз он уверен! Сколько бы она ни отрицала, он все равно совершенно уверен! Глубокая, полная уверенность пронизывала все его существо. Как если бы она — его ребенок, а не любовница. Да и являлась ли она ею? Он легко бы обошелся без этого рода любви. Его даже несколько шокировало, что Мадлен могла снизойти до плотских утех. Его всегда восхищало в ней то, что она… верно, он и сам не смог бы этого объяснить… она казалась не вполне реальной. В своем новом воплощении, напротив, она делала все, чтобы не отличаться от других женщин, изо всех сил стремилась оставаться Рене, цепляясь за эту роль, лишенную загадочности и очарования. И все же… Если бы только она согласилась раскрыть ему свой секрет! Поистине, это стало бы для него чудесным избавлением от одиночества. Ведь по-настоящему мертвым казался он, а она — живой!
Она спускалась по лестнице. С едва заметной усмешкой он наблюдал за ней. Платье неприятной расцветки, кричащее, дурно сшитое. Каблуки недостаточно высокие… да и вообще лицо следовало бы вылепить заново. Одним мановением пальцев углубить впадинки на щеках, сделать скулы высокими и волнующими, как прежде. Взмахом кисти удлинить брови, снова сделать их летящими, как когда-то. Лишь глаза были безупречны, только они и выдавали Мадлен. Флавьер расплатился и пошел к ней навстречу: ему хотелось сжать ее в объятиях… расцеловать или задушить.
— Я очень торопилась, — сказала она.
Флавьер чуть не пожал плечами. Она разучилась подбирать слова, которых он от нее ждал. Его раздражало даже то, как она просовывала ладонь ему под локоть. Рене была слишком покорной, слишком робкой. Она его побаивалась — это и выводило Флавьера из себя. Они пошли рядом, рука об руку, храня молчание. «Если бы месяц назад мне об этом сказали, — подумалось ему, — я бы умер от счастья». И все же никогда еще он не чувствовал себя таким несчастным.
Она замедляла шаг перед витринами, висла на руке у Флавьера. Он злился, находя ее поведение вульгарным.
— Должно быть, во время войны ты во многом нуждалась, — сказал он.
— Во всем, — прошептала она.
Горечь ее слов поразила Флавьера.
— Тебя Альмарьян так нарядил?
Он заранее знал, как ее заденет это слово. Знал, но не смог удержаться. Он почувствовал, как сжались ее пальцы у него под рукой.
— Что ж, я и этому была рада.
Пришел его черед чувствовать себя оскорбленным. Таковы правила игры. Только он еще к этому не привык.
— Ну, знаешь! — гневно начал он.
Стоило ли продолжать? Он потянул ее за собой в сторону центра.
— Не беги так, — запротестовала она. — Ведь мы гуляем.
Он не ответил. Теперь уже он рассматривал витрины. И наконец нашел то, что искал.
— Ну-ка, пойдем! Вопросы задавать будешь потом…
Перед ними, прижав руку к груди, склонился продавец.
— Отдел платьев! — бросил Флавьер.
— Второй этаж. Лифт в глубине зала.
На этот раз он был исполнен решимости. Трабулу придется раскошелиться. Он испытывал почти болезненное удовольствие. Теперь уж она признается! Лифтер закрыл дверь, и лифт заскользил вверх.
— Милый! — шепнула ему Рене.
— Помолчи. — Он подошел к продавщице: — Покажите-ка нам платья. Самые элегантные, какие у вас есть.
— Пожалуйста, мсье!
Флавьер сел. Он немного задыхался, как после быстрого бега. Продавщица раскладывала на длинном столе всевозможные модели платьев, следя за выражением лица Рене, но он тут же вмешался, показал пальцем:
— Вот это.
— Черное? — поразилась девушка.
— Да, черное. — И, повернувшись к Рене: — Примерь-ка его… будь так добра.
Она поколебалась, залилась краской под взглядом продавщицы, затем прошла вместе с ней в кабинку. Флавьер встал, принялся расхаживать по залу. Ему вспоминались такие же минуты ожидания в той, прежней жизни: та же нарастающая тревога, то же ощущение удушья. Он возвращался к жизни! Он изо всех сил сжал в кармане зажигалку. Затем, оттого что не было сил ждать и ладони у него взмокли от нетерпения, принялся перебирать висевшую на плечиках одежду в поисках дамского костюма. Непременно серого. Но ему все не попадался нужный оттенок. Да никакой оттенок серого и не мог в точности совпасть с тем, который сохранился в его воспоминаниях. Но разве память его не возвела в идеал любую мелочь? Не подвела ли она его? Можно ли ей доверять?.. Скрипнула дверь кабинки, и, как тогда, в «Уолдорфе», он испытал настоящее потрясение, удар в самое сердце. Перед ним была ожившая Мадлен, Мадлен, на мгновение застывшая, как будто она его наконец узнала и теперь шла к нему, чуть бледная, с тем же грустным и вопросительным выражением во взгляде, какое бывало у нее и прежде. Он протянул к ней исхудавшую руку, но тут же опустил ее. Нет. Облик Мадлен был еще несовершенен. Серьги слишком лезли в глаза, непоправимо портили своим дешевым блеском чистую линию профиля.
— Сними-ка это! — негромко приказал он.
И так как она не понимала, он сам, делая ей больно, стащил с нее крикливые побрякушки. Отступил на шаг, ощущая себя художником, неспособным полностью передать то, что он видит внутренним взором.
— Так вот, — обратился Флавьер к продавщице, — мадам останется в этом платье… А костюм того же размера? Заверните. И покажите, где обувной отдел.
Рене не пыталась спорить. Возможно, она понимала, почему Флавьер так пристально рассматривает каждую пару, будто оценивая изгиб каблука или рисунок рантов. Он выбрал узкие блестящие туфли.
— Походи-ка в них…
Высокие каблуки сделали ее походку волнующей, она стала казаться выше. Затянутые в черное бедра плавно покачивались при ходьбе.
— Хватит! — прикрикнул Флавьер.
Продавщица удивленно вскинула голову.
— Все в порядке, — поспешил он сказать. — Мы их берем. Старые положите в коробку.
Он взял свою спутницу под руку, подвел ее к зеркалу.
— Ну-ка, взгляни, — шепнул он ей. — Посмотри на себя, Мадлен.
— Ради бога! — взмолилась она.
— Ну же! Попробуй еще раз! Эта женщина в черном… Ты же видишь, это уже не Рене!.. Вспомни!
Было заметно, как она страдает. От испуга у нее исказилось лицо, приоткрылся рот, и лишь по временам сквозь эту маску, будто неуловимый отблеск пламени, проглядывало то, другое лицо.
Он увлек Мадлен к лифту. Волосами можно заняться позже. Сейчас главное для него — духи Мадлен, этот призрак прошлого. Теперь уж он дойдет до конца, и будь что будет… Но таких духов больше не существовало. Расспросы ни к чему не привели.
— Нет… Не представляю себе, — говорила продавщица.
— Как же так… Мне трудно объяснить… Они пахли вспаханной землей, увядшими цветами…
— Возможно, «Шанель № 3»?
— Возможно.
— Их больше не выпускают, мсье. Может, в какой-нибудь лавочке вам и удастся их найти. Но только не здесь.