Светлана Бестужева-Лада Оксюморон[1]
Глава первая Ты только позови
Парковка в наши дни приобретает характер обреченности: искать место для машины средь бела дня сродни поиску смысла жизни. То есть изначально безнадежное занятие. Но я не сдавалась, медленно двигалась вдоль тротуара и зорким взглядом охотника выискивала хоть какую-нибудь щель для своей кареты. Для моего ненаглядного «Смартика».
В вольном переводе со столь любимого нами теперь английского это означает «умник» или «умница». Англичане, американцы то ж, никогда не забивали себе голову распределением по половому признаку: женский и мужской род у них в языке отсутствует как класс. Удобно — все среднего рода. Но я-то, воспитанная на языково-богатой российской почве, свой обожаемый автомобильчик называла именно Смартиком, категорически считая его мальчиком. Девочка в качестве средства передвижения нравилась мне значительно меньше.
В нашей стране эти автомобили — пока еще экзотика. То, что они занимают на дороге места в четыре раза меньше, чем среднестатистический «Форд», в глазах моих соотечественников скорее недостаток, нежели достоинство. Меня же все это только восхищало: тише едешь, как известно, дальше будешь, а по маневренности «Смартик» почти приближался к велосипеду, что в условиях мегаполиса позволяло все-таки решить массу обычно труднорешаемых проблем.
Вот и сейчас щелка нашлась: обычная машина в такие параметры не вписалась бы никаким боком, а я могла рискнуть. И рискнула. Пожалуй, впервые с тех пор, как я села за руль, мне удалось так лихо припарковаться. Как выяснилось — напрасно: не успела я заглушить мотор, как в лобовое стекло постучал Стас. Мой вечно любимый и вечно чужой мужчина, от которого я регулярно ухожу навсегда, чтобы примчаться на встречу по первому же зову. Мне это не нравится, я с этим борюсь, но почему-то всегда оказываюсь побежденной.
— Привет, красотка, — весело поздоровался он, втискивая свои без малого два метра роста и центнер с лишним живого веса на сиденье рядом со мной. — Подбросишь за три поцелуя?
— Куда едем? — осведомилась я тоном профессионального бомбилы.
— Сначала прямо, а потом — в сторону Каширки.
Я недоверчиво покосилась на своего «неизбежного». В конце Каширского шоссе располагалась моя личная резиденция, и поездка в эту сторону предполагала более или менее долгое общение «тет-а-тет». Обычно. Но от Стаса можно было ожидать чего угодно, так что я на всякий случай уточнила:
— В сторону Каширки или…?
— Или! — хохотнул Стас, ослепляя меня своей совершенно неправдоподобной белозубой улыбкой, наводящей на нехорошую мысль о дорогостоящей металлокерамике.
Мысль эта была не просто нехорошей, она была неправильной. Стас обладал такими зубами кажется с рождения. То есть, по-моему, он просто родился с этой ослепительной улыбкой, не голливудской даже, а какой-то мультяшной. Причем казалось, что зубов у него в два раза больше, чем положено в стандартном комплекте. Завидовать, конечно, дурно, но я завидовала.
— Очень удачно вышло, что ты смогла приехать, — небрежно заметил он. — В контору мне сегодня не надо…
— Сплюнь и постучи, — посоветовала я, осторожно выводя машину на проезжую часть. — Сколько раз уже было «не надо»…
Друг-полицейский — это прямая противоположность любовнику-миллионеру. Денег нет и не будет, материально значимых подарков тоже, ненормированный рабочий день плавно перетекает в ненормированную рабочую ночь, одна машина на двоих с женой. И за что я его люблю? Причем далеко не первый год…
— Я же на похоронах, — укоризненно заметил Стас. — Нужно быть совсем уж бессердечным, чтобы выдергивать меня оттуда. Да и на дворе, слава те Господи, не лихие девяностые годы. Обойдутся без меня. В конце концов, я уже настоящий подполковник, а не какой-то там капитан…
— А где оставлена твоя машина, настоящий подполковник? — вздохнула я. — Про жену даже не спрашиваю. Кстати, кого хоронил-то?
— Тетку моей супруги и хоронил. С отпеванием, все как положено. А когда уже могилку стали зарывать, моей благоверной что-то не понравилось. Пока она не успела закатить полноценную истерику, я быстро наврал ей, что меня вызывают на работу. Она психанула, и умчалась на нашей тачке. А я вот, весь в трауре, позвонил тебе…
Я вздохнула, привычно и безуспешно подавляя ревность. Нет, ей-богу, сумасшедший дом какой-то! Супруга улепетывает от него прямо с кладбища, даже не почтив толком память покойной тетушки, а он тут же звонит подруге: мол, у меня здесь освободилось время вместе со мной, подъезжай, забери меня, расслабимся… Умереть, уснуть и проснуться, рыдая.
— В общем, неинтересно, обычная история, — закончил он.
В его голосе не было ни раздражения, ни недовольства, ни каких-либо затаенных обид или претензий, весьма ожидаемых и обоснованных в этой позиции. Мне даже почудилось некое скрытое восторженное удивление: прежде всего тем очевидным фактом, что провокационная и безнаказанная наглость жены опять сошла ей с рук.
— Ну, и? — спросила я, прикуривая сигарету от автомобильной зажигалки и чувствуя нехорошее опустошение внутри.
На более распространенные фразы я была сейчас не способна, хотя обычно в ответ на подобные рассказы у меня происходит некое извержение словесной лавы, которое затягивает в тягучую, вязкую жижу моего искреннего возмущения чужим эгоизмом, в мысли типа «а вот я бы», и опаляет окружающих брызгами претензий к собственной судьбе. А сегодня я чувствовала только равнодушие и тяжесть на душе, хотя объективных причин для подобного состояния не наблюдалось.
Устала что ли? Не знаю…
— Ну, и я, конечно, страшно рад, что нам удалось увидеться, — жизнерадостно завершил этот отличник милиции.
С работы сбежал на похороны, с похорон сбежал как бы налево… А еще все удивляются, что кривая раскрываемости преступности в нашей стране никак не хочет ползти вверх. Я бы как раз удивилась, если бы она туда поползла.
— Не жми так резко на газ, машину дергает, чувствуешь?
— Не чувствую! — огрызнулась я. Терпеть не могу, когда говорят под руку.
— Эй, красотка, нервы-то побереги, — примирительно заметил Стас. — Все-таки едем к тебе расслабляться…
— Это еще не факт, — усмехнулась я. — По нашей с тобой статистике доезжаем мы до места назначения два раза из пяти. В зависимости от степени везения.
— Работа такая, — вздохнул Стас. — Это ты у нас — пташка вольная. Свободная, так сказать, художница.
— Можно и так сказать, — вернула я ему вздох. — А можно и по-другому…
Абсолютное большинство людей со стороны посчитало бы нас со Стасом любовниками с многолетним стажем. И ошиблись бы. Не в плане стажа, конечно, тут все действительно длится достаточно давно. А в плане отношений. Не были мы любовниками. Просто я его любила, причем секрета из этого не делала. А он со мной дружил, причем тоже вполне открыто. Совершенно бессмысленная ситуация, если вдуматься.
Любила я его с первого взгляда и с первого класса. Впрочем, на этом красавце висли все девчонки, я не была исключением. Но, кажется, только у меня хватило ума не переводить наши отношения в горизонтальную плоскость. Точнее, у Стаса хватило ума не делать из меня очередную любовницу, а сохранять в качестве боевой подруги. Которая всегда подставит плечо, перевяжет рану, отомстит за него врагам, ну, и так далее, в соответствии с классическим романсом из не менее классического фильма.
Когда Стас женился в первый раз, я думала, что умру от горя. Когда он женился вторично, думала, что умру от разочарования. Теперь мой дорогой друг пребывал в третьем, достаточно длительном браке, а я умирала уже от злости.
Стас женился на очаровательной истеричке с единственной вывихнутой извилиной, которую на всем свете интересовали только две вещи — она сама и положенные ей самой материальные блага. И истерики закатывала либо по поводу недостаточности предоставляемых благ, либо по поводу недостаточного внимания к своей персоне. Забавно, что деньги, как таковые, её вовсе не интересовали. Был, правда, третий вариант: истерика на ровном месте. Ну, это уже высший пилотаж, недоступный пониманию простых смертных.
Стас же, замечу, слова не слишком любил, предпочитал многозначительные взгляды и решительные действия, а потому в его речи преобладали глаголы повелительного наклонения. На свою же супругу третьего созыва он смотрел, как на некий цирковой аттракцион, восхищаясь его мишурой, блестками, клоунской раскраской, оглушительным звуковым сопровождением и тотальной бессмысленностью происходящего.
Впрочем, черт его знает, может, он ее любит по-настоящему. А со мной… со мной все дружит и дружит. Тоже по-настоящему.
— Але, красотка, ты что такая кислая? Не выспалась? Ничего, сейчас заскочим по дороге в магазинчик, купим корму, бутылочку опять же возьмем. И напьемся…
— Непременно, — мрачно согласилась я. — Причем с особым цинизмом. Давно мечтаю.
Стас жизнерадостно захохотал и моя злость, слегка побулькав, испарилась, точно вода на горячей плите. Не могла я на него долго сердиться. И потом я любила наши всегда внезапные «посиделки». Стас обычно покупал в каком-нибудь супермаркете целую кучу продуктов, порой совершенно мне неведомых, сваливал пакеты на моей кухне и, облачившись в мой же фартук, принимался готовить, повинуясь исключительно сиюминутному вдохновению. А я мужественно вкушала плоды его кулинарных изысков, хвалила, слушала вечную песню о том, как все на самом деле плохо и запущенно, и поддакивала.
Или утешала. Он все равно слушал меня вполуха, как невыключенное радио.
— Как твои несчастненькие? — неожиданно осведомился он. — Народная тропа к тебе по-прежнему не зарастает?
О! Это был знак особого расположения: Стас проявил интерес к моей работе. Точнее, к тому, чем я зарабатывала себе на хлеб — когда с маргарином, а когда и с черной икрой. Я неплохо вхожу в контакт и прекрасно чувствую людей и их проблемы. Салона у меня нет, рекламы я себе не делаю, но единожды попавшие ко мне клиенты (точнее, клиентки) передают меня потом из рук в руки, как эстафетную палочку.
Впрочем, постоянных клиенток у меня тоже достаточно: женщины обожают рассказывать о своих проблемах и ждать их чудодейственного решения. А я умею слушать и давать советы. Как правило, дельные. Этакий психолог плюс.
— Пока вроде не зарастает, — отозвалась я. — К сожалению, основной контингент — обманутые жены. И к еще большему удивлению — упрямо цепляющиеся за своих «мерзавцев». Вот верни ей этого кота блудливого — и все. Он, конечно, сволочь, но это ЕЕ сволочь…
— Надо будет мою супружницу к тебе направить, — обронил Стас. — Да не жми ты так на газ! Столько лет за рулем, а водишь, как стопроцентный чайник.
— А ты не делай таких резких предложений! — огрызнулась я. — Только твоей Лялечки мне для полного счастья не хватало. Не хочу слушать, куда ты ходишь налево.
— А я, между прочим, не хожу, — пожал плечами Стас.
— Тогда на что она, собственно, мне жаловаться будет?
— Не на что, а на кого. На меня, естественно.
— Но ты же не ходишь налево.
— Это я знаю. А у нее своя точка зрения на развитие сюжета.
— Сам ты уже не справляешься?
— Не справляюсь, Маринка, — неожиданно серьезно ответил он. — Веришь ли, иногда хочется ее придушить.
— Не следует сдерживать порывы, которые идут от сердца, — доброжелательно посоветовала я. — Хочется — придуши. Алиби я тебе обеспечу. Следы сам зачистишь, небось, профессионал.
— Только и осталось. Не пойму, что с ней творится в последнее время. Как с цепи сорвалась.
— Климакс? — услужливо предположила я.
Лялечка была моложе нас со Стасом лет на десять, а мы с ним еще не отмечали сороковник. Но я не учла, что мужчины, даже полицейские, плохо разбираются в таких нюансах.
— Она все время приписывает мне каких-то баб…
Дальше он мог не говорить, диагноз мне и так был понятен. Патологическая ревность бывает в двух случаях: либо женщина чувствует, что молодость и красота безвозвратно уходят и компенсирует это безобразными сценами, либо… у женщины самой есть любовник (или любовники) и она выставляет мощную дымовую завесу. Лучший способ защиты, давно известно, — это нападение.
—…без конца названивает мне, чтобы выяснить, когда я приду. И не дай Бог выключить звонок. Сразу же вывод: был с бабой.
— Пораньше возвращаться не пробовал?
— Само как-то случалось пару раз.
— Ну?
— Баранки гну! Еще хуже получалось. Дома её не было.
— А выяснить, где находится её мобильный? Технически не сложно…
— Да ну тебя. За женой слежку устраивать…
Ну, я же говорю — клинический случай. Девочка, похоже, гуляет напропалую, а мужа держит в строгом ошейнике, чтобы самой не попасться. Старо, как мир, даже скучно. Но ведь сказать это Стасу — обидится насмерть. Его Лялечка, как жена Цезаря, выше всяких подозрений. Тьфу!
Ладно, придется помогать другу. Противно, однако, но ничего не поделаешь. Если его Лялечка ко мне заявится, я из нее правду, так или иначе, выну. А потом напугаю жуткими последствиями внебрачной связи с данным конкретным индивидуумом. Или — индивидуумами, в зависимости от количества.
— Присылай. Если она согласится, конечно. Хотя подожди… она же и меня тебе в любовницы запишет. Оно нам надо?
— Не запишет, — уверенно сказал Стас. — К тебе она не ревнует.
— Оказывается! — засмеялась я. — Почему это мне такое исключение?
— Потому, что ты это — ты.
— Не поняла…
— Она же знает, что мы с тобой дружим с незапамятных времен. И будем дружить.
Последнюю фразу он произнес с неким металлом в голосе. Металл был проявлением ярко выраженного инстинкта собственничества у моего друга. То, что принадлежало ему, не могло быть не то что отторгнуто — поделено ни при каких обстоятельствах. Я была ЕГО подруга — и точка.
Подозреваю, что наша многолетняя замечательная дружба скреплялась еще и тем, что я до сих пор оставалась незамужней, а моих более или менее постоянных воздыхателей Стас терпел — не более того. Впрочем, каждому он устраивал полную проверку по всем правилам и обязательно находил какие-то неточности в биографии или темные пункты. Господи, а у кого их нет, по нынешним-то временам? Тем не менее, осадок оставался, а воздыхатели, наоборот, испарялись.
— Ладно, проехали, — быстро сказала я. — Только хорошенько подумай, прежде чем сводить меня со своей супругой. И вообще подумай.
— Черт, я же все забываю, что ты у нас — потомственная ведьма, — ехидно заметил Стас. — Наведешь на мою любимку какую-нибудь порчу, а мне с ней, как-никак, жить…
— Жить надо по-человечески, — уже сердито огрызнулась я, — а не «как-никак». И порчу я прекрасно могу навести заочно. И не буди лихо, пока оно тихо.
Да. Я — потомственная ведьма. Ничего смешного, между прочим. Нас хоть и не очень, но все-таки много. И бабушка моя — ведьма, и мамочка. И прабабушка тоже была ведьмой, только я ее уже не застала. Женщины у нас исчезают из реальной жизни после того, как дожидаются рождения внучки. Не то чтобы умирают, а именно исчезают, то есть продолжают существовать где-то ещё, но в иных качествах.
Моя прабабка, как мне рассказывали, исчезла, едва услышала первый крик новорожденной внучки. Бабушка поступила по-другому: меня вырастила, воспитала и только после этого сочла себя вправе наслаждаться собственной другой жизнью. Впрочем, с моей мамочкой по-другому поступить просто не получалось, материнский инстинкт у нее отсутствует по определению, ее основное призвание и занятие — замужества. По-моему, она уже выходила замуж раз восемь и каждый раз при этом кардинально меняла внешность.
Сейчас она — ослепительная блондинка лет тридцати пяти, живет с очередным мужем в Таллине и пока всем довольна. Меня в гости не зовет: довольно сложно выглядеть моложе своей дочери, лучше просто пореже встречаться. Я тоже не выгляжу на свои тридцать восемь, но на двадцать пять — точно. Поэтому мамочка время от времени появляется с «неофициальным визитом» в Москве, по-быстрому учит меня жить — и снова упархивает. Нас обеих это вполне устраивает… пока.