Я считала, что остаюсь из-за Эшлин и что глупо перечеркивать восемнадцать лет совместной жизни.
А на самом деле?
Я все еще любила его. Изменника и лгуна. Мужа, спавшего с другой и отправлявшего ей послания со словами, которые раньше предназначались только мне. Мужа, который вроде бы вернулся домой и даже не раз побывал в моей спальне.
И все же у меня щемило в груди от одних его шагов и смеха. Прикосновение длинных сильных пальцев по-прежнему приводило в дрожь.
Я ненавидела его за это. И за то, что, причинив мне боль, он деликатно заглаживал свою вину. Меня злили его доброта, обходительность и раскаянье. Уж лучше б он вел себя как подлец. Тогда бы я запросто его бросила. Сменила бы замки на дверях и забыла как страшный сон. Но нет, черт его дери, он старался. Оставил другую, как я и просила. Переехал в подвал, как я и просила. Предложил курс семейной терапии. И на сеансах выяснилось, что именно я не иду навстречу. А он все не сдавался. Разными маленькими жестами пытался уверить меня в своей любви и доказать, что он сожалеет и хочет все восстановить. Чем больше внимания я получала, тем хуже мне становилось.
Тем чаще я думала, засыпал ли он с ней, обняв ее сзади, кормил ли апельсинами, смотрел ли, как она ходит по дому в его любимой рубашке на голое тело… А может, он шепотом рассказывал ей о своих сокровенных мечтах, которыми когда-то делился со мной?
Другая не выходила у меня из головы. Она ворвалась в наш мир, смазливая пигалица, и я не знала, как заставить ее исчезнуть. Поэтому я откупоривала оранжевый флакон с белыми таблетками и выпивала штуки две, потом четыре, потом шесть, чтобы остановить поток неприятных образов, проносящихся перед глазами.
Однако было ясно, что таблетками я пыталась заглушить не воспоминания о Том Дне и даже не мысли о предательстве.
Я отчаянно хотела убить любовь к мужу.
И сама поражалась, сколько нужно таблеток, чтобы меньше любить и больше прощать.
* * *Эшлин не отпускала дрожь. Когда нас запустили в отдельную камеру, дочь прижалась ко мне и шепнула, что хочет в туалет. Я рассеянно кивнула. За нами с лязгом захлопнулась стальная дверь.
Втроем, в одинаковой оранжевой форме, мы являли жалкое зрелище. Самый маленький размер не подошел худенькой Эшлин: комбинезон с закатанными штанинами висел на ней мешком. Рукава у всех были короткие, и я сначала подумала, что мы замерзнем, но в камере оказалось жарко. В нашем крыле было душно от перегретого, спертого воздуха.
Зед сказал, что термостат поддерживает постоянную температуру круглый год. Неважно, что за окном – зима, весна, лето или осень. Верхнее освещение тоже горело целый день. Время суток не имело значения для жизни заключенных.
Нам досталась узкая вытянутая камера с грязно-белыми шлакобетонными стенами. С обеих сторон стояли нары. На металлическом светло-желтом каркасе лежали тонкие поролоновые маты, обтянутые ярко-голубым винилом. Щель окна в конце камеры, разделенная железным прутом, открывала вид на голую бурую землю. Узкое смотровое окошко в толстой стальной двери – на большой дневной зал с тяжелыми металлическими столами и общей душевой. В центре его пустовал одинокий командный пост, откуда обозревался весь двухэтажный тюремный блок.
Я проверила, нет ли поблизости Зеда, Радара или их дружка Мика, но в дневном помещении никого не оказалось. Все куда-то ушли. Мы остались в одиночестве, отрезанные от свободы семью закрытыми дверями. Я передала мужу слова Эшлин. Он понимающе на меня посмотрел, скрипнул зубами. В глазах мелькнула беспомощная ярость. Джастин повернулся к дочери, его лицо смягчилось, голос зазвучал почти как обычно.
– Первое правило тюремной жизни – один туалет и одна раковина на всех… – энергично объяснил он, словно речь шла о новом приключении.
– Но, папа…
– Представь себе, что мы в летнем лагере…
– Я не могу…
– Солнышко, перестань. Возьми себя в руки. Мы обязательно выберемся.
Ее нижняя губа задрожала. Еще немного – и Эшлин расплачется.
Мне хотелось обнять дочь, но я сдержалась. Как ее успокоить? Не плачь, милая, все в порядке?
Какие-то психи выкрали нас из собственного дома, одели в тюремные комбинезоны и тапочки и запихнули в белую каморку, где встать почти негде, а сесть можно только на нары, застеленные тонюсенькими матрасами. Все далеко не в порядке. Все ужасней некуда и, возможно, будет только хуже.
Джастин отошел к стене напротив входа и, отвернувшись от туалета, закрыл собой окно. Я загородила смотровую щель в двери, тоже встав спиной к Эшлин. Нас с Джастином она стала стесняться лет в восемь, а к пятнадцати годам отчаянно стыдилась всего физиологического.
Тишина была невыносима. Шорох огромного комбинезона, с которым возилась дочь, разносился по всей камере.
Я попробовала подумать о приключении в летнем лагере, как предложил Джастин, и затянула детскую песенку. Он подхватил, хрипло и не попадая в ноты. Мы спели несколько строк по очереди, потом вместе, а когда закончили, Эшлин судорожно зарыдала. Я обернулась, подхватила обмякшее тело дочери и прижала к себе. Джастин вернулся от окна и обнял нас обеих. Так мы и стояли молча.
Первые семейные объятия за последние месяцы.
* * *В конце концов я уложила Эшлин на узкие нары. Не было ни одеяла, чтобы ее укрыть, ни слов, чтобы утешить. Я присела с краю на голубой скрипучий винил и гладила ее по волосам.
Джастину не сиделось. Он ходил по крошечной камере, как зверь в клетке. Прощупал все матрасы сверху донизу, осмотрел окно, дверь, странную металлическую конструкцию, в нижнюю часть которой был вмонтирован унитаз, а в верхний боковой выступ – раковина.
Я отвернулась, чтобы он спокойно справил нужду. Мы столько лет пользовались одной ванной, что в песнях необходимости не было. После него я тоже помочилась и прополоскала рот, набрав воды из-под крана. К остаточному привкусу желчи добавилась ржавчина. Как я мечтала о зубной щетке и пасте, но наши захватчики о таких мелочах не беспокоились.
Джастин отошел от окна, сел на нижние нары спиной к двери и знаком попросил меня сделать то же самое. Я вернулась на свое место рядом с Эшлин, только уже лицом к окну.
– Жучков нет, – сказал Джастин, как будто эта новость должна была меня обрадовать.
Я тупо уставилась на него.
– Нас видят через видеокамеры, но слышать не могут, – продолжил он. – Спиною к ним мы можем говорить все что угодно.
Я не поняла такие тонкости, однако кивнула в ответ, раз для мужа это было важно.
– Тюрьма государственная. Значит, наша дверь открывается электронно из аппаратной комнаты. Плохо то, что ее не разблокировать вручную или выкраденными ключами. С другой стороны, ребяткам нужно разделяться всякий раз, когда нас захотят выпустить. Пока один или двое идут к двери, третий должен оставаться у сенсорного экрана в аппаратной.
Я слегка повернула голову в сторону мужа.
– Как ты догадался?
Джастин бросил на меня странный взгляд.
– Либби, помнишь тюрьму, которую мы закончили в прошлом году в северном Нью-Гэмпшире? Это она.
Я удивленно заморгала. Фирма Джастина отстроила немало тюрем – в Нью-Гэмпшире, Западной Виргинии, Джорджии, – но почему-то мне и в голову не пришло…
– Тогда ты сможешь вытащить нас отсюда! Ты же здесь все знаешь.
Муж помрачнел и ответил не сразу.
– Конечно, знаю, – вздохнул он. – В том числе причины, по которым сбежать вряд ли удастся. Зед говорил правду. Мы в ловушке для заключенных, спроектированной по последнему слову техники.
Я опустила плечи и, опершись о металлическую стойку нар, посмотрела на свои руки, лежавшие на коленях. Бледные, сухие, со скрюченными пальцами, они мелко подрагивали и выглядели совершенно чужими, как будто больше мне не принадлежали.
– Эшлин, – прошептала я единственное слово, в котором сосредоточился весь смысл.
Джастин заиграл желваками. На его лице появилось знакомое выражение ярости. Я понимала, что за ней стоит сильнейшая боль. Мы были женаты восемнадцать лет. Я видела, с какими глазами Джастин впервые поднял маленькую Эшлин, как он терпеливо держал ее за ручки, когда она училась ходить, и как до сих пор заглядывал к ней в комнату перед сном.
– Что бы там Зед ни говорил для острастки, им нужны деньги, – сказал он со злостью. – Рано или поздно они потребуют выкуп. «Денби» заплатит, и мы вернемся домой. Все до одного.
– Но зачем ехать сюда? – спросила я. – Если дело только в деньгах, зачем тащить нас так далеко на север и закрывать…
– А где еще лучше спрятать целую семью? Тюрьма заброшена. Средства на ее открытие так и не выкроили. Само место удаленное, в радиусе тридцати километров ничего нет. Здешняя полиция, наверное, только изредка проезжает мимо – как тогда, после нашего приезда.
– Они заметят свет, – сказала я с надеждой, – и проверят.
Джастин помотал головой.
– Весь комплекс напичкан датчиками движения. Каждый раз, когда появляются копы, он вспыхивает, как рождественская елка. Так что свет нас не спасет.
– Они заметят свет, – сказала я с надеждой, – и проверят.
Джастин помотал головой.
– Весь комплекс напичкан датчиками движения. Каждый раз, когда появляются копы, он вспыхивает, как рождественская елка. Так что свет нас не спасет.
– Их трое, – прошептала я. – Целая… группировка. Наверняка все долго планировали. Взяли тазеры, оружие… Если потребуют выкуп, то уж точно не маленький. А завтра воскресенье, и даже если компания согласится заплатить…
Джастин сжал губы.
– Мы, скорее всего, проторчим здесь еще дня два, не меньше, – проворчал он.
Я погладила дочь по волосам. Обессилевшая от нервного потрясения, она спала мертвым сном.
– Сколько времени прошло? – спросила я. – Часов шестнадцать? Кормить и поить нас, похоже, не собираются.
– Вода есть в раковине. А без еды пару дней продержаться можно.
У меня опять задрожали руки, заныли живот и голова. Может, стоило во всем признаться Джастину, но я промолчала. Да, у нас за плечами восемнадцать лет брака, но последние полгода никто не забыл. За это время многое изменилось.
– Только бы не забрали Эшлин, – перевела я разговор обратно на дочь.
Джастин не разделил моих опасений.
– Нас посадили в одну камеру. Куда уж лучше? Я даже не ожидал.
Он был прав. Хорошо, что нас не заперли по отдельности. Было бы ужасно сидеть за стеной, не в состоянии помочь другому. Что бы тогда сделал Джастин, приди они за дочерью? Что бы сделала я? Беспомощно смотрела бы, как ее уводят?
– В любом случае, – повторилась я, охваченная паранойей, – я не хочу, чтобы Эшлин оставалась с ними наедине. Особенно с этим крашеным… как там его?… Миком. Ты видел его глаза? У него явно не все дома.
– Я этого не допущу.
– Правда? С каких пор у нас все под контролем? Если ты забыл, хищники здесь они, а мы добыча. Не нам выбирать свою участь.
Я тут же пожалела о своих словах и повышенном тоне. Чтобы хоть как-то сдержать панику, сжала кулаки и закусила нижнюю губу.
– Либби…
Голос Джастина был серьезен. Я подняла глаза, но муж молчал, внимательно меня изучая. Такой суровости в его взгляде я не видела давно, хотя помнила отлично.
– Мы в непростой ситуации. Да, я знаю, что причинил тебе боль. Если бы время можно было повернуть назад… – Он замолчал, расправил плечи и уверенно продолжил: – Либби, я хочу, чтобы ты знала: я не дам вас с Эшлин в обиду. Ничто и никто не причинит вреда моей семье. В этом можешь на меня положиться.
Я поверила ему. Потому что Джастин был настоящим мужчиной. Современный пещерный человек, как я его частенько называла. Он был готов умереть за дочь, но никак не мог запомнить ее любимые блюда. И ради меня пошел бы на дракона, только верность у него сохранить не получилось. Вот к такому мужчине я привязалась по иронии судьбы.
Джастин вытянул руку, такую родную и любимую, и я доверчиво вложила пальцы в его большую мозолистую ладонь.
– Позаботься об Эшлин. Я больше ни о чем не прошу.
Джастин сжал мои пальцы и подался ко мне. Потемневшие глаза горели решимостью. Я запрокинула голову, он наклонился…
И вдруг громко лязгнула стальная дверь. Мы оба вздрогнули и обернулись.
За смотровым окошком зловеще ухмылялся голубоглазый псих. Вне всякого сомнения, он наблюдал за нами какое-то время, и то, что он увидел, ему понравилось.
Я непроизвольно отпрянула и взяла дочь за руку, чтобы хоть как-то ее защитить.
– Подъем! – рявкнул Мик из-за двери. – Вам тут не санаторий. Вставайте, и за работу.
Глава 14
Звонить федералам Уайетт не стал. Если что, они знали, где его найти. А он пока вместе со своими помощниками взялся за дело.
Карты. Он любил карты. Можно было, конечно, и на компьютере посмотреть – в наши-то дни, – но куда приятнее развернуть крупномасштабную карту гористого Нью-Гэмпшира с голубыми кляксами озер и бесконечными извилинами проселочных дорог.
Нью-Гэмпшир – интересный штат. Вытянутый, с широким основанием и зауженным верхом, он идеально вписывался в изгибы соседнего Вермонта, своего перевернутого близнеца. Если мерить по прямой, он невелик. От южной границы с Массачусетсом до северной с Канадой его можно пересечь за три с половиной, максимум четыре часа. А вот горизонтальные маршруты – совсем другая история. Середину штата забаррикадировали хребты Белых гор, и трассы в западном и восточном направлении идут зигзагом, поднимаются и ныряют вниз, практически полностью подчиняясь горному ритму. У местных самое распространенное дорожное присловье: «Нет, так туда не добраться…»
Учитывая эти особенности, Уайетт решил, что подозреваемые поехали дальше на север. В Нью-Гэмпшире мало кто ездил из стороны в сторону. Водители старались избегать лишней мороки и выбирали вертикальные направления.
Ради интереса он отправил Джину на разведку от закусочной до северной границы. Во-первых, велел обращать особое внимание на пересечения с мелкими дорогами и пустующие кемпинги, годные для стоянки. Во-вторых, осматривать все захолустные заправки и магазины, где шайка похитителей могла бы безбоязненно заправиться и закупить продукты. Кроме того, следовало начать опрос людей: вдруг кто видел семью, подходящую под описание, а если нет – пусть будут начеку.
Джина также должна была проверить основные съезды с трассы и крупные городки, где можно привлечь местную полицию, но Уайетту не верилось, что подозреваемые куда-то сворачивали. Целую семью скрыть нелегко. Зачем вообще появляться в населенных пунктах, когда на севере штата есть укрытия получше?
Нужно отдать должное похитителям: они правильно сделали, что поехали прямиком в северные леса, подумал Уайетт. Он склонился над картой, глядя на шестнадцатую магистраль у восточной границы штата, и тут в дверь вошли федералы.
Он догадался, не оглядываясь. Прежде всего в глаза бросились черные женские туфли на низком каблуке и коричневые мужские полуботинки, начищенные до блеска. Такую обувь в нью-гэмпширской глухомани носили только юристы, а они в управление шерифа по субботам не захаживали.
Первой заговорила женщина.
– Уайетт, – окликнула она, и он сразу мысленно вздохнул.
Черт, только не этот голос.
Уайетт выпрямился, убрав палец с карты, и посмотрел в лицо врага.
Николь Адамс, или просто Ники, как он шептал ей, когда она просыпалась в его постели. Впрочем, прошло то время, когда он называл ее по имени. Теперь придется терпеть ее испепеляющий взгляд.
– Специальный агент Адамс, – выдал он самый безопасный ответ.
Она улыбнулась, но голубые глаза остались непроницаемы.
На ней были темный пиджак, узкая юбка такого же цвета и серебристая шелковая блузка с высоким воротником. Как и всем высоким блондинкам, ей очень шел образ снежной королевы. В руках у нее была черная, увесистая на вид кожаная сумка для ноутбука. Ее Николь со звучным стуком поставила на пол.
– Сержант Уайетт Фостер, специальный агент Эдвард Хокс, – представила она ему своего напарника.
Уайетт слегка склонил голову и пожал протянутую руку.
У агента Хокса тоже была с собой тяжелая сумка. Очевидно, в скором времени уезжать они не собирались.
– Насколько мы понимаем, вы нашли куртку Джастина Денби, – продолжила Николь.
– Для вас мы ее даже упаковали.
– Вы знали, что мы приедем?
– Была такая мысль.
– Но звонить и докладывать не стали.
– А не о чем докладывать. Новостей пока нет. Почти нет. – Уайетт хлопнул по карте. – Стог сена большой, а иголка маленькая.
Федералов его ответ вроде бы удовлетворил. Они подошли к столу и нависли над разложенной картой.
– Введи нас в курс дела, – скомандовала Николь. – Что вы тут высматриваете?
Уайетт опять про себя вздохнул. А ведь знал, что не стоит связываться с коллегой по цеху. Только тогда в Конкорде, давая показания в суде, он приметил в зале эту блондинку, и здравомыслие ему изменило. Не то чтобы его привлек смех Николь Адамс – он вообще ни разу не слышал, как она смеялась, – однако Уайетт вбил себе в голову, что им нужно встретиться. Так они оказались в баре, а потом в гостиничном номере.
На пару месяцев у них завязался неопределенный роман, когда они были то вместе, то врозь. А в один прекрасный день Уайетт понял, что врозь ему нравилось больше. Он ничего не имел против Николь. Просто она была федеральным агентом до мозга костей: амбициозная, городская и очень дисциплинированная. А Уайетт, как он объяснил ей в день расставания, был начисто лишен таких прекрасных качеств.
Теперь он думал, что стоило подождать еще недельку, и, возможно, она сама бы его бросила. Тогда бы сегодняшняя встреча показалась забавной, и не было бы этого леденящего чувства внутри.
Он ткнул в точку ближе к середине восточной границы.
– Куртку нашли здесь, у заброшенной придорожной закусочной. Вокруг никакой цивилизации.
– Свидетели есть? – заговорил Хокс.
– Там некому свидетельствовать. Добро пожаловать в северный Нью-Гэмпшир. Следы покрышек показывают, что автомобиль поехал на север. То есть наша поисковая зона – сотни квадратных километров непроходимой глуши. – Он обвел верхний кончик штата. – Идеальная местность, где можно затаиться.