Макс не выдержал и расхохотался.
– Ильза больше всего любила медленный вальс. «Танец уносит нас в небо…»[32] – затянул старик своим скрипучим голосом.
Как в старом кино, где молодые дамы еще носили длинные бальные платья.
– Дедушка, у меня к тебе просьба: санитарки говорят, что тебе нужно больше пить. Отныне я тебе буду каждый день ставить рядом с кроватью бутылку воды, которую тебе нужно выпить до дна.
– In vino veritas, in aqua cholera[33], – ответил старик. – Стаканчик вина к обеду мне был бы больше по нраву.
Макс взглянул на покрытые пятнами узловатые руки деда и представил, как тот в молодости обхватывал свою Ильзу за талию и кружил в танце. А дедушка в этот момент церемонно надел большие очки в роговой оправе, извлек из ящика ночного столика шариковую ручку и попросил банковский формуляр. Дрожащей рукой он коряво, но верно вывел имя внука и место. Только дату ему пришлось уточнить.
Макс внимательно изучил чек. Старик внес в графу три тысячи евро, однако без труда туда можно было дописать еще одну циферку, к примеру девятку. Интересно, он всю эту сумму задумал отдать Максу или по старой привычке решил сделать запас из наличных? Из переданных в прошлый раз денег старик подарил по пятьдесят евро Елене и Йенни.
– А что ты намерен делать со своим домом? – спросил Макс, ведь это, как он помнил, была самая большая проблема.
– Может, его сдать внаем?
– Там все заставлено твоими вещами!
– Тогда можно сдать вместе с мебелью. Эх, мой мальчик, я еще не похоронил надежду когда-нибудь снова там пожить. Да и твои родители не вполне довольны тем, как все сейчас сложилось. Видишь, мне с каждым днем все лучше. Или ты полагаешь, что мои мечты не имеют под собой почвы?
Что должен был на это ответить Макс? У него не вышло ничего, кроме извиняющейся улыбки.
По ходу разговора старик приходил во все большее возбуждение, стал тяжело дышать и в конце концов изнемог так, что его снова потянуло прилечь. К наушникам и телевизору он не притронулся.
– После шестидесяти я больше не танцевал, – пробормотал он и вскоре погрузился в крепкий сон.
Макс спустился в подвал, где отец оборудовал профессиональную мастерскую. Там стоял маленький радиоприемник, которым никто не пользовался. Харальд теперь редко что-нибудь мастерил, не было времени. Помещение мастерской было связано с мрачными воспоминаниями. Ребенком Макс постоянно в нем околачивался и здесь же отважился на первые кустарные опыты. За что бы он ни брался, все заканчивалось скандалом, потому что он никогда не сметал после себя опилки, не клал на место инструменты, забивал гвозди в лестничные перила или обматывал стулья метрами скотча. Зато Мицци могла позволить себе делать все, что заблагорассудится. Она была по натуре не менее взбалмошной, но более утонченной и искусной в проделках. К тому же Мицци была старше.
Как-то раз Макс устроил с сестрой соревнование по собиранию лего. Понятно, что она его превзошла по всем статьям, построив настоящий сказочный замок. Макс смог соорудить только бензозаправочную станцию. Отца пригласили профессионально оценить работу и вручить приз. Он был в восторге от замка Мицци, назвал ее маленьким архитектором, а его несколько топорную бензоколонку не удостоил и пары слов.
Тогдашнее разочарование было настолько сильным, что, снимая с крючка удлинитель, Макс живо пережил все опять. Он сунул приемник под мышку и пошел наверх к деду.
Вечером семья собралась за столом вокруг жаренных на гриле петушков, салата из полевого салата и картофеля фри. Но как только они приготовились отужинать, из окон верхнего этажа зычно прогремел женский голос.
– Мне казалось, он теперь слушает в наушниках, – сказала Петра. – Макс, ты не мог бы…
– Лучше я сам, – перебил ее Харальд и швырнул салфетку на пол.
Войдя в комнату больного, он с первого взгляда понял, что гремел не телевизор, а радио – его радио, которое Макс, очевидно, принес снизу. Рассвирепевший Харальд решительно убавил звук. Старик запротестовал:
– Немедленно сделай как было! Ильза мне читает «Всякий сброд»!
Но Харальд не поддался и отнес приемник в подвал.
Вернувшись за стол, Харальд демонстративно отодвинул от себя тарелку и резко произнес:
– Мне не хочется есть. Отец окончательно рехнулся, ему кажется, что Ильза читает для него вслух сказки братьев Гримм! Завтра я спрошу у доктора Офенбаха, что требуется, чтобы лишить человека дееспособности. И это касается не только отца, но и спятившего сына.
Петра с Максом растерянно переглянулись.
Макс попробовал успокоить отца:
– Папа, не волнуйся так, тебе не надо возбуждать никаких дел. Завтра его рассудок прояснится, и мы справимся без опекунства. Кроме того, сегодня я ездил в Доссенхайм и случайно нашел его завещание.
– Ах, и что же там написано? – полюбопытствовала Петра.
– Он хочет, чтобы его похоронили рядом с бабушкой, – ответил Макс и снова погрузился в молчание, чтобы немного помучить родителей.
Выдержав солидную паузу, он наконец продолжил и сообщил, что старик, согласно принятому порядку наследования, объявил наследниками своих детей и что никаких специальных оговорок в завещании нет.
– Я могу в следующий раз захватить с собой его последнюю волю, – предложил Макс. – Завещание оформлено чисто и аккуратно, написано от руки, с числом и подписью.
– Хорошо, – примирительным тоном заключил Харальд, – но ради бога, пусть радио останется на своем месте. А завещание ты передашь мне, я его хорошенько припрячу.
Если старик составит новый документ о лишении их наследства, то его – хочется надеяться, без проблем – можно будет просто потерять.
Незадолго до последнего разговора Макс услышал, как тихо открылась парадная дверь. Это наконец появилась Йенни. Сегодня она почему-то не ответила на его звонок. Он вышел из-за стола, как всегда не захватив на кухню ни одной грязной тарелки.
Петра с Харальдом остались сидеть перед кучей обглоданных костей, рассказывая друг другу новости исключительно неутешительного характера. Приятная во всех отношениях турчанка, которая несколько лет безотказно приходила к ним через каждые две недели и наводила порядок на всех этажах, серьезно заболела. Одна из сотрудниц книжного магазинчика Петры забеременела. Харальд возмущался из-за очередного анонимного письма, в котором его обвиняли в коррупции. Проект намеченного строительства подземного гаража, который должен был разместиться под всей пешеходной зоной до самой рыночной площади, был выполнен, по мнению анонима, по-дилетантски, что грозило обрушением бесчисленному количеству домов, как это в свое время случилось в Кёльне при сооружении городского архива. Харальд-де подкинул разрешение на строительство неквалифицированному подрядчику и тем самым подверг опасности жизнь сограждан. «Если вы не прекратите это безумие, то за ваши делишки поплатится ваша семья», – процитировал он часть письма. Разумеется, получив письмо, Харальд немедленно подключил уголовную полицию и предоставил специалистам corpus delicti[34].
– Все это меня чрезвычайно пугает, – сказала Петра. – Но, может, это просто завистник, который и сам был не прочь получить прибыльный заказ? Подозрение нельзя назвать совсем уж беспочвенным, поскольку твой Юрген в самом деле получил прибавку к жалованью.
– Только никому об этом не говори, – посоветовал ей Харальд.
Йенни находилась не в самом хорошем расположении духа. Она лишь на ходу поздоровалась с Максом, а на личные разговоры у нее не было времени. Сделав все, что требовалось, она тотчас улетела.
Неужели Фалько все еще играет какую-то роль в ее жизни? Макса очень тянуло поделиться с подругой, как два года назад он совершил самую большую глупость в своей жизни. В то же время ему нисколько не хотелось предстать перед ней полным простофилей. В тот раз Фалько уломал его, как лоха, оказать любезность.
Нужно было найти небольшой дом с участком за пригородами Гейдельберга. Сбоку от хибары под водосточным желобом там должна была стоять синяя пластмассовая бочка BASF, которую Максу надо было откатить в сторону. Бочка стояла на бракованных каменных плитках, из которых только одна шаталась, и именно под ней было зарыто сокровище. Макса поначалу это позабавило, он представил себя героем авантюры. Проблема заключалась, собственно, в том, чтобы найти тот самый участок. Макс довольно долго петлял по закрытым для проезда улочкам и чуть было не скатился под откос на незащищенном склоне, прежде чем заметил таблички «Только для владельцев садовых участков» и «Свалка мусора запрещена».
Прочно перетянутая упаковочным скотчем коробка успела проржаветь. В коробке якобы находились украшения покойной бабушки Фалько. Макс должен был доставить их некоему Бобо в Пфаффенгрунд[35]. Бобо продаст драгоценности, и на эти деньги Кевин сможет оплатить поездку в Англию. Этот «железный» резерв Фалько держал подальше от дома потому, что его бывшая жена все пропивала.
Прочно перетянутая упаковочным скотчем коробка успела проржаветь. В коробке якобы находились украшения покойной бабушки Фалько. Макс должен был доставить их некоему Бобо в Пфаффенгрунд[35]. Бобо продаст драгоценности, и на эти деньги Кевин сможет оплатить поездку в Англию. Этот «железный» резерв Фалько держал подальше от дома потому, что его бывшая жена все пропивала.
Когда Макс снова сел в машину, его начали одолевать сомнения: почему бы Бобо самому не забрать коробочку и что утаил от него Фалько во всей этой подозрительной истории?
Сперва Макс принес коробку домой. Чтобы ее открыть, ему понадобились отцовские инструменты.
Ни о каких бабушкиных драгоценностях не было и речи. Между слоями упаковочной пленки он обнаружил множество ручных мужских часов, большая часть из которых была еще с ценниками – очевидно, добыча в какой-нибудь краже с взломом. Макс кипел от негодования: Фалько дерзко и бессовестно наврал.
И что ему теперь было делать? Доносить на Фалько он не собирался ни в коем случае, так как тогда негодяю придется просидеть подольше, и все это время Кевин будет один. С другой стороны, Максу меньше всего хотелось стать соучастником ворюги-взломщика, и кроме того, следовало вернуть роскошные часы их законному владельцу. Помнится, тогда у него в голове еще громко прозвучала любимая дедовская присказка: «Что правда, то правда».
Зря Макс тогда, недолго думая, отнес часы в полицейский участок и сказал, что случайно нашел коробку в неглубокой яме. Его попросили точно описать место находки, и он под нажимом нарисовал приблизительное расположение гигантской секвойи в Вайнхамерском экзотическом лесу[36]. Его показания были записаны в протокол.
Когда позвонил Фалько, Макс выложил все начистоту, не подумав о последствиях. От такой новости собеседник на некоторое время онемел. Максу показалось, что он раздумывает. Потом он потребовал от Макса поклясться, что тот не выдал ни места, ни имени заказчика. После этого отец Кевина, не сказав больше ни слова, повесил трубку. Ничего хорошего это не предвещало.
Никогда Макс не забудет того дня, когда вскоре после этого неприятного разговора возле родительского дома его поймал незнакомец, затащил на неосвещенную боковую дорожку и там безжалостно избил. От боли Макс присел на корточки, потом упал и уже не вставал. Незнакомец напоследок еще раз ударил его ногой в бок. Придя в себя, Макс с трудом поднялся и заковылял к дому. Он незаметно вошел через гараж, и родители о происшествии ничего не узнали.
Позже Фалько поинтересовался, усек ли он урок Пита. Этот его дружок пользовался дурной славой как боец и в уголовной среде был известен под кличкой Пит Булль. «Если стуканешь, считай себя покойником», – к этому предупреждению Макс отнесся со всей серьезностью. И если Макс не станет ему платить, пока не погасит стоимость наручных часов, то Пит обработает его металлическим прутом. И что неплохо бы ему уже сейчас подыскать хорошего зубного протезиста.
С тех пор как Фалько вышел из тюрьмы, Макс каждый месяц выплачивал ему по четыреста евро, и так должно было продолжаться три года. Без дедушкиных денег Макс давно бы носил зубные протезы. «Pecunia non olet»[37], – любил цитировать старик, нисколько не догадываясь, на что идут его денежные подарки.
Вскоре после побоев от Пита Булля Макс закончил альтернативную службу и потерял Кевина из виду. Однако не так давно он его снова встретил на пешеходной улице в центре Гейдельберга и едва узнал. Некогда невзрачный паренек был в белых туфлях, волосы намазаны гелем, на коже лежал неестественно ровный приобретенный в солярии загар. Они разошлись, не поприветствовав друг друга. Казалось, им обоим было стыдно.
Позже до Макса случайно дошли слухи, подтвердившие небеспочвенность его подозрений. У Бобо, который должен был продать часы, был поперечный паралич, и он физически не мог сам достать добычу из тайника.
Максу так и не удалось выяснить, где жил Фалько. Поскольку Кевин носил фамилию «Мюллер», то и в телефонной книге Макс искал Фалько Мюллера. Мюллеров было много, однако ни одного Фалько среди них не значилось. Или Кевин был внебрачным ребенком и взял фамилию матери? Может быть, к отцу Кевина приклеилась кличка по названию хищной птицы из-за его кривого носа?[38] А в действительности его зовут Фред, Карлхайнц или черт его знает как еще? В любом случае среди своих приятелей Фалько, без сомнения, был королем. Эта мысль неожиданно навела Макса на короля Дроздоборода, изогнутый подбородок которого делал его похожим на дрозда с загнутым клювом. Историю про короля ему часто читала бабушка. Вот только в отличие от сказочного короля Фалько был отнюдь не вымышленным персонажем.
12
– Летом мне исполнится девяносто, – сказал старик. – Потом и у тебя день рождения. Сколько тебе сейчас?
– Двадцать один, – ответил Макс.
Дед предложил устроить объединенный праздник и пригласить на него всех друзей.
– А сколько их у тебя? – поинтересовался Макс и узнал, что оба самых близких друга умерли, а пара других уже не соображают.
– Должно быть, у тебя много друзей, – грустно предположил старик.
Но Макс был вынужден его огорчить. Он всегда был одиночкой, а его единственный настоящий друг, отслужив в армии, перебрался в США. Иногда они обменивались электронными письмами.
– Значит, мы можем не приглашать беспокойных гостей и будем дурачиться сами с собой, – сделал вывод Макс и протянул деду сигару.
– Но Мицци все-таки пригласить надо, – сказал старик. – Я давно не видел девочку. Что, собственно, с ней такое творится, чего я не должен знать? Она ведь не промышляет на панели?
– Моя сестра – лесбиянка, – признался Макс и от страха вперемешку со смущением взял первую в своей жизни сигару.
Оба долго сидели молча.
– Ты мне однажды намекал, но я не придал тогда этому значения, не хотел поверить. Что ж, как видно, придется похоронить надежду понянчить правнучка, так как тебе, по моему убеждению, еще рано заводить детей. Но кто бы мог подумать про Мицци такое! В нашей семье такого никогда не было, – покачивая головой, сокрушался старик.
– Возможно, и было, дедушка, но об этом не принято говорить вслух. У папы и сегодня проблемы на этой почве. Он не выносит Ясмин, хотя она отличная девчонка. Может быть, ты как-нибудь поговоришь с ним…
– Почему я? Это не возымеет никакого действия, Харальд меня ненавидит. Кроме того, мужчине иногда лучше держать язык за зубами – si tacuisses и так далее[39]. Не стоит теребить раны. И уж тем более не в моем положении.
Максу стало любопытно. Но он знал, что с дедушкой такие панибратские штучки, как «мне-то ты можешь рассказать», не пройдут.
– Что ты имел в виду, когда говорил «тем более не в моем положении»? Ведь твой конфликт с папой давно в прошлом. Или что-то случилось на войне? – последнюю фразу он произнес осторожно.
Длинная пауза. Оба курили. Макс закашлялся.
Наконец старик шепотом начал рассказывать:
– Я убил своего товарища.
Фигуры деда и внука тонули в плотном чаду. Макс открыл балконную дверь. Снаружи светило солнце, плодовые деревья вот-вот должны были зацвести, весело чирикали птички.
С печалью в голосе старик поведал, как он с еще одним солдатом лежали в траншее, оба были ранены, еще трое взывали о помощи. Вскоре они услышали взрывы; все были уверены, что они накрыли спешивших к ним санитаров.
– Моя рана была не опасная для жизни, но ходить я не мог. У моего товарища, напротив, ранение было серьезным, и он ревел от боли. Он потребовал, чтобы я пристрелил сначала его, а потом себя, поскольку нас, похоже, никто больше не собирался искать. Я спасся чудом через час. Эта сцена преследует меня по сей день, в том числе во сне.
Макс принес отцовский коньяк и две рюмки. Это единственное, что ему пришло в голову, чтобы утешить старика.
– Пистолет я храню до сих пор; временами, когда меня мучают угрызения совести, я его достаю. Кто знает, может, моему товарищу еще можно было помочь? Эта мысль не дает мне покоя. Вам, сегодняшним, не понять, насколько скверной бывает война. Надеюсь, вам и не придется этого познать.
– По всему миру идет много войн, – возразил Макс. – Брат одной моей одноклассницы сейчас в Афганистане…
Придя домой, Петра от самого порога уловила сигарный дух, бросилась наверх и застигла успевших к этому времени набраться свекра с сыном. Мужнина бутылка коньяка оказалась выпита до капли.
– Позволь приветствовать тебя, о прекрасная! Но что зрят мои отуманенные очи? Скорбь покрыла чело прекрасной дамы! Смени-ка лучше гнев на радость и carpe diem![40] – воскликнул старик, размахивая рюмкой в одной руке и костылем в другой.
По неловкости или оттого, что переутомился, Вилли задел лампу на ночном столике. Лампа с грохотом свалилась на пол и разбилась. Макс скорчился от смеха.