Вот тогда-то парню стало по-настоящему жутко.
– Неизвестна, – отвечала королевна. – Какому народу принадлежит она? Италикам? Скоттам? Грекам? Словенам? Хазарам? Маврам? Германцам? Или, может быть, узкоглазым выходцам из рассветной земли Чинь?
– Эта легенда родилась в Святой земле, сиречь в окрестностях великого города Иерусалима, – с благоговейным трепетом начал рассказ Бернар. Он казался немного обиженным, и не столько насмешливым тоном королевны, сколько ее неведением. – Связана она с именем Господа нашего, Иисуса Христа, десять веков назад принявшего мученическую смерть на кресте во искупление грехов рода людского. И сказано о нем:
Монах с чувством перекрестился, посмотрел на Модольва. Хевдинг пару мгновений соображал, чего же от него хотят, а потом истово повторил жест Бернара. Священник кивнул и продолжал:
– Когда же Иисус был распят и умирал на кресте, один из воинов языческой римской армии подошел к нему и пробил ему сердце копьем, дабы удостовериться в смерти Спасителя. «Но один из воинов копьем пронзил ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода».[117] И все поняли, что был то сын Божий! – Бернар вскочил, забегал по избушке. Хотя в ней и так было не развернуться. Вратко опасливо подобрал ноги – не оттоптал бы. – «Когда же настал вечер, пришел богатый человек из Аримафеи, именем Иосиф, который также учился у Иисуса; Он, пришед к Пилату, просил Тела Иисусова. Тогда Пилат приказал отдать тело. И взяв тело, Иосиф обвил его чистою плащаницею»[118] Прежде чем умастить Тело Сына Божия смирной и алоэ, а после уложить Его в гроб, Иосиф Аримафейский собрал кровь, истекающую из раны Его, в чашу… – Палец монаха уставился в закопченные стропила. – А из чаши этой Иисус Христос причащал самых близких учеников на Тайной Вечере, свершившейся в доме Симона Прокаженного. «И взяв чашу и благодарив, сказал: примите ее и разделите между собою». Разве вы не помните эти строки из Священного Писания, ваше высочество?
– Если даже и помню… Что с того? – отвечала Мария, пожимая плечами. – Какая мне с этого польза?
Бернар поморщился, стиснул пальцами четки, будто горло врага, и прочитал нараспев:
– Также было сказано: «…сия чаша есть новый завет в Моей Крови, которая за вас проливается».[119] После этого Иосиф Аримафейский принял крещение от святого апостола Филиппа, а через некоторое время устроил для чаши, содержащей Кровь Господа, ковчег и хранил ее как величайшую святыню. И была эта чаша названа Sangreal или же Святой Грааль…
– Любопытная легенда, монах, а зачем ты мне ее рассказываешь? Иерусалим стоит далеко-далеко, за четырьмя морями.
– Погодите, ваше высочество, погодите. Это лишь начало легенды. Прошло несколько лет, и Иосиф из Аримафеи вместе с сыном своим, которого тоже звали Иосифом, принялся проповедовать слово Божье. Вначале он путешествовал по Галилее и Диосполю, посетил Вифанию, а после, услыхав глас Божий, отправился на запад, к диким бриттам и галлам…
За стеной послышались голоса. Заржал конь. Модольв глазами указал на дверь. Эйрик молча встал и вышел.
– Уже на склоне лет Иосиф Аримафейский попал в Британию, – проводив викинга взглядом, повел дальше повествование отец Бернар. – Здесь, на землях диких бриттов, он построил церковь Пресвятой Богородицы в том месте, где ныне стоит Гластонберрийское аббатство. Сын его Иосиф стал первым епископом, а Святой Грааль передавался в роду их как величайшая святыня, больше трех веков, а после был утрачен. Такое случается в истории человечества. Великие реликвии вдруг исчезают, теряются, и порой стирается даже сама память от них. – Священник вздохнул, подкатил глаза, перекрестился. – С потерей Святого Грааля христианская Церковь в Англии начала терпеть поражение за поражением и вскоре утратила влияние на язычников. Столь тяжким было положение христиан, что лишь спустя двести лет островитян крестили повторно, а Святой Грааль с тех пор считался исчезнувшим навеки. Велика была скорбь честных христиан и иерархов Церкви, ибо чаша сия совершенно справедливо считалась чудотворной. Святой Грааль может дать истинно верующему, чистому сердцем человеку возможность изменить себя и мир, даровать вечную жизнь и исполнить любые желания. Смертельно раненный человек, взглянув на Грааль, жил еще долгие годы. Обычные раны затягивались на глазах. Так свидетельствуют отцы Церкви, не доверять слову которых нельзя.
– Куда же он мог деться? – Марию, похоже, увлек рассказ монаха. По крайней мере, разбудил любопытство. Она больше не сидела безучастной куклой. Внимательно следила за словами святоши.
– Меня тоже это заинтересовало, ваше высочество, – дрожащим от волнения голосом воскликнул отец Бернар. – Должно быть, епископы Англии утратили на время чистоту веры и твердость духа, ибо упустили величайшее сокровище из рук своих…
Скрипнула дверь. В избушку вернулся Эйрик. Он крадущимися шагами прошел к хевдингу, что-то зашептал ему на ухо.
Бернар недовольно покосился на них, и Модольв ткнул воина локтем – после, мол, не перебивай. Викинг поклонился монаху и замер в углу. Будто и не уходил никуда.
Бернар откашлялся:
– Так вот, ваше высочество, жизнь сложилась таким образом, что в те далекие годы вера и христиане, живущие в Англии, подвергались жестоким испытаниям. Полчища язычников накатывались с севера из Шотландии, с запада – из-за моря, с островов Мэн и Эрин. С востока приплывали полчища саксов, которые грабили, убивали, насиловали всех без разбору. Но больше всех прочих доставалось смиренным христианам, которые привыкли противостоять врагу лишь кроткой молитвой и смирением. Едва ли не все монастыри и храмы были сожжены и разрушены. Не избегла этой участи и обитель Пресвятой Богородицы в Гластонберри… Sancia Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae…[120]
– Ну и что дальше? – насмешливо бросила Мария.
– Я искал, ваше высочество, я долго искал… – Монах снова начал шагать. Видимо, по давней привычке. Три шага вправо, три шага влево. Вскоре у новгородца зарябило в глазах. – Я собирал языческие бредни, истории из жизни их злых и жестоких языческих идолов, которые они по скудомыслию именуют богами. Что-то подсказывало мне, что Святой Грааль не покинул островов, хотя некоторые маловеры утверждают, что монахи из обители Пресвятой Богородицы бежали в некую пустыню Саррас, когда поняли – натиска варваров не остановить. Но сколь я ни вел расспросы среди людей купеческого сословия и среди именитых путешественников, среди паломников, возвращающихся из Святой земли, и среди несчастных, проданных в рабство, которые по счастливой случайности или по благосклонной воле Господа нашего обрели свободу, я не выяснил местоположения этой пустыни. Король Харальд провел молодость в южных морях. Знал ли он пустыню Саррас? – Священник остановился напротив Марии.
– Он никогда не упоминал о такой местности, – пожала плечами дочь конунга.
– Вот! Нет ее, и никто даже не слыхал о ней. Но я продолжал искать. Несмотря ни на что. Невзирая на насмешки. С упорством и верою в Бога. Молитвы помогали мне и придавали сил, когда искуситель шептал на ухо: «Остановись, твои труды бесцельны и бесполезны»…
Отец Бернар опять перекрестился, воздел руки к небу… Вернее, не к нему, а к заросшим паутиной, закопченным балкам.
«Ух, как красиво говорит… – вздохнул Вратко. – За такими вот монахами и шли люди толпами к проруби принимать крещение… А потом помогали Добрыне с Путятей жечь дома тех, кто остался тверд в вере пращуров».
– И тут мне явилось озарение! – воскликнул священник. Глаза его горели огнем, как у одержимого. – Не иначе как сам Господь подсказал верному рабу своему путь к истине! Населявшие давным-давно Британию пикты, чьи варварские племена, некогда сильные, сейчас скрываются от чужих взоров в подземных убежищах, сохранили легенду о Чаше. Я принялся выяснять, что же это за Чаша? Ею оказался сосуд, исполняющий желания того, кто владеет им, дарующий славу и богатство, молодость и мудрость. – Бернар замолк на миг и обвел всех присутствующих взглядом. Торжественно улыбнулся. – Что это, как не Святой Грааль, попавший к язычникам в стародавние времена из разграбленного храма либо из рук убитого ими монаха?!! Пикты молятся Чаше, не понимая истинной ее сути, не осознавая, что молиться надо не Чаше, но Тому, чья кровь наполняла ее. И теперь я стою в начале тропинки, пройдя которую верну Святой Грааль в христианский мир. Туда, где он сможет служить вере и Церкви. Неужели вы откажетесь помочь смиренному монаху в этом благом и богоугодном деле, ваше высочество?
– Воистину, красно ты говоришь, – не торопясь, обдумывая каждое слово, произнесла Мария Харальдовна. – Служение Церкви, благое дело… Мне нечего противопоставить твоим словам – они убеждают.
«Неужели она согласится? Это, конечно, выход… Может быть, тогда и его помилуют. Но как же не хочется, чтобы мудрая и гордая королевна превратилась в орудие, исполняющее волю лживого монаха… Ведь если он и дальше будет искать Грааль, то каждое обнаруженное убежище пиктов повторит судьбу Скара Бра».
– Только я привыкла судить людей не по словам, а по делам, – продолжала Мария. – А дела твои жестоки и бесчеловечны. Ты прибегаешь к карающему мечу там, где следует использовать ласку и доброту. Разве не учил Спаситель доброте и прощению? Разве отвечал он ударом на удар, плевком на плевок, поношением на поношение, когда злословили его на улицах Иерусалима, когда били его и унижали его? Разве взялся за меч ради спасения своего или позволил сражаться ученикам в доме Симона? Твои дела столь же далеки от заветов Иисуса Христа, как солнце от луны. Не мир, но меч несешь ты слабым. Подлостью и предательством ослабляешь сильных. Вводишь во искушение скудоумных, силой понуждаешь к служению мудрых…
– Прекрати! – звонким голосом выкрикнул монах. – Остановись, безумная!
– Я отказываюсь от дружбы с тобой и тебе подобными! – в свою очередь сорвалась на крик Мария. – Если все служители Церкви подобны тебе, то я отказываюсь от такой Церкви! Будьте вы прокляты во веки веков!
«Вот и все. – Сердце Вратко оборвалось и улетело в пятки. – Теперь точно убьют»…
Глава 23 Спасение
Монах недолго обдумывал слова королевны.
– Что ж, ты сама выбрала свою судьбу и судьбу своих друзей, – сказал он, поднимаясь с лавки.
Вратко слышал, как хрустнули колени немолодого, усталого мужчины. На миг всколыхнулось сочувствие к священнослужителю, не жалеющему себя, но через миг все затмила мысль: «Ага! Жалей, жалей… Он тебя пожалеет?»
– Что будем делать с ублюдком, святой отец? – загремел Модольв.
– А на твое усмотрение, сын мой… – равнодушно отозвался Бернар. – Мне он не интересен. Прикажи проследить, чтобы с ее высочеством ничего, ни приведи Господь, не случилось. Сдается мне, горяча она… Вся в отца-конунга. Не сотворила бы чего.
– Сам прослежу, – ответил Кетильсон. – Эйрик! Тащи русича в лес!
– И чего? – В голосе худого викинга послышалась заинтересованность, смешанная с ленью – видно, ему хотелось прикончить Вратко прямо здесь, на месте, не забираясь далеко. А то иди туда, потом возвращайся… Так и к ужину припоздать недолго.
– А ничего! Привяжешь к дереву. Русичи, говорят, с медведями дружат – родная кровь. Вот я это проверить хочу.
– Где ж я ему медведя найду?
– Ты болтай меньше! Медведь его сам найдет. Привяжи к дереву. Только отойди подальше, а то зверь запах костра почует и побоится подходить. К дереву привяжешь… Кровищей от него и без того воняет – вон, даже рубаха промокла – самая приманка для зверья.
Крепкие пальцы вцепились в ворот Вратковой рубахи. Рывок, и он уже на ногах. Викинг одним взмахом разрезал ремень, спутывающий щиколотки новгородца. Нехорошо оскалился, предвкушая забаву.
Мария сидела с каменным лицом, уставившись в пол. Уставший, осунувшийся Бернар смиренно сложил ладони пред грудью и шептал какую-то молитву. Кажется, «Confiteor».[121]
Модольв вовсю распоряжался, его глаза горели вдохновенным огнем.
– Только не вздумай сам шею свернуть, а то знаю я тебя!
– Да зачем мне? – возмутился Эйрик.
– А от лени твоей… Придушишь недоноска, а после скажешь, что его, мол, дикие звери в лес уволокли.
– Да привяжу я его, привяжу… – забормотал викинг, и Вратко показалось, что хевдинг не был так уж не прав, загодя обвиняя своего воина. Возможно, именно такие мысли и посещали его.
– То-то же.
Эйрик подтолкнул словена к выходу:
– Шагай, крапивное семя! – И вдруг остановился. – Вождь!
– Чего тебе еще?
– Он же ворлок!
– И что?
– Да ворлоку раз плюнуть всех медведей в округе заговорить, чтоб его не трогали. Да и волков с ними заодно.
– Ну да! И зайцев с ежами.
– Зря смеешься, вождь. Слышал про ворлока Асварда? Он был родом из племени данов. Давно он жил, но люди помнят – умел ворлок со зверями лесными разговаривать, и вроде как слушали они его и исполняли его волю.
– Где теперь этот ворлок? – с сомнением произнес Модольв.
– Исчез. Ушел в море вместе со своим сводным братом, Ингольвом-хевдингом. Их дреки больше не видели, и никто из людей Ингольва не вернулся домой.
– Видишь, умение заговаривать китов не спасло его. Был бы настоящим ворлоком, выплыл бы на спине какой-нибудь морской твари. – Модольв захохотал, довольный произнесенной шуткой, но потом вернул на лицо серьезное выражение и бросил небрежно: – Руки ты ему свяжешь – руны резать не сможет. Заодно и рот заткни. Вису даже если и сложит, то вслух не скажет. А строчки, про себя сказанные, силы не имеют.
– А я буду молиться, чтобы в эту ночь не свершилось черного колдовства, – добавил монах. – Вот и поглядим, устоит ли языческое чародейство против истинной веры в Господа нашего!
– Не устоит, святой отец. Я видел твою силу воочию…
– Жаркая молитва и крест животворящий еще и не такие чудеса творят, – довольно улыбнувшись, проговорил отец Бернар. – Они доступны каждому, кто верит всем сердцем. Domine Deus, firma fide credo et confiteor omnia et singula quae sancta ecclesia Catholica proponit, quia til, Deus, ea omnia revelasti…[122]
– Все понял? Иди! – подстегнул Модольв Эйрика.
Викинг повиновался, вытолкав новгородца из хижины.
По дороге – а шли они довольно долго по залитому лунным светом лесу – провожатый Вратко не церемонился. При каждом удобном случае бил в спину кулаком, пинал ногами. Ни возмутиться, ни хотя бы обозвать обидчика парень не мог. Туго скрученный лоскут грязной холстины едва позволял дышать, не то что говорить. Язык скоро занемел. Ужасно хотелось сглотнуть, но попробуй-ка сделать это с открытым ртом. Хорошо еще слюна впитывалась в тряпку.
Подходящее дерево Эйрик выбрал по каким-то лишь ему доступным соображениям. Обычный бук – снизу ровный с сероватой корой, а на высоте где-то в два человеческих роста ствол изгибался. Словен подумал было, что викинг хочет забраться на дерево и наблюдать из безопасного убежища, как дикие звери будут рвать его, Вратко, живую плоть. Но худой урман не стал усложнять себе жизнь – если даже сначала и возникали у него подобные мысли, то привычная лень быстро взяла верх.
Скоро и надежно, скупыми движениями, говорящими об изрядной сноровке, Эйрик привязал парня, обмотав так, что ни рукой, ни ногой не пошевелить. Зато головой Вратко мог вертеть сколько угодно, рассматривая маленькую полянку – сажени три на четыре. Слева ее окаймлял густой малинник, справа лес хорошо просматривался в глубину. Ну, настолько, насколько позволяла тьма, успешно сопротивлявшаяся бледно-желтому лунному сиянию.
Новгородец еще подумал, что старые люди у него на родине звали луну Волчьим Солнышком. С полнолунием связывали много пугающих сказок. О злых колдунах, перекидывающихся через пень с воткнутым в середку ножом. После этого чародей оборачивался волком, становился якобы неуязвим для обычного, не заговоренного оружия, понимал язык птиц и зверей.
«Может, тот ворлок, Асвард, про которого упоминал Эйрик, – подумал Вратко, глядя в спину удаляющемуся викингу, – тоже был оборотнем? Говорят, сильные волшебники могут надевать звериную шкуру не только во время полнолуния»…
Потом мысли Вратко зацепились за вроде бы знакомое имя данского чародея.
Ворлок, о котором рассказывала старуха из фьорда Жадного Хевдинга, тоже именовался Асвардом. А сам хевдинг? Уж не Ингольв ли? Точно! Ингольв! Значит, эту легенду знают во многих уголках северных земель?! Но ведь в ней не Асвард, а сам хевдинг превратился в дракона. Правда, по воле ворлока и согласно его заклинанию. Как все запутано…
В малиннике зашуршало.
Вратко дернулся от неожиданности. Натянувшиеся веревки больно впились в тело.
Шорох повторился.
Кто там может прятаться?
Уж не Эйрик, решивший проследить за чародеем, так это точно.
Зверь?
Возможно.
И зверь не маленький. Волк проскользнул бы сквозь колючий кустарник, не зацепив ни веточки. Кабану в малиннике делать нечего. Оленю тоже. Тогда кто? Ответ один – лесной хозяин, медведь. Если так, то остается уповать лишь на сытость зверя. К середине осени он должен уже нагулять изрядный слой жира – грибов, ягод, орехов в лесу с избытком. Может, не польстится на человечину? Звери вообще не очень охотно на людей нападают. Разве что старые или больные. А здоровому хищнику запах железа и дыма о многом говорит. Неужто в окрестностях Йорка охотники не приучили зверей к осторожности?
А если не зверь?
После памятной встречи с бэньши на берегу Дервента парень разучился удивляться. Земля английская полна загадок и чудес. Если верить Вульферу, выходцев из малого народа тут можно встретить на каждом шагу. И недружелюбных среди них гораздо больше, чем приветливых и добрых. Оно конечно, словенские лесовики тоже людей заманивают, пугают, «гукают»; болотники в трясину затащить норовят, а водяные – в омуте утопить; русалки, если встретят одинокого путника, защекочут до смерти, это как пить дать… Но, по крайней мере, загрызть не пытаются, как бэньши. А мало ли кто еще по темным лесным уголкам скрывается? Тогда хоть этот, как его… гилли ду на помощь подоспел. А сейчас хоть молись, хоть плачь – никто не придет. И не позовешь ведь, не покличешь подмогу, не пожалуешься на горе-злосчастье – во рту вонючая тряпка торчит.