Мотаю головой, пытаясь встать на четвереньки на покореженном полу такси. С десятой или двадцатой попытки мне это удается. Чувствую во рту железистый привкус крови, спина между лопатками ноет от боли, правая лодыжка горит огнем, лоб сильно саднит, а глаза заливает что-то горячее и течет дальше - вниз по щекам. Вытираю ладонью лицо, понимаю, что это кровь, и тут мне в глаза бьет нестерпимо яркий луч фонаря. Я жмурюсь, закрываясь руками от света, и слышу приглушенный треснутым, но не разбитым боковым стеклом такси голос.
– Он здесь! Вроде живой…
– Тогда чего ты ждешь? - раздраженно спрашивает второй голос: - Стреляй!
Прежде чем мой мозг успевает осознать услышанное, тело само группируется, ноги выбивают противоположную от врага дверцу, и я выныриваю из такси прочь. Мой противник явно не успевает за мной. Еще бы! Что-что, а реакция у меня мгновенная, второй такой еще поискать. В моем личном деле в графе "психологический портрет" так и значится: "В экстремальных условиях объекту присуща взрывная, интуитивная реакция на внешние раздражители". Или как частенько ехидно говорит мне Билл: "Вначале сделаешь, а потом подумаешь". Но в гонках зачастую по-другому и нельзя, а в обычной жизни я как раз вначале думаю, и вообще, я парень довольно спокойный. "Уравновешенный" - как значится все в том же психологическом портрете…
За моей спиной слышится ругань и сухие щелчки выстрелов, но я уже с другой стороны такси и пытаюсь затеряться среди обломков, что очень непросто сделать в темноте, да еще с разбитой головой и травмированной лодыжкой. Вернее свет-то есть - лучи фонарей преследователей так и рыщут вокруг - но мне сейчас лучше держаться от них подальше. Выбираю местечки потемнее, то и дело невольно проверяя свою многострадальную голову на прочность, и пытаюсь выбраться из квартиры в общий коридор, чтобы попробовать затеряться в огромном доме.
Громкие голоса преследователей подстегивают меня. На миг мною овладевает паника - мне кажется, что их целая сотня, но я тут же одергиваю себя: у страха глаза велики. Преследователей всего несколько человек - трое, может, четверо - пассажиры тех самых бутвилей, что зажимали меня в тиски. Пилоты, естественно, не покинут машины, а остальные боевики еще не успели бы добраться сюда, даже если предположить, что лифты все еще работают. Нет, преследователей максимум четверо. Но четверо - это тоже много. Особенно, если у них фонари и бластеры, а у меня нет при себе даже ножа. К тому же время работает против меня - того и гляди, сюда подтянутся остальные и тогда мне несдобровать.
Где на четвереньках, где ползком двигаюсь подальше от разбитого такси и мелькающих фонарей. Мои глаза уже немного привыкли к темноте, и я ясно вижу невдалеке арочный проем пустой дверной коробки. Интересно, что там? Очередная комната или уже коридор?
Оказалась комната. Явно нежилая - давным-давно брошенная своими жильцами. Забитая всяким хламом вроде поломанной мебели и поставленных друг на друга столов, словно ее обитатели пытались спастись от наводнения, хотя какое наводнение может быть на такой высоте? Сюда и водопроводная-то вода, небось, доходит с трудом…
Ладно, хватит ползать, пора встать на ноги и дать деру. Поднимаюсь. Вернее, пытаюсь это сделать, но правая щиколотка тотчас отзывается резкой пульсирующей болью. Да что с ней такое? Неужели перелом? Или вывих? Вряд ли, я тогда совсем не смог бы опираться на нее. Ладно, мне некогда разбираться с ногой. Сдерживая стон, ковыляю вперед, к дальней стене, в которой различаю невесть как уцелевшую дверь.
Внезапно мне кажется, что темнота в углу шевелится. Я настороженно замираю, чувствуя, как сердце подпрыгивает и сжимается в испуганный комочек между ребрами. А из темного угла медленно выплывает какой-то бесформенный силуэт с меня ростом, и неестественный тоненький голосок жалобно просит, дико коверкая слова:
– Кусшадь даий!
– Кушать? У меня нет! - Неужели это я сказал? Мой голос прозвучал как-то хрипло, незнакомо.
– Кусшадь! Мнозо! Даий! - Силуэт все ближе. Теперь он не просит, он требует. В его голосе появляются хищные, свистящие нотки.
Я отшатываюсь. Холодный липкий пот бежит по телу. Внезапно сзади раздаются шаги, и в комнату врываются яркие лучи фонарей и вопли преследователей:
– Он здесь!
– А ну стой, падла!
Ага, щас-с! Позабыв про больную ногу и таинственный силуэт, я в три прыжка добираюсь до двери, отчаянно надеясь, что она не заперта. Мне везет - дверь послушно отъезжает в сторону, исчезая в стене, и я оказываюсь в вожделенном общем коридоре, который, к счастью, освещен аварийным красноватым светом. Ламп мало и они расположены достаточно далеко друг от друга, но даже этой малости мне хватает, чтобы торопливо осмотреться. Коридор длинный, пыльный и порядком захламленный, зато, на первый взгляд, абсолютно безлюдный.
Поспешно закрываю за собой дверь и заклиниваю ее в пазах каким-то металлическим штырем - кажется ножкой от стула, а в оставленной мною квартире вдруг раздаются истошные вопли и ожесточенная стрельба. Меня колотит нервная дрожь, и я инстинктивно порываюсь бежать, сломя голову, дальше, но тут вдруг осознаю, что стреляют отнюдь не по двери. И в криках боевиков слышится больше паники и страха, чем злости и ярости. Что же там происходит? Затаив дыхание, я весь обращаюсь в слух. Но за дверью внезапно наступает тишина. Любопытство толкает меня открыть дверь, и посмотреть, что же там произошло, а потом я вспоминаю жалобно-угрожающий голосок: "Кусшадь даий", и решаю не совать свой нос, куда не следует.
Присаживаюсь на минутку у стены, пытаясь хоть немного придти в себя. Нога болит неимоверно - в ней словно пульсирует горячее хищное солнце, а из разбитого лба по-прежнему сочится кровь, то и дело заливая глаза. Мне нужна передышка, но времени нет, надо как можно скорее выбираться отсюда. Только вначале стоит попробовать наладить связь. Включаю подсветку коммуникатора. Работает. Отлично! А то я уж было испугался, что авария повредила устройство… Так, а где же клипса? Ее нет. Видно сорвалась с уха при аварии. Ладно, можно обойтись и без нее.
Набираю код экстренной связи службы безопасности "Стрельцов" и текст:
"Это Брайан Макдилл. Мне срочно нужна помощь. Меня похитили с помощью автоматического такси марки "аврора", а теперь преследуют люди в форме боевиков, с бластерами и бутвилями. Кстати, я вас не слышу, клипса коммуникатора утеряна".
По экранчику браслета бежит ответная строка:
"Вас понял. Где вы?"
"В районе Сокольничий Парк. В доме-башне на…" Так, сейчас… Ищу взглядом номер квартиры, у дверей которой сижу. Ага. Вот. Запыленные, еле видимые циферки на стене: 162\26.
"На 162 этаже", - ввожу в коммуникатор текст.
"Номер дома?"
Э… "Не знаю".
"Не страшно. Мы запеленгуем ваш сигнал и установим номер дома. Постарайтесь не покидать его. Через тридцать минут мы будем у вас. Постарайтесь подняться на крышу или держитесь поближе к окнам, чтобы мы смогли вас найти… Все в порядке, номер дома установлен. Теперь постарайтесь как можно скорее избавиться от коммуникатора, чтобы противник не смог вас пеленговать. Держитесь, Брайан. Удачи. Конец связи".
Чувствую огромное облегчение - помощь идет, мне нужно продержаться всего-навсего полчаса. Кстати, желательно как можно скорее найти действующий лифт или лестницу, чтобы начать подниматься на крышу, как велели. Да, а что они там советовали насчет коммуникатора?
Внезапно мое внимание привлекает какой-то посторонний шум. Он идет из-за двери той самой, покинутой мною квартиры номер 162\26. Звук совсем тихий, скребущийся - словно кто-то слегка царапает изнутри дверь. Осторожно поднимаюсь на ноги, стараясь производить как можно меньше шума, и ковыляю прочь по длиннющему коридору, лавируя между странными пирамидами из мебели. А за спиной раздаются мерные негромкие удары, словно кто-то - не очень сильный - пытается высадить дверь. Ускоряю шаг, чувствуя неприятную дрожь в коленях. Постоянно оглядываюсь, но меня вроде никто не преследует.
Иду по коридору уже минут пять, а лестницы все не видно. Вдоль одной из стен время от времени попадаются однообразные двери квартир - некоторые буквально вырванные из пазов, но в большинстве своем уцелевшие. Другая стенка глухая, что за ней не понять. Площадки с лифтами попадаются довольно часто. Очередную с двумя лифтами я только что прошел, но все лифты явно нерабочие: двери перекошенные, изуродованные, словно по ним изнутри били тараном, да и кабин что-то не видать, может их и нет уже давно.
– Вот идиот! - вслух говорю я и останавливаюсь. - Я же забыл избавиться от коммуникатора! Надо было сбросить его в шахту лифта.
Поворачиваю назад, сдергиваю с руки браслет и осторожно приближаюсь к перекошенным дверцам. Прислушиваюсь, а потом опасливо заглядываю в щель. Тихо. Темно. И я решаюсь - просовываю руку между дверцами и… ощущаю на своей ладони чье-то дыхание, а потом моей кожи касается нечто влажное и шершавое. Я пытаюсь отдернуть руку, но не успеваю - мое запястье охватывают крепкие, но, к счастью, не острые тиски. Я столбенею от ужаса, а колючий мокрый "язычок" тщательно вылизывает мою кисть и перемещается к зажатому между пальцев браслету коммуникатора. Машинально разжимаю пальцы, выпуская браслет, и тут же тиски освобождают запястье. Я быстро отдергиваю руку и в панике мчусь подальше от лифтов, не разбирая пути, пока не спотыкаюсь обо что-то на полу и не лечу с размаху в груду пластиковых обломков. Один из них - острый словно зуб - болезненно вонзается в плечо, и боль помогает мне придти в себя.
– Вот идиот! - вслух говорю я и останавливаюсь. - Я же забыл избавиться от коммуникатора! Надо было сбросить его в шахту лифта.
Поворачиваю назад, сдергиваю с руки браслет и осторожно приближаюсь к перекошенным дверцам. Прислушиваюсь, а потом опасливо заглядываю в щель. Тихо. Темно. И я решаюсь - просовываю руку между дверцами и… ощущаю на своей ладони чье-то дыхание, а потом моей кожи касается нечто влажное и шершавое. Я пытаюсь отдернуть руку, но не успеваю - мое запястье охватывают крепкие, но, к счастью, не острые тиски. Я столбенею от ужаса, а колючий мокрый "язычок" тщательно вылизывает мою кисть и перемещается к зажатому между пальцев браслету коммуникатора. Машинально разжимаю пальцы, выпуская браслет, и тут же тиски освобождают запястье. Я быстро отдергиваю руку и в панике мчусь подальше от лифтов, не разбирая пути, пока не спотыкаюсь обо что-то на полу и не лечу с размаху в груду пластиковых обломков. Один из них - острый словно зуб - болезненно вонзается в плечо, и боль помогает мне придти в себя.
Встаю на ноги и в неверном свете аварийных ламп рассматриваю свою "облизанную" ладонь, которая оказывается покрытой вонючей зеленоватой слизью. Поспешно снимаю куртку и, морщась от омерзения, тщательно вытираю кисть. Но сделать это оказывается не так то легко - слизь буквально въелась в кожу, отчего ту начинает очень неприятно пощипывать. Наконец, я решаю, что сделал все что мог, выбрасываю измазанную куртку и ковыляю дальше, мечтая как можно скорее найти действующий водопровод, желательно с горячей водой, потому что моя рука по-прежнему источает не слишком-то приятное амбре, да и кожу пощипывает все сильнее, особенно в тех местах, где остались зеленоватые разводы слизи.
В поисках водопровода решаюсь заглянуть в очередную квартиру. Выбираю ту, в которой сорвана входная дверь - почему-то мне кажется, что такая квартира безопаснее. Осторожно заглядываю внутрь. Прислушиваюсь, даже пытаюсь принюхаться, но тут же бросаю эту затею - все запахи забивает моя собственная рука. Кажется, она пахнет все сильнее, и чешется, и горит огнем. Дую на нее, пытаясь хоть немного ослабить жжение, и, решившись, захожу, наконец, в квартиру. На первый взгляд, она точь-в-точь, как та, в которую я влетел на своей авроре: такая же анфилада смежных комнат, пустые - без стекол - глазницы окон, такой же хлам и поставленные друг на друга диваны, стулья и столы.
До рассвета еще далеко, но с улицы через окна льется голубоватый приглушенный свет - это работает стандартное уличное освещение. Странно, я прекрасно помню, что когда аврора привезла меня в Сокольничий Парк, фонари не горели, и весь квартал был погружен во тьму. Не иначе это все проделки ребят с бутвилей. Ладно, как бы то ни было, свет - это здорово, даже такой не яркий. Зато теперь я могу достаточно хорошо рассмотреть все углы. Вроде опасности нет. Можно расслабиться и поискать водопровод.
Вскоре я обнаруживаю небольшую комнатку без окон с расколотым унитазом и старой пластиковой ванной. Раковины, как и кранов, нет, а из стены торчат черные хоботки труб. Трубы без заглушек, но они и не нужны - похоже воды в них не было уже много-много лет. Ну, и хрен с ней, обойдусь. С минуты на минуту должны прибыть спасатели. Я не могу точно сказать, сколько минуло времени с нашего разговора - часы были встроены в коммуникатор, который достался той жуткой твари из лифта - но наверняка полчаса уже прошли. Кажется, мне советовали держаться ближе к окнам. Что ж, пришло время выполнить совет. Ковыляю к окну. Слышу тихий посвист турбин двигателя мобиля и радостно высовываюсь наружу.
– Эй! Я здесь!
Меня слышат - перед окном зависает хищная морда бутвиля. Подчиняясь инстинкту, успеваю упасть на пол за мгновение до того, как выстрелы сбивают крошку с пластика стен. Прижимаюсь к полу и ползу, извиваясь, как ящерица, к выходу из квартиры. Выкатываюсь в коридор под спасительную защиту стены, краем уха слыша, как бутвиль высаживает пассажиров прямо через окно. Поспешно вскакиваю на ноги, но больная лодыжка подворачивается, и я падаю, впечатываясь макушкой в ножку оказавшегося здесь очень некстати стола. Надо ли говорить, что этот стол - лишь один из многих в привычной уже пирамиде из мебели. Сажусь, потирая голову, и тут… прямо перед собой вижу знакомый бесформенный силуэт! Теперь, в красноватом свете горящих в коридоре аварийных ламп я могу, как следует, рассмотреть его. Больше всего он (или она) похож на вытянутое по вертикали дождевое облако. Ни головы, ни конечностей нет и в помине. Чем он смотрит или говорит не понятно. Может, в данный момент он, вообще, стоит ко мне спиной?
– Есще кусшадь даий, - просит он. Мне кажется, или его интонация и впрямь изменилась? По-моему, теперь в его голосе звучат эдакие игривые, довольные нотки.
– Даий, - уже настойчивее повторяет он, и я машу рукой по направлению квартиры, в которую высаживаются боевики: - Там еда, там кушать.
Не знаю, понимает ли он, но послушно плывет в указанном направлении, а я встаю и тащусь, приволакивая больную ногу, по коридору к виднеющемуся вдали повороту. В квартире, тем временем, раздаются истошные вопли, стрельба, слышится какое-то утробное чавканье и другие не очень-то понятные звуки, вроде низкого басовитого гудения, но я не оглядываюсь - я бреду так быстро, как только позволяет покалеченная нога, вперед, к вожделенному повороту.
Я не дохожу до поворота каких-нибудь пяти метров, как вдруг замечаю в полу пролом. Похоже, здесь произошел какой-то взрыв - пол буквально разворотило, из покореженного, обгоревшего пластика торчат изогнутые балки перекрытий.
Осторожно заглядываю в пролом. Вроде пусто. Мне бы спуститься, но… во-первых, страшно - я еще не забыл, как еле унес ноги, вернее, руку из лифта. А ведь лифт тоже сначала показался мне пустым! Но дело даже не в этом. От потолка до пола метра три с половиной, а то и все четыре, так что даже если я повисну на руках, до пола еще останется лететь и лететь. Я бы, конечно, прыгнул без проблем, если бы не больная лодыжка - такой нагрузки она явно не выдержит. Можно, правда, обойти пролом и двинуться дальше по коридору…
Я не успеваю принять решение - его за меня принимают другие. Видно тот бутвиль был с пассажирами отнюдь не единственный, или мои недруги успели подняться снизу по лестнице (спуститься сверху с крыши - один черт). Как бы то ни было, путь за поворот мне отрезают двое боевиков с бластерами, а за моей спиной слышится громкий жизнерадостный вопль-вопрос:
– Мозза ихь тосже скусшадь?
"Можно их тоже скушать?", - машинально перевожу я. "Их", вероятно, боевиков.
– Мозза, - киваю я, а затем благоразумно решаю не стоять между голодным "облаком" и его потенциальной едой. Бросаюсь в пролом, группируясь уже в полете и машинально поджимая больную ногу.
Падаю удачно - на свободный от обломков участок пола, и мягко перекатываюсь через плечо, а сверху доносится стрельба, вопль: "Кусшадь", крики боевиков и знакомое уже чавканье, сменяющееся низким гудением. Вскакиваю на ноги, поспешно убираюсь подальше от пролома, и замечаю, что этот коридор мало чем отличается от того, что остался сверху. Хотя…
Дверь. Я вижу дверь. Она на той самой глухой стене - на противоположной от квартир стороне коридора. Широкие двойные створки из разноцветного полупрозрачного пластика не похожи на квартирные. Скорее, вход в бар или в спортивный центр. На стене некогда была электронная вывеска, но сейчас огоньки не горят, и прочитать текст невозможно, но, кажется, я и так догадываюсь, что там.
Пожалуй, теперь я могу себе представить планировку этого здания - все детство я провел в подобном, правда, не таком высоком. Насколько я помню, такие дома для бедных строились по типу отелей: длинный П-образный коридор, в который выходит множество квартир, а между рукавами буквы П расположены всевозможные увеселительные или обслуживающие заведения: бассейны, бары, прачечные, парикмахерские, а в том доме, где я жил, бары заменяли классы и игровые комнаты, поскольку в здании располагался приют. Как я уже говорил, мое детство прошло в приюте. Родителей своих я не помню. Мне рассказывали, что они были учеными-археологами и погибли при обвале на очередных раскопках…
Решаю пройти это помещение насквозь - насколько я помню, с противоположной стороны должна быть еще одна дверь. Подхожу ближе. По идее, двери должны распахиваться сами при приближении человека, но, вероятно, механизм давно сломан. Впрочем, сворки сомкнуты неплотно, между ними остается вполне приличная щель, через которую я запросто смогу пролезть. Осторожно заглядываю внутрь. Моему взору открывается небольшой, освещенный все теми же красноватыми, аварийными лампами холл, в котором раньше наверняка стояли уютные диванчики и росли миниатюрные деревья в кадках. Вправо и влево уходят два коридорчика, в конце которых еще по одной двери. Вернее, левая есть, а вместо правой пролом.