Звенящий, сильный голос отчаянно забился под потолком гостиной, бурно задрожали струны. В чёрных глазах гитаристов мелькали отблески свечей. Солонцов подумал, что, пожалуй, впервые изящная и томная ариетка модного Пьеро звучит с такой ураганной страстью. Но хорошо это или дурно, юнкер решить не успел: «Балерина» закончилась.
Дина опустила ресницы с неподдельной усталостью, отвернулась к гитаристам – и гостиная взорвалась аплодисментами. Мужчины вставали с мест и подходили ближе, прося руку для поцелуя. Двум-трём знакомым молодым людям Дина протянула пальцы, выслушала комплименты, с улыбкой благодаря и кивая; от остальных отделалась низким поклоном, повернулась к гитаристам – и вдруг, неожиданно хлопнув в ладоши, запела снова, весело и звонко:
Гитаристы подхватили всем известную плясовую – и в тот же миг из глубины дома раздался серебристый звон бубна. В гостиную стремглав вбежала босая девочка лет шестнадцати в красной шёлковой юбке и такой же блузке. С загорелой горбоносой мордашки весело и живо блестели чёрные глаза; распущенные волосы, кое-как прихваченные сверху жёлтой косынкой, сбегали на спину и грудь крутыми кудрями, из-под косынки выглядывали заткнутые за неё цветы шиповника. На поясе был повязан пестрый платок. Выстояв несколько мгновений неподвижно и вволю насладившись произведённым эффектом (Солонцов даже уронил под ноги Щукину свою фуражку), она обернулась к певцам. Мелодия плясовой тут же стала быстрее, и девчонка, взмахнув руками, словно в реку бросаясь, кинулась плясать. По лицам зрителей Солонцов отчетливо мог понять, что никогда ещё здесь не видели ничего подобного.
Это была безоглядная, упоительная пляска без всяких правил и законов. Пятки плясуньи дробно выбивали ритм на гудящем паркете, разрывался звоном бубен, метался подол алой юбки, взлетали и падали руки, локти, кудри, ходили ходуном по-детски острые плечи под красным шёлком блузки, сверкали глаза и зубы… Через несколько мгновений Солонцов вдруг поймал себя на том, что он, как и все вокруг, оглушительно горланит в такт цыганской плясовой:
Гитаристы умирали со смеху, но продолжали исправно ударять по струнам. Их голоса давно потонули в воодушевлённом рёве полутора десятков молодых мужских глоток. Плясунья, запрокинув растрёпанную голову, стояла прямо перед зрителями и била острыми плечами так, что, казалось, алая кофта вот-вот разорвётся, из-под неё, освобождённые, появятся крылья и унесут девочку в вечернее розовое небо. Но вот последний аккорд – взмах бубна – кудри, упавшие на лицо… и плясунья, не слушая грохота аплодисментов, бегом кинулась прочь.
– Таборная цыганка Меришка, господа! – громко объявила смеющаяся Дина.
– Меришка, Меришка! Меришка, к на-а-ам! – тут же взревели юнкера, все как один повернувшиеся в ту сторону, куда скрылась танцовщица.
Солонцов орал вместе с другими, возбуждённо комкая потерявшую всякий вид фуражку. У самых его ног лежал сорвавшийся с головы цыганки желтый платок; Солонцов порывисто поднял его и прижал к груди. Сидящий рядом Дадешкелиани сидел отвернувшись. Солонцов недоуменно пригляделся к нему и, к величайшему своему негодованию, убедился, что поручик дрожит от беззвучного смеха.
– Что тут смешного, Дадешкелиани, не понимаю! Великолепный танец, прекрасная девушка! Какое счастье, что теперь и городские цыганки пляшут так! Где только Яков Дмитрич отыскал такое чудо, в каких таких степях забайкальских?!
Дадешкелиани переглянулся со Щукиным – и оба захохотали в голос.
– Да что же это за свинство, господа!!! – вышел из себя Солонцов. – Немедленно объяснитесь, чего в моём поведении вы находите смешного?!
– Ей-богу, ничего, Солонцов, простите… – вытирая глаза, заверил Дадешкелиани. – А хотите пари? И вы, господа, также? – обратился он к другим гостям.
– Что ещё за пари? – обиженно спросил Солонцов. Заинтересованные молодые люди подошли ближе и сгрудились вокруг дивана. – Я и так не понимаю, что происходит! И куда делись наши артистки?
– Вернутся через пять минут, им надо отдохнуть… А пари такое, – Дадешкелиани обвёл всех присутствующих смеющимися чёрными глазами. – Господа, вы только что видели двух прекрасных вакханок. Я наверное знаю, что одна из них – вовсе не цыганка. Кто рискнёт угадать – которая?
– Полно, поручик, вы шутите, – укоризненно произнёс кто-то из старших гостей.
– Ничуть! Клянусь честью! Ну – кто первый? Щукин, молчите, вы знаете! Итак, Солонцов, рискнёте?
Солонцов растерянно посмотрел на Щукина, но тот, уткнувшись в портьеру, зашёлся в приступе хохота и на взгляд товарища ответить не мог. Подошедшие барышни торопливым шёпотом выяснили, что происходит, и тоже рассмеялись.
– Но… право, не знаю, что и сказать, – нерешительно начал Солонцов. – Господа, а вы меня не разыгрываете? Обе артистки просто… просто подлинные цыганки!
– И тем не менее, – настаивал, улыбаясь, Дадешкелиани. – Ну же, Солонцов! Вы ничего не теряете!
– В таком случае, может быть, Дина – не цыганка? – осторожно предположил Солонцов.
– Вы уверены? – как можно серьёзнее спросил Дадешкелиани.
– Не уверен, но могу допустить. Вертинский… Принцесса Грёза… Серые глаза, это так необычно для цыган…
Солонцов не договорил: снова грянул взрыв оглушительного хохота. Дадешкелиани и Щукин, умирая от смеха, торжественно пожали друг другу руки. Барышни смеялись до слез. Цыгане, стоящие неподалеку, тоже вытирали глаза. Солонцов растерянно переводил глаза с одного на другого.
– Я так и знал, что это розыгрыш, – сердито буркнул он. – Как не совестно, честное слово!
– Никаких шуток! – Дадешкелиани встал и зычным голосом кавалерийского офицера крикнул на весь дом так, что зазвенела посуда на чайном столе. – Мери! Дина! Пожалуйте к нам!
Девушки, смеясь, зажали уши. Хозяйка дома, улыбаясь, покачала головой. Молодые цыгане уважительно переглянулись. Через минуту в гостиную чинно вошли обе солистки. Теперь они были в простых строгих блузках и серых юбках, похожие на курсисток или сестёр милосердия. Только Дина так и не сняла с пальцев перстни, а во вьющихся волосах её подруги ещё путались розовые лепестки шиповника. Дадешкелиани небрежно смахнул их, взял девушку за запястье, притянул к себе и повернул к Солонцову.
– Мери, это Юрий Петрович Солонцов, юнкер Александровского училища. Рекомендую, юнкер, – княжна Мери Давидовна Дадешкелиани, моя кузина.
Девушка с улыбкой сделала книксен и протянула руку. Солонцов стоял как громом поражённый, молча, не сводя глаз с грузинской княжны. Впрочем, через минуту полного безмолвия Мери перестала улыбаться и укоризненно посмотрела на своего кузена.
– Вы всё-таки устроили этот фарс, Зурико? И, конечно, спорили на деньги?
– Мери, тебя, ей-богу, никто не разоблачил!
– Да это было и невозможно, – отозвался Щукин. – Я, посвящённый в заговор поручика, и то не поверил собственным глазам!
– Оно и правда, наши тоже до сих пор дивятся, как у барышни лихо получается! – вдруг подал голос один из гитаристов.
Все взгляды тут же обратились к нему. Парень растерянно сделал было шаг назад, но стоящий рядом цыган постарше, смеясь, удержал его за плечи. Мальчишка покраснел и, буркнув что-то сердитое, неловко почесал встрёпанную голову. Было заметно, что над головой этой перед выступлением предпринимались некоторые парикмахерские ухищрения, но и гребень, и помада оказались бессильными перед напором крутых, иссиня-чёрных кудрей, к концу вечера привычно принявших вид прошлогоднего вороньего гнезда. Стоящая рядом Дина с некоторым раздражением провела ладонью по голове парня:
– Горе ты наше, Сенька, подколёсное – хоть граблями тебя чеши…
– Чего ты, дура? Уйди… – огрызнулся тот, отстраняясь. Теперь у него горели малиновым пламенем не только скулы, но и уши.
– Дикий он у нас, господа, – улыбаясь, пояснила Дина юнкерам. – Вот, позвольте представить, мой брат двоюродный, Семён Петрович – цыган! Уж этот, поверьте, настоящий! Неделю назад по лошадиным делам в Москву приехал, к отцу, – так мы его едва уговорили с нами спеть нынче! И то потому только согласился, что свой навар возьмёт. Они ведь, таборные, господа, куда какие гордые, за деньги не поют, не то что мы тут, грешные…
– Дина, зачем ты так… – с укоризной сказала княжна Мери, одновременно ловя за рукав метнувшегося было к дверям Сеньку. – А ты куда?! Подожди, вот ведь, в самом деле, гордый какой…
Сенька остался, хотя и видно было, что сделал он это с величайшим трудом. Дина усмехнулась. Мери сочувственно посмотрела на смущённого парня и, взглянув на небо, поспешно проговорила:
– Душно как, господа! И соловьи все умолкли! Верно, гроза будет. Пойдёмте лучше в фанты играть!
Сенька остался, хотя и видно было, что сделал он это с величайшим трудом. Дина усмехнулась. Мери сочувственно посмотрела на смущённого парня и, взглянув на небо, поспешно проговорила:
– Душно как, господа! И соловьи все умолкли! Верно, гроза будет. Пойдёмте лучше в фанты играть!
– И в самом деле! – спохватились барышни и, увлекая за собой юнкеров и молодых цыган, пёстрой щебечущей стайкой устремились в комнаты. Вскоре на веранде остался один Сенька. Он, оглянувшись, осторожно взял со стола забытый кем-то стакан остывшего чая и одним духом вытянул его. Затем сел на ступеньки, обхватив колени руками и уткнувшись в них подбородком. Некоторое время сидел неподвижно, глядя в темнеющий сад. И вздрогнул, неловко задев край стола и опрокинув пустой стакан, когда сзади кто-то коснулся его плеча.
– Ах ты, чёрт… барышня?!
– Вах, стакан лови!!! Падает!!!
Они с княжной Мери одновременно нагнулись за стаканом, столкнулись лбами, отпрянули друг от друга – и рассмеялись.
– Поймал? – деловито спросила, ещё стоя на четвереньках, девушка.
– А то… – Сенька, облегчённо вздохнув, вскочил на ноги и осторожно поставил на стол, подальше от края, хрустальный чайный стакан. – Дорогой, поди?
– Пустяки, – Мери встала на ноги и с улыбкой посмотрела на парня. – Ну, что, видишь? Ты же выиграл, верно? Ваши цыгане тоже делали ставку на меня? Видишь, никто-никто не догадался, что я не цыганка!
– Оно и верно. Спасибо вам, барышня…
– Ну, вот, глупости какие – «спасибо»… – фыркнула Мери. – Значит, эта чёрная лошадка, Дурка, твоя теперь? Ты её покупаешь за свою собственную цену? Вы так договорились с Фёдором?
– Стало быть, барышня, так, – Сенька не мог скрыть счастливой улыбки. – Только лошадь – она не чёрная, а вороная. Так правильней.
Действительно, накануне Сенька побился об заклад с двоюродным братом Федькой о том, что никто из гостей не угадает в «таборной плясунье Меришке» грузинскую княжну. Только из-за этого парень и согласился сегодня пойти с городскими родственниками в гости и поиграть там на гитаре для господ: ему хотелось самому видеть пляску раклюшки[17] и убедиться, что всё было без обмана.
– Спасибо вам, – повторил он ещё раз.
– «Тебе», а не «вам», – поправила его Мери. – Мне все цыгане говорят «ты», один ты до сих пор церемонничаешь.
Сенька покраснел, ответить не смог, но этого и не понадобилось: Мери заговорила снова:
– Так ты уезжаешь в табор уже завтра?
– Не знаю. Как управлюсь. Изволите видеть, Дурка жеребиться вздумала, так я подожду…
– Дурка? Уже сегодня?! – всплеснула руками Мери. – А… можно мне прийти посмотреть?
– Лучше не надо, – усмехнулся Сенька. – Оно не особенно красиво будет. Вы лучше утром прибегайте, я вам готового жеребчика покажу. Если только вам…
– Тебе!!!
Сенька смутился окончательно, засопел и умолк. Мери, склонив кудрявую, растрёпанную голову к плечу, со вздохом посмотрела на него.
– Ну, если тебе не в тягость мне «выкать», то и я с тобой буду так же, – она комически подбоченилась и важно прошлась взад-вперёд перед Сенькой. – Так что же, Семён Петрович, изволите завтра назад в свой табор отправляться, лошадям хвосты крутить? Весьма даже вам счастливой дороги желаем, уж не забывайте нас, грешных…
Тут Сенька не выдержал и захохотал, шлёпнув себя обеими ладонями по коленям: до того потешно выглядела Мери с высокомерно поджатой нижней губой и сощуренными глазами. Рассмеялась и княжна. Из дома показались несколько девичьих лиц, со значением переглянулись, улыбнулись и вновь исчезли.
– Не заскучаешь с ва… с тобой, – с некоторым усилием выговорил Сенька, успокоившись и вытирая глаза. – Что ж, всамделе пора мне. И так задержался, а у Дурки ночью, наверное, начнётся… Я весь день хожу, смотрю, она уже готовится. Бродит, ложится… Ночью опростается, ей-богу. Я сто раз такое видал.
– Я непременно приду! – предупредила Мери. И тут же огорчилась: – Ой, нет… Я и забыла – брат, Зурико, уезжает завтра утром! Мы с мамой должны его провожать. А ты не уедешь, пока я не вернусь с вокзала?
– Слово даю, подожду, – пообещал Сенька.
– Вот спасибо тебе! – Мери вдруг протянула руку и, прежде чем Сенька сообразил, что она намерена делать, ласково погладила его по волосам. Парень вздрогнул, дёрнулся было в сторону – и замер.
– Прости, – Мери проворно убрала руку. С лёгкой запинкой призналась: – Понимаешь, я все эти дни гадала: как они у тебя так растут… ну… в разные стороны? Наверное, думаю, очень жёсткие, вот и топорщатся… Ужасно хотелось потрогать, но я не смела. Ты не обиделся? Поверь, у меня в мыслях не было…
Сенька молчал, пристально смотря на неё – на этот раз без смущения, без страха. Молчала, не отводя глаз, и озадаченная его взглядом Мери.
– Меришка! Сенька! – вдруг послышался звонкий оклик.
Сенька и Мери, отпрянув друг от друга, обернулись одновременно. Чуть поодаль, у кустов жасмина, стояла и разглядывала их Дина.
– Бог мой, а я-то думала, вы домой ушли… – пожала она плечами. – Мери, тебя там все ждут!
– Я ухожу! – Сенька быстро сбежал с крыльца, неся за гриф гитару. – Будьте здоровы, чяялэ!
Когда он скрылся за калиткой, Мери повернулась к подруге:
– Дина, что же ты подкрадываешься, как кошка? Я чуть со страха не умерла! А Сенька и так вскорости прятаться от тебя начнёт. Как тебе не стыдно всё время над ним смеяться? А ещё называется кузина! Послушай, я на него уже неделю смотрю и только сегодня поняла, кого он мне напоминает! Вот сейчас, когда Сенька сидел на ступеньках… Он, ей-богу, похож на Демона! Помнишь Врубеля, мы же вместе с тобой ходили смотреть! Там, где Демон сидит на каком-то камне и… ужасно похож на вашего Сеньку, правда же?
– Ну и что? Эти Смоляковы все такие, на чертей похожие, видала б ты его деда… Да бог с ними совсем! Меришка! – Дина вдруг взволнованно схватила подругу за запястье. – Так что же, Зураб Георгиевич уезжает завтра? Это правда?! Я слышала, как ты говорила с Сенькой…
– Правда, разумеется… – удивлённая Мери смотрела на неё, широко раскрыв глаза. – И это никакой не секрет, все знают. Неужели он только тебе одной не сказал?!
– Нет… – Голос Дины сорвался на шёпот, по лицу скользнула короткая болезненная гримаса. – Нет… Я не думала, что уже завтра… что так скоро…
– Забыл, наверное, – успокаивающе произнесла Мери, обнимая её за плечи. – Мужчины – они таковы.
– Но как же… – договорить Дина не успела. На веранде мелькнул мужской силуэт, и обе девушки вздрогнули, услышав протяжный голос:
– Надежда Яковлевна, Мери Давидовна, вы здесь? Вас все ждут.
– Сию минуту, Алексей Романович, – сквозь зубы ответила Дина перегнувшемуся через перила Щукину. – Извините, что вам беспокоиться пришлось. Хотелось подышать…
– Чем? – усмехнулся Щукин, посмотрев на небо. – Воздух тяжёл сегодня, ночью будет гроза. Вероятно, вы здесь ждали кого-то? И, скорее всего, не меня?
Дина надменно молчала, глядя на цветы жасмина. Мери, мельком улыбнувшись Щукину, пробежала мимо него и скрылась в освещённой комнате, откуда слышались смех и шутки гостей. Молодой человек подошёл к Дине.
– Позвольте предложить вам руку?
– Не стоит, благодарю, – без улыбки сказала та, обходя юнкера и порывисто поднимаясь мимо него на крыльцо. Щукин проводил цыганку тяжёлым взглядом из-под толстых век. Снова криво улыбнулся углом рта и последовал за ней.
В фанты играли, рассевшись всей компанией за огромным круглым столом. Поручик Дадешкелиани попытался уклониться от этой забавы и сбежать ко взрослым гостям, но барышни подняли такой писк, что он, смущённо улыбнувшись и пожав широкими плечами, вынужден был остаться. Записки с именами присутствующих торжественно положили в фуражку хозяина дома, которую держала в руках Таня Щукина. Когда Дина и Щукин вошли на веранду, юнкер Солонцов под истерический смех всего собрания изображал, согласно выпавшему фанту, царицу Савскую, соблазняющую Соломона. Соломоном был покрытый пылью бюст Мольера, специально для этой цели снятый со шкафа, и княжна Мери, запрокинув голову с растрёпанными косами, хохотала так, что звенела посуда в старинной горке. Остальные уже отсмеялись и попрятали носовые платки, уже водворили обратно на шкаф Мольера, уже Дина села рядом с княжной, кинув в фуражку записку со своим именем и сердито дёрнув подругу за рукав, а Мери всё не могла совладать с собой и то и дело принималась хохотать.
– Меришка, ну сколько можно! – недовольно произнесла наконец Дина. – Посмотри, все сидят и дожидаются, когда ты уймёшься! Твоя очередь называть фанты! Если не можешь – давай я вытащу…
– Нет, нет, Диночка, я сейчас… Сию минуту… Ох, Юрий Петрович, умори-или… Вам, право, не в военном училище место, а в цирке… Извините, господа, я уже готова! – Мери наконец справилась с собой, взяла в руки фуражку с фантами. – А этот фант будет… ну, допустим… танцевать танго!