Ближе к вечеру того же дня южнее и несколько впереди мы заметили добротный дымок — вскоре, впрочем, исчезнувший. На «карте» там была обозначена мелкая деревушка в несколько дворов. Это нас несколько озадачило — до сих пор противник, по сообщениям погони, все встречные селения старательно обходил, стремясь даже не попадаться на глаза их обитателям. Но предположение о пожаре по недосмотру самих горцев выглядело ещё маловероятнее, и наш командир, поколебавшись, пришёл к выводу, что что-то у преследуемых нами головорезов пошло не так. И действительно, на следующий день гонец от погони сообщил, что все обитатели деревушки убиты, несколько женщин перед смертью изнасиловано, а один из убитых никем из местных не опознан и похож на наёмника из числа преследуемых. Дальше же следопыты погони по кровавому следу обнаружили в зарослях ещё трёх мёртвых наёмников — видимо, добитых своими же тяжелораненых…
По оценкам нашего командования получалось, что у противника осталось не более полутора десятков полноценных бойцов, и этим было бы грех не воспользоваться. В тот день мы должны были уже опередить их, а на их пути лежал небольшой городишко.
Собственно, по меркам долины это была обыкновенная деревня — размеров, скорее даже малых, чем средних, но сейчас она обнесена валом со стеной, что и делало её в глазах горцев городом. Его силы последние из примкнувших к нам горцев оценивали в пять, максимум шесть десятков более-менее боеспособных мужчин. Немного по нашим меркам, но для преследуемой нами банды явно чересчур, и по всем видам выходило, что её главарь обойдёт этот городишко десятой дорогой, а поскольку стоит «город» на берегу притока Бетиса — форсирует его севернее или южнее. Речка была довольно бурной и подходящими для переправы местами не изобиловала — в каждом из интересных для нас мест всего только по одному и имелось.
Подумав, Тордул отправил гонца обратно с приказом немедленно выслать вперёд всадников и занять южную переправу, а пешим ускорить преследование. Наши же конные понеслись к северной переправе, а мы, пехота — со всей возможной поспешностью следом за ними. Приближался решающий момент — тот самый, ради которого мы и ломанулись в этот бешеный поход «по долинам и по взгорьям»…
По нашим расчётам главарь банды должен был выбрать северную переправу — с юга слишком близка была уже равнинная часть долины с бушевавшим на ней мятежом, что было бы для него рискованно. Поэтому, оседлав брод и разместив в зарослях засаду, наш «почтенный» занервничал, когда противник так и не появился. Сил было более, чем достаточно, и два десятка он послал на всякий случай к южной переправе. Но прибывший оттуда гонец сообщил, что и там противник не появлялся. А потом прибежал пеший гонец от основных сил погони, от которого мы узнали, что преследуемая нами банда вместе с похищенными неожиданно направилась прямо к городишке и, после коротких переговоров с привратной стражей, была впущена внутрь.
Подступив к «городу», наш командир с небольшой свитой приблизился к воротам и объявил страже, что желает говорить с вождём. И получил весьма оскорбительный ответ, суть которого сводилась к тому, что великий царь — ага, именно царь — Реботон прощает ему его дерзость и повелевает убраться восвояси, покуда он не передумал.
— Кто такой этот Реботон? — озадаченно спросил Тордул у сопровождавших нас горцев. И был поражён, когда услыхал, что это и есть вождь «города», ничем кроме него больше и не владеющий. То есть те пять-шесть десятков человек, включая и мало что умеющих ополченцев, о которых горцы сообщили ранее, составляли вообще ВСЁ его войско.
— Ясно. Я испуган. Быстро бежим отсюда, пока великий царь не передумал! — нарочито дрожащим голосом предложил наш командир, заставив нас едва не надорвать животы от хохота. Слыхавшие передавали по цепочке тем, кто не слыхал, и вскоре уже хохотали все полторы сотни подступивших к «городу» людей. Смеялись даже горцы, в чьих глазах «городские» укрепления выглядели куда солиднее, чем в наших.
9. На войне — как на войне
— Мы осаждали город три дня, а на четвёртый Соколиный Глаз увидел, что у города нет южной стены! — специально для иберов Володя несколько отредактировал в более злободневном на данный момент духе бородатый анекдот про Чингачгука и его друзей, пленённых гуронами и посаженных ими под замок в сарай. Такой юмор оказался вполне интернациональным, и наши местные сослуживцы ржали, хлопая себя ладонями по ляжкам.
У «города», осаждённого нами, южная стена имелась. Но стена — так, одно название. Обыкновенный деревянный частокол. И чтобы увидеть это, нам не требовалось никакого Соколиного Глаза — всё было прекрасно видно и нашим собственным глазам, когда мы разглядывали крепость сверху. Если рассудить по справедливости, то вины «великого царя» Реботона в неравномерной защите его «города» не было — он просто не успел. Как объяснили горцы, «великим царём» он сделался не так давно, и времени на преобразование обыкновенной деревни в «город» ему не хватило. До идеи советского армейского стройбата в местном социуме как-то не додумались, и отважным воинам «великого» вкалывать на строительстве укреплений было категорически «невместно». А рабов самопровозглашённый «царь» добыл лишь пару десятков, и выполненный ими объём работ, учитывая их количество, невольно внушал уважение. Но мы нагрянули «вероломно, без объявления войны», не предупредив заранее и не дав «великому царю» времени на замену частокола с южной стороны полноценной стеной. Не по рыцарски, короче. Справедливо ли было бы винить в этом его?
Известная нам четверым история знавала великих правителей, начинавших с куда меньшего, чем Реботон. Если уж наше командование, многократно шаставшее по стране в силу служебных надобностей, слыхало о нём впервые — скорость его «выхода в люди» впечатляла. Выбившись в царьки из состояния «сам ты никто и звать тебя никак», он в неразберихе войны имел бы неплохие шансы урвать тут, урвать там, усилиться, ещё урвать — и так, шаг за шагом, в «дамки». Если бы не сглупил. Не следовало ему при столь далеко идущих наполеоновских планах ссориться с теми, кто здесь и сейчас сильнее его, а мы были сильнее…
Осаждать его «город» три дня мы не собирались. Продемонстрировав защитникам стен наше численное превосходство, Тордул решил дать им шанс одуматься. В конце концов, пролитой крови между нами нет, и не по людски было бы начинать драку, не попробовав договориться по-хорошему. Пока наши люди рубили хворост, резади лозу, вязали фашины и лестницы, плели большие щиты и перекрывали все мыслимые и немыслимые лазейки, он снова подъехал к воротам и объявил, что всё понимает. И то, как храбры воины «великого царя», и то, как славно, должно быть, пирует царь со своим славным войском, и то, как бьёт в голову выпитое на славном пиру достойное этого пира вино. Поэтому он не держит обиды и предлагает поговорить поутру, на трезвую голову. Делить ему с «великим» нечего — кроме людей, которых мы преследовали и которые укрылись в славном городе «великого» Реботона.
Но и наутро никто не вышел поговорить, и теперь наш начальник уже со спокойной совестью приступил к военным действиям. Суть их подсказывали сами укрепления — деревянные сверху, как и у всех иберийских городов. Командир объяснил нам, что обычно этого достаточно. К городам подступают, чтобы покорить их. Если завоеватель уверен в своих силах — а иначе он бы и не сунулся — зачем ему жечь без пяти минут СВОЙ город? Тут или штурм напрашивается, если времени мало, а потери не критичны, или осада, если времени хватает, а помощи осаждённым ждать неоткуда. Но Реботону фатально не повезло — мы-то ведь пришли не завоёвывать…
Как мы уже знали, редко какой ибер совсем уж не умеет обращаться с пращой. В этом смысле даже мирный иберийский пейзанин — пусть и плохонький, но всё-таки пращник. А случайное попадание укокошит ведь ничуть не хуже, чем преднамеренное. Таким образом, в пращниках не испытывали недостатка ни мы, ни противник, но у нас их было гораздо больше. Кроме того, противнику требовались попадания в отдельных людей, наших же вполне устраивал и навесной обстрел по площадям. Держась на практически безопасной от прямого попадания дистанции, наши ополченцы учинили противнику нехилую бомбардировку, а наши славившиеся своей меткостью наёмники-балеарцы начали прицельно выбивать отстреливающихся.
Заняв противника перестрелкой, Тордул приказал угостить его и огнём. Ещё накануне посланные в окрестные селения горцы вернулись со смолой, дёгтем и верёвками для одноразовых «пращей», бросаемых вместе с самим метательным снарядом. И теперь «огнемётчики» так же навесом принялись обстреливать деревянный верх стен и крыши построек за ними. Вскоре там занялся сначала один дымок, потом второй, третий — судя по поднявшемуся гвалту, скучать обитателям «города» не приходилось. Колодец там, конечно, имелся, но много ли натаскаешь воды из одного колодца, да ещё и под навесным обстрелом? Ещё пара дымков показала, что «пожарники» Реботона работают на пределе своих сил…
Пришло наконец время и нашей четвёрке начинать отрабатывать своё жалованье и зарабатывать «боевые», а если выражаться проще — показать себя в реальном деле. Суррогатные одноразовые болты без наконечников, но с горючей обмоткой, были в изрядном количестве заготовлены ещё с вечера, и этого дерьма мы не жалели. Как и у пращников, наши огненные снаряды оставляли за собой дымные трассы, что не могло не ассоциироваться для нас с кое-каким оружием посовременнее.
— Медленно ракеты уплывают вдаль,
Встречи с ними ты уже не жди!
И хотя Америку немного жаль,
У Китая это впереди! — хулиганисто загорланил Володя, а мы весело подхватили:
— Скатертью, скатертью хлорциан стелется
И забирается в мой противогаз!
Каждому, каждому в лучшее верится,
Может быть, выживет кто-нибудь из нас!
Потом частокол загорелся. Добротно загорелся, от души, и когда осаждённые, занятые тушением собственных домов, обратили на это внимание, с маленькими деревянными бадейками делать было уже нечего. А командование, в основном подавив пращников противника, выслало людей уже и к самим стенам.
У наглотавшихся дыма защитников стены слезились глаза и тряслись руки от кашля, а раскрутить пращу можно было лишь стоя, высунувшись над стеной, и балеарцы расстреливали таких героев «желудями». Включились в это дело и мы.
Конечно, нам противодействовали. Подступивших к стенам пытались забросать дротиками, чего наш начальник и добивался — чем меньше их у противника останется, тем меньшими будут наши потери в уличных боях. А я, схлопотав стрелу буквально рядом с бронзовым нагрудником, порадовался тому, что не пожлобился в Гадесе разориться на кожаный панцирь, который меня и спас. Лучнику тоже было не очень-то удобно целиться, и для выстрела он выпрямлялся, становясь заметным. Это и сгубило его на третий раз, когда болт Васькина сшиб прикрывавшего его щитоносца, — наши болты с Володей продырявили его самого. Серёга же продолжал обстреливать горящими болтами частокол, который уже полыхал весь.
Мы тоже постепенно продвигались к укреплениям, и я напомнил своим, чтоб рядом со мной не кучковались. Вчера я хорошенько промедитировался на везение, но это было моё личное везение. Промах в меня мог запросто обернуться случайным попаданием в кого-то другого. А возле меня всё чаще шлёпалась галька, а то и свинцовые «жёлуди». Какой-то фантазёр даже дротика не пожалел — недолёт, конечно. Но из-за дыма и нам целиться становилось труднее. Чтобы не тратить зря болты, я принялся стрелять «желудями» и в кого-то, кажется, даже пару раз попал…
Тем временем прогорели и обрушились створки ворот, вынуждая защитников встать за ними живой стеной, на прореживание которой сразу же переключились наши балеарцы. Для штурма же Тордул постепенно перебрасывал людей к нам — догорающий частокол при своём обрушении должен был предоставить нам достаточно широкий фронт для атаки. Уже теперь начинали падать отдельные головёшки, затем прорехи увеличились, и мы начали выцеливать противника сквозь них. Никто не собирался геройствовать без нужды. Пара шагов вперёд — прицеливание — выстрел — перезарядка, затем процедура повторялась. Наши попадания отмечались воплями поражённых нами, и не всегда это были вопли взрослых мужчин. Но разве у нас было время разбираться? Зазеваешься — схлопочешь дротик, мы уже подошли на опасную дистанцию, а собственная шкура всяко дороже. На войне — как на войне.
— Держать строй! Мушкеты наизготовку! — дурачился Серёга, пародируя старый испано-американский боевик «Капитан Алатристе».
— Гляди в оба, болван! — Володя лишь в последний момент успел оттолкнуть этого клоуна, и цельножелезный саунион проткнул только краешек кожаного панциря, каким-то чудом не задев рёбра.
— Нас зауважали, — пробормотал спасённый и ойкнул, получив от спецназера добротную затрещину.
Потом рядом со мной рухнул продырявленный таким же саунионом ибер-ополченец, а Хренио только нагрудная пластина спасла от дротика, и мы окончательно озверели.
— Расчистить преграду! — скомандовало невесть как успевшее уже оказаться тут начальство.
Полтора десятка иберов-копейщиков под прикрытием плотного обстрела пращников подскочили к остаткам рухнувшего частокола и принялись усердно расковыривать их наконечниками копий. В дыму мелькали защитники «города», пытавшиеся им помешать, но сегодняшний день не заладился для них с самого начала…
Вскоре от бывшего частокола осталась лишь россыпь тлеющих угольев — не по всей его длине, но брешей хватало — и Тордул скомандовал атаку. И наши пошли — после убийственного залпа дротиками и саунионами. Никто не орал «За родину, за Тарквиниев!» — мы матерились, иберы тоже не блистали изысканными выражениями своего языка — как, впрочем, и противник. Не было и картинных поединков а-ля «Спартак на арене» — обороняющихся просто методично расстреливали. Их вояки один за другим уносились к своим иберийским богам, а пейзане-ополченцы всё чаще бросали оружие. После нашего появления в тылу у защитников ворот, пали и они, и в открытый проход к нам устремилась подмога.
Кое-где наши уже приступили к зачистке с сопутствующим мародёрством, но главную улицу перегородили отборные бойцы противника, образовав своими большими овальными щитами некое подобие фаланги. Неорганизованная атака ополченцев быстро захлебнулась, а за спинами живой стены начали накапливаться легковооружённые. Туго нам придётся, если эта кодла контратакует — ведь терять им нечего!
Тут-то и настала очередь наших лучших болтов. Мы снова били парами — пока первая пара перезаряжается, вторая её страхует. Никогда ещё мы не перезаряжались с такой скоростью, да и пращники превзошли самих себя. Когда из-за голов «фалангистов» по нам попытался прицелиться лучник, два болта и добрый десяток камней превратили его в кровавое месиво. А потом герои-профессионалы у противника как-то быстро кончились, а герои-любители мало что умели, так что уличные бои превратились в бойню. Кто-то ещё пытался приласкать нас с крыши чем-нибудь увесистым, кто-то тыкал из окна или дверного проёма копьём, а то и вовсе дрекольем, но наши болты и дротики иберов тут же это дело пресекали, и герои-непрофессионалы тоже скоро кончились. Ну, почти…
— Не подходи! Убью! — провизжал какой-то нескладный мальчишка, бестолково размахивая дубинкой.
— Ты сам-то хоть понял, чего сказал? — я выдернул меч из брюха только что проткнутого матёрого пейзанина, пытавшегося уложить меня топором, и гонор пацана меня позабавил.
— Уууууууу! — он ничего не понял и попытался атаковать, — Боммм! — это его дубинка встретилась с умбоном моей цетры, — Шмяк! Ааааа! — это он покатился кубарем от моей подножки, а я наподдал несостоявшемуся герою клинком плашмя по заду.
— А в лобешню? — поинтересовался Володя, выбивая у него ногой выхваченный из-за пояса нож, — Ну прям, млять, чеченский аул какой-то!
По-русски этот иберийский «пионер-герой», конечно, ни бельмеса не понимал, но наш смех оказался доходчивее не только слов, но и подзатыльников. Один из наших иберов погнал пацана к остальным пленникам, а мы продолжили зачистку…
Взвизг, попытка выцарапать мне глаза обгрызенными ногтями — я снова подставляю подножку и смачно шлёпаю закопченную, но недурную — если хорошенько отмыть — бабёнку по округлым ягодицам. Эта оказалась понятливее и больше не буянила.
— Мы отдерём её первыми! — предупредил я принимавшего свежеотловленных рабов ибера, и тот согласно кивнул — кое-где храбрые, но недисциплинированные горцы и ополченцы уже раскладывали пленниц прямо на улице, дабы сходу распробовать, а у нас, профессионалов, был приказ не прекращать зачистку, пока не найдём похищенных, и следовало позаботиться о том, чтобы наша доля удовольствий не оказалась слишком потасканной.
Ещё несколько обшаренных домов, ещё пара затрещин и пяток рабов, ещё две «занятых» нами для «снятия пробы» смазливых пленницы — на них не без вожделения пялились и Володя с Серёгой. Хоть они у нас и «женатики» — в том смысле, что имеют постоянных баб — но где они и где те бабы? За время похода они осатанели похлеще нашего, и несправедливо было бы обделять их, когда деревенские ополченцы — в том числе и почтенные отцы семейств — не отказывают себе в мелких радостях победителей.
Раздавшиеся ещё через пару домов вопли заставили нас поспешить. Вопили несколько опередивших нас горцев, и для этого у них были все основания — один уже катался по земле без руки, а второго как раз на наших глазах продырявили копьём.
— Прикройте! — попросил Володя нас с Васькиным.
Мы загородили их с Серёгой, выставив цетры, а они за нашими спинами убрали фалькаты в ножны, прицепили щиты к поясу и сняли со спин арбалеты. Взвели, уложили болты в желобки и сами выдвинулись вперёд. Мы за их спинами сделали то же самое.