Джеральд ушёл. Жанна с облегчением вздохнула и в задумчивости провела пальцем по сундуку. Отец не в первый раз заговаривал с ней о браке, но с каждым разом делал это всё настойчивее. Ей не нравились эти разговоры. Нет, она не противилась браку, как таковому, но только не с этими толстозобыми вонючими рыцарями, с которыми почему-то хотел породниться её отец. Девушка мечтала совсем о другом муже, таком, который был хорош собой, безукоризненно воспитан и, главное, готов совершить для неё безрассудный поступок.
В прочем, слова "брак" и "муж" баронесса понимала своеобразно, по-своему. Ей казалось, что после замужества, этакого семейного праздника с походом в церковь, она по-прежнему будет жить в Уорше, а муж (официально признанный отцом возлюбленный) станет каждый день приезжать к ней и гулять с ней по саду. Ему будет дозволено сопровождать её на прогулках, приглашать погостить в свой замок, держать её за руку и, быть может, даже обнимать — и всё это законно, никого не таясь. А по воскресеньям, в порядке исключения, она даже позволит ему целовать себя в щёчку. Вот в этом, по её представлению и заключался брак.
На роль своего "мужа" Жанна мысленно отвела баннерета Артура Леменора.
Размышляя о недавних словах отца, баронесса как-то сама собой погрузилась в сладкие грёзы о своём возлюбленном. Он не был похож на Бриана, капризного сладкоголосого Бриана, и был старше её, что, несомненно, делало его в ее глазах ещё привлекательнее.
Леменор не был груб, чем разительно отличался от ее соседей, красив, настойчив и смел — словом, обладал большинством качеств, которыми, по её мнению, должен был обладать истинный рыцарь.
Так приятно было снова оказаться на пьедестале, повергнув к своим ногам не пажа или оруженосца, но рыцаря, по роду службы не понаслышке знавшего, что такое опасность, и обличенного доверием графа Оснея. Нет, ее сердце просто не могло не дрогнуть от его взгляда; если не он, тогда кто? И ей казалось, будто бы сам Господь Бог толкнул их навстречу друг другу. Нет, это было знамение, так было предопределено Провидением, чтобы она спешила на свидание к Бриану — и встречала его. Конечно, он был послан ей небом, чтобы разрушить это нелепое увлечение недостойным и разжечь в сердце любовь.
Отдав должное миру грёз и прикинув, что до обеда — одного из немногих доступных ей развлечений — осталось не так уж много, девушка решила снова выйти на крыльцо. Она застала отца уже не в том благостном настроении, в котором он пребывал с утра. Возможно, причиной этому был не слишком приятный разговор с дочерью, а, может, просто какая-то мелочь нарушила привычный ток мыслей, но, так или иначе, теперь Уоршел не давал спуска крестьянам. Его раздражала их нерасторопность, их неумелые отговорки, качество зерна; руки его то и дело сжимались в кулаки, а голос гремел до самого Северна. И надо же было случиться, чтобы как раз в такую минуту запыхавшийся Робин сообщил о поимке браконьера, посмевшего "расставлять силки на куропаток Его милости".
— Где этот паршивец? Подать его сюда! — загремел голос Джеральда.
Притихшая толпа шарахнулась в разные стороны, вжалась в стены, предчувствуя беду. В воздухе запахло грозой. Наступила тишина, прерываемая лишь испуганным писком детей, судорожно цеплявшихся за материнские юбки. Матери молча давали им подзатыльники и, как могли, загораживали от господского крыльца. Послышались громкие крики: "Ведут, ведут!", и двое слуг протащили мимо шеренги крестьян связанного человека с разбитым носом и кровоточащей ссадиной на щеке. Они грубо бросили его перед крыльцом.
Представ пред грозными очами господина, браконьер не струсил, не стал кланяться, не просил прощения, не отвёл взгляда, а, немедленно встав на ноги, дерзко посмотрел в глаза Уоршелу.
Заинтересовавшись, кто бы это мог быть (не каждый день увидишь браконьера), Жанна выглянула из-за спины отца. Таинственный браконьер оказался внебрачным отпрыском одного духовного лица, некогда начинавшего свой жизненный путь местным священником. Плодом его стараний и оказался Колин, арендовавшим у барона несколько полос земли вдоль леса. И зачем ему потребовались эти куропатки? Он ведь не бедствовал, раз нанимал для работы крестьян из деревни, да и отец исправно ссужал его некоторой суммой из добровольных пожертвований прихожан во славу Божью. Встал бы на колени, повинился, получил бы свои удары плетью, уплатил бы штраф — и жил бы спокойно. Глядишь, года через два барон разрешил бы выкупить остальную землю — позволил же он Колину полноправно владеть небольшим клочком, на котором стоял его дом. Но сын священника будто специально вёл себя вопреки всем правилам благоразумия.
— Так это ты воровал моих куропаток? — сдвинув брови, спросил Уоршел, немного подавшись вперёд.
— Да, я ставил силки, но не воровал. Куропатки были на моей земле. — Колин гордо выпрямился, давая понять, что он не бессловесная скотина, а сын рыцаря, не имевший, правда, никаких прав на скромное достояние отца.
— На твоей земле, поросячья рожа? — побагровев, взорвался барон. — Разве твой похотливый отец, нацепивший рясу, чтобы удобнее было плодить таких же ублюдков, как ты, не объяснял тебе, что всё, что ты ешь, мерзавец, — моё, что вся земля, по которой ты, червяк, ползаешь, принадлежит мне, что воздух, которым ты дышишь, и вода, которую ты лакаешь — моя неотъемлемая собственность?
— Может быть, но куропатки портили мой урожай. Они были на моей земле, — упрямо возразил браконьер. — Я выкупил её, и если Ваша память так коротка…
— Вот тебе, подонок, твоя земля, вот тебе моя короткая память! — Барон со всего размаху ударил ему кулаком в челюсть. Колин покачнулся, но устоял. Следующим ударом Джеральд свалил его с ног и принялся методично избивать на глазах безмолвствующей толпы. Когда ему это наскучило, он плюнул на распростёршегося на земле человека и приказал: — Поднимите эту тварь!
Слуги с трудом подняли обмякшее тело и придали ему вертикальное положение. Покрытая синяками, вся в кровоподтеках голова Колина безвольно болталась, ноги подгибались, он с трудом держал равновесие.
— Ну, так как, куропатки по-прежнему твои? — усмехнулся Джеральд.
— Мои, — сплюнув сгусток крови, сквозь оставшиеся зубы процедил браконьер и гордо выпрямился. Он обвёл глазами толпу: многие ему сочувствовали, но, конечно, никто не заступиться. В Уорше был всего один закон, и этот закон, истина в последней инстанции — слово барона.
— Ах, так! Ну так получай своих куропаток! — Уоршел выхватил из рук одного из вооружённых слуг топор и одним ударом рассёк беднягу от уха до шеи. Окровавленный труп глухо ударился о мощёную площадку перед крыльцом.
— Теперь-то уж ты наелся "своей земли", выродок! — Вытерев топор об одежду убитого, Джеральд брезгливо бросил его и, пнув носком сапога тело Колина, приказал: — Уберите это, мой двор — не место для падали.
Он знал, что никто не донесёт об этом убийстве шерифу.
* * *
Уповая на милость Господа, баннерет Леменор приехал в Уорш, чтобы поговорить о Жанне с бароном. Честно говоря, он не был уверен, что этот разговор может окончиться чем-то стоящим — впрочем, чем чёрт не шутит!
Баннерет не был знаком с бароном Уоршелом, — Артур провёл юность вдали от Леменора, а после у него просто не было времени на визиты; барон же никогда не бывал в их баронстве — но много слышал о нём, как о человеке честном, смелом и гостеприимном (хлебосольство, наряду с налогами немало способствовало уменьшению содержимого сундуков Уоршелов). Исходя из всего вышеперечисленного, Леменор надеялся даже в случае отказа остаться в дружеских отношениях с Уоршелом и при случае снова заговорить о свадьбе.
Вопреки традиции, барон не вышел встречать гостя, подумав, что "этот умник не может приехать за чем-нибудь серьёзным". Он полагал, что в голове у привыкшего жить не по средствам юноши не может быть ни одной путной мысли. По дошедшим до него слухам, баннерет получил рыцарское звание, а, заодно, и своё скромное звание за какую-то безрассудную выходку, тем не менее, закончившуюся для него успешно. Впрочем, барон предполагал, что Леменор никаких подвигов не совершал, а просто умело воспользовался знакомством своего отца с графом Вулвергемптонским.
— И какой из него баннерет? — подумал Джеральд, входя в зал. — Совсем ведь сопляк!
В прочем, Уоршел намеревался радушно принять баннерета: через него можно было завязать знакомство с графом Вулвергемптонским, у которого подрастал племянник. Барону не давала покоя семьсот фунтов годового дохода этого юноши, грозившие возрасти в случае смерти сестры. Так как та не отличалась крепким здоровьем, а в последнее время кашляла кровью, кончина её была не за горами. Не за горами было и наследство от дядюшки — а это уже совсем другие деньги.
На память Джеральду пришли времена, когда Уоршелы были первыми богачами графства. Любой из них мог запросто купить Леменор, одаривал гостей лошадьми и оружием. В молодости он тоже жил на широкую ногу, не учитывая, что деньги имеют пренеприятное свойство просачиваться сквозь пальцы.
На память Джеральду пришли времена, когда Уоршелы были первыми богачами графства. Любой из них мог запросто купить Леменор, одаривал гостей лошадьми и оружием. В молодости он тоже жил на широкую ногу, не учитывая, что деньги имеют пренеприятное свойство просачиваться сквозь пальцы.
Баннерет, как младший по возрасту, первым сделал шаг навстречу и приветствовал хозяина. Уоршел сухо, но благосклонно принял его приветствия и предложил сесть; он даже приказал принести гостю хорошего вина. Это было не просто гостеприимство: ходили слухи, что Артура по протекции Оснея сделают помощником шерифа.
После вежливых расспросов о здоровье и видов на урожай, Леменор преступил к изложению главной цели своего приезда:
— Я бы хотел переговорить с Вами об одном важном деле. Оно касается Вашей дочери. — Подумав, он решил зайти издалека. — Я слышал, это прекрасная и достойного всяческого уважения девушка.
— Да, положа руку на сердце, дочь у меня уродилась красавицей, — довольно хмыкнул барон.
— Я слышал, она образована.
— В меру, знает отрывки из Священного писания, что есть, то есть. Но по мне это только помеха замужеству.
— Почему же?
— Кому же понравится жена, в голове которой полно латыни? — усмехнулся Джеральд.
И зачем он завёл разговор о дочери? Здесь что-то нечисто, ну да ладно. Он мальчишка, у него одни девчонки на уме. Пусть пока восхищается его дочерью, может, удастся повернуть разговор на юного Роданна.
— Думаю, все же найдется человек, который не побоится её чудачеств.
— Пожалуй. Я даю за ней неплохое приданое. Но с женихами сейчас плохо: эти бесконечные войны разорили многие семейства. К счастью, не все. Взять, к примеру, Вашего покровителя…
— Барон, — баннерет наконец решился, — я приехал просить руки Вашей дочери.
— Руки моей дочери? — удивился Уоршел. — Я не ослышался, сэр?
— Именно так. Я смиренно прошу у Вас руки Вашей дочери и надеюсь на Вашу благосклонность.
Поначалу он даже опешил. Чтобы его Жанна — и вдруг Жанна Леменор? Чтобы этот сопляк промотал ее приданое? Не для того он его наживал потом и кровью, растил, кормил и лелеял свою дочь, чтобы она досталась этому захудалому баннерету. Кто он — и кто Уоршел, чьи предки были баронами уже при норманнских завоевателях?
— Я вынужден Вам отказать, — сухо ответил он и пожалел, что приказал налить ему вина. — Сожалею, сэр.
Барон встал, чтобы проводить его, но баннерет вовсе не собирался уходить.
— У Вас ко мне еще какое-то дело?
— Нет. — От волнения Артур забыл о покупке зерна.
— Тогда милости прошу ко мне в другой раз.
— Я приехал просить руки Вашей дочери и не уеду, пока не получу ее.
Вот настырный мальчишка! Настырный и наглый, его надо поставит на место.
— Она Вашей женой не станет! — взорвался барон, позабыв обо всех своих упованиях. — Или Вы туги на ухо? Свадьба моей дочери должна соответствовать её происхождению; я хочу, чтобы о ней долго говорили.
— И что же? — с вызовом ответил Леменор. — Я твёрдо стою на ногах и не опозорю Вашу дочь в глазах гостей.
— Кто? Вы? У Вас и ста фунтов не будет — и Вы хотите жениться на Жанне? Да о Ваших предках и слыхом не слыхивали, когда мои возвели Уорш! Как я могу доверить такому человеку свою дочь?
— Повторяю, став моей супругой, Жанна ни в чём не будет нуждаться.
А старик оказался упрямее, чем он предполагал! Что ж, попробуем уломать его, а не получиться — найдётся чем припугнуть.
— Решили жить на мои денежки? Не выйдет, сэр!
— Мне не нужны Ваши деньги, — сквозь зубы процедил Артур, теряя терпение. — Кто знает, может, скоро я буду богаче Вас.
— И как же? — Разговор шёл уже на повышенных тонах. — Будете грабить на дорогах или обманывать королевских сборщиков податей, подсовывая им фальшивые монеты? По стопам батюшки пойдёте? Давно поговаривают, что Уилтор Леменор был нечист на руку. А Ваша служба? Я бы и дохлой мухи не поставил на то, что Вы долго продержитесь. А дальше уж под откос, по проторенной дорожке. Помниться, когда-то Ваш род прозябал в нищете, так что Вам не привыкать. Откуда пришли — туда и вернетесь.
Стоит показать быку красную тряпку — и его глаза наливаются кровью. Красной тряпкой для баннерета Леменора было всё, связанное с честью. Как, кто-то осмелился посягнуть на доброе имя его рода, облить грязью имя его покойного отца, который сделал так много для того, чтобы он, Артур, получил баннеретство и мог без стыда смотреть в глаза людям! И после этого Уилтор Леменор — презренный вор? Да, пусть порой он был нечист на руку, пусть баннерет не знал, чем он занимался до рождения своего младшего сына, то есть его, Артура, — но Уилтор Леменор был его отцом, поэтому никто не смел бросить даже тень сомнения на его доброе имя.
Леменор затрясся от бешенства и сжал кулаки. Нет, это уже слишком! Он готов был выслушивать все эти нелепые претензии высокомерного старика, но просто так, безмолвно, проглотить оскорбление родителя?
— Заберите свои слова обратно! — Артур бросил на Уоршела гневный, полный решимости взгляд. — Кто Вам позволил клеветать на отца в присутствии сына?! Мне следовало вызвать Вас на суд чести, но я уважаю старость. Извинитесь, и дело будет улажено.
— Щенок, — сквозь зубы процедил Джеральд, — он уже считает меня стариком! О, если бы я так опрометчиво не поссорился с тестем, то показал бы, чего стоит месть Уоршела. Он бы у меня не то, что службы, земли бы своей лишился! Как же в нём чувствуется порода отца — такая же гнилая душонка, — и вслух добавил: — Я не намерен извиняться перед Вами, слово рыцаря крепче камня. И дочь мою Вы не получите!
— А кому же Вы её прочите?
— Уж не Вам! Она выйдет за равного себе, человека из достойного благородного рода.
— Чёртово брюхо! Значит, по-Вашему, я ей не ровня? Мое терпение лопнуло. Видит Бог, я сделал все, чтобы избежать кровопролития! Вы ещё в состоянии держать меч?
— Я рыцарь — и этим всё сказано! Я не хочу кровопролития в собственном доме, поэтому потрудитесь выйти вон!
— Я бы не хотел биться на глазах черни…
— В таком случае, поезжайте на старый выпас возле Бресдока; мой паж проводит Вас.
Отлично! Надеюсь, там можно размять коней?
— Наскачитесь вдоволь! — хмыкнул барон.
— Только потрудитесь появиться до обеда, сеньор! — усмехнулся в ответ Артур.
— Будь уверен, слюнтяй, пообедать ты не успеешь!
Леменору пришлось взять себя в руки, чтобы не разразиться руганью в адрес Уоршела. Мысленно заверив Провидение, что всё это с торицей отольётся барону, он уехал, не попрощавшись.
Джуди, посланная обеспокоенной Жанной подслушать разговор, после доложила госпоже, что барон и баннерет крупно не поладили между собой и задумали "поубивать друг дружку".
В назначенный час барон в полном боевом облачении появился на месте поединка. Его боевой Вернет — несколько грузный, но послушный серый конь, исправно служивший хозяину в течение последних пяти лет — красовался жёлтым чепраком с чёрным орлом и переминался с ноги на ноги, вспоминая дни далёкой молодости. При новом хозяине (бароне Уоршеле) ему вспоминать было особо нечего, — так, какие-то мелкие стычки, не более — зато при старом он успел сполна нюхнуть запах крови. Если бы смерть не подрезала крылья первому хозяину Вернета, конь вряд ли дожил до столь преклонного возраста.
Вскоре подъехал баннерет в щеголеватом гербовом сюрко. Он был верхом на рыжем Авироне в коричневой попоне с изображениями фамильного герба. Герб был сложный — две наклонных синих полосы пересекали дуб на серебряном фоне. Полосы с герба были овеяны старинной легендой, корни которой терялись в далёких жарких землях Палестины, куда в своё время отправился один из предков Артура.
Леменоры всегда питали слабость к помпезности и выбрали девизом громкую фразу: "Только вперёд!". Судя по всему, баннерет не был исключением, во всяком случае на конскую попону он истратил немало.
Барон усмехнулся — в долгах, как в шелках, а строит из себя богатея! — и свысока кивнул Артуру. В качестве формальности убедившись, что тот не намерен пойти на мировую, Джеральд подозвал оруженосца и взял у него копьё; баннерет сделал то же самое.
Всадники разъехались. Затрещали копья, и Джеральд Уоршел покачнулся в седле. Артур подъехал к противнику, чтобы узнать, желает ли тот продолжать поединок на копьях или спешиться и биться на мечах, когда на дороге верхами показалась Жанна; сзади, крепко уцепившись за госпожу, тряслась на конском крупе Джуди, её верная тень.
— Остановитесь, — баронесса отчаянно махала руками, — подумайте о спасении своей бессмертной души! Неужели это нельзя окончить миром? Умоляю Вас, не берите греха на душу!
Она с мольбой переводила взгляд с отца на баннерета. Артур не выдержал. В конце концов, много ли чести убить этого старого спесивца? Пусть катится ко всем чертям!