Поначалу он её даже не заметил, Мэрилин пришлось окликнуть его:
— Святой отец, не проводите ли Вы меня, я боюсь идти одна.
— Куда, дочь моя? — Священник выглядел уставшим: ещё бы, две эмоциональные проповеди подряд.
— Как же, я же говорила Вам утром, — насупилась Мэрилин. От неё пахло её любимыми фиалками и, от волос, васильковой водой. Она так старалась, прихорашиваясь с утра, а он на нее даже не смотрит.
— А, Вы о той семье… — вспомнил Бертран. — Не следует Вам ходить туда: людям, закостенелым в грехе, не помочь словами.
— Смотря, кто их произносит, — улыбнулась Мэрилин. — Ваши проповеди способны смягчить любые сердца.
— Боюсь, Вы преувеличиваете мои достоинства, подталкивая меня к греху гордыни. — Они завернули к церковному кладбищу, направляясь к дому священник.
— О, Вам это не грозит! — рассмеялась девушка.
Остановившись у церковной ограды, она вынула из муфты руки и согрела их дыханием.
— Холодно, — смущенно улыбнулась Мэрилин, — руки мерзнут. Потрогайте, какие холодные.
Девушка протянула ему руку. Он коснулся её — действительно, холодная.
— Носите перчатки, — посоветовал Бертран.
— Я отдала их. Бедняжка Джоан такая мерзлячка! — Она снова рассмеялась и убрала руки в муфту. — Могу я зайти к Вам?
— Зачем?
— Просто посидеть, обогреться. У Вас так хорошо, тихо и уютно. Это потому, что у Вас в доме Бог.
— Разве у Вас дома его нет? — искренне удивился священник.
Мэрилин промолчала. Ей хотелось идти с ним под руку, так, чтобы его руки грели её руки, но она не могла. Он не согласился бы, хитростью этого тоже было не добиться, а сделать это сама она не могла — это бы поставило крест на всех её надеждах.
В доме священника было пусто: служанки не было, наверное, она ушла в деревню на традиционное воскресное гуляние. Бертран прошёл за загородку, сбросил на постель верхнюю одежду, вернулся, осторожно сложил и положил на свой дорожный сундук пелисон и муфту Мэрилин.
Она выглядела смущенной и первые несколько минут стояла посреди комнаты, осматриваясь. Сняв меховую шапочку, Мэрилин положила её рядом с муфтой и присела на корточки возле очага:
— У Вас давно не топлено, а Вы устали… Хотите, я затоплю очаг?
— Не нужно, я сам. — Он заставил себя встать и выйти на улицу за дровами. Когда он вернулся, Мэрилин уже не сидела на корточках, а перебралась на старый, видавший виды табурет. Она поправляла теплые вязаные чулки, сползшие с коленок, и, заметив священника, испуганно вскочила на ноги. Многочисленные юбки с легким шорохом упали, прикрыв то, что никому из мужчин видеть не полагалось. Мэрилин была пунцовой от стыда; первым её порывом было убежать, но она решила остаться, чтобы он не подумал о ней чего-нибудь дурного.
— Как успехи у Уитни? — запинаясь, спросила она. Ей казалось, что Бертран смотрит на её ноги, но он, конечно, не смотрел, а разжигал очаг.
— С Божьей помощью. Сейчас будет тепло.
— Вам не одиноко, святой отец? — Вопрос был опасным, но важным для неё.
— Одиноки только те, кто замкнул свое сердце перед Господом. — Священник лихорадочно размышлял над тем, чем бы накормить гостью. Она, наверное, голодна. Во всяком случае, он бы не отказался от простой сытной трапезы.
— Ваша служанка ушла, очаг остыл… Она, наверное, не оставила Вам обеда. Хотите, я что-нибудь приготовлю?
— Не стоит, я уж как-нибудь…
Но она уже хозяйничала в его кладовой — если Эмма взяла своей добродетелью, то она покорит его своим кулинарным искусством. Мэрилин не сомневалась, что готовит она лучше служанки священника. Она не ошиблась и заслужила скромную (чтобы не давать пищу гордыне) похвалу.
После еды Мэрилин хотела снова завести с ним разговор на личные темы, даже незаметно подсела поближе, но вернулась служанка, так что пришлось ещё немножко посидеть (на этот раз, чтобы почтенная вдова не подумала о ней чего-нибудь дурного) и уйти. Но она искренне надеялась, что он запомнит запах её васильковой воды.
ГлаваXX
Дорога узкой серой лентой вилась среди холмов, то взбираясь вверх, то спускаясь к подножьям. Весна подходила к концу, однако дни по-прежнему стояли пасмурные и прохладные.
Холмистая долина поросла колючим кустарником. Деревьев было мало, попадались они в основном в стороне от дороги и не вносили разнообразия в унылый пейзаж. На холмах шелестела прошлогодняя трава; между ними мелькала робкая новая зелень. Качались на ветру одинокие чахлые деревца.
Небо застилали молочно-серые облака, скрывая долгожданное весеннее солнце.
По дороге в полном вооружении (валлийцы могли устроить засаду в любом месте) вместе с небольшим отрядом (человек десять, не больше) ехал Артур Леменор. Он возвращался с важным донесением к графу Вулвергемптонскому, поэтому был особенно осторожен. Впрочем, в последнее время он всегда был осторожен.
Война начинала ему претить; будь его воля, баннерет предпочёл бы отсидеться где-нибудь вдалеке от неё, но деньги, деньги, деньги… Блеск "презренного металла" давно маячил в его глазах, отравляя сознание. К довершению всего Артур был молод, в нём ещё играла шальная мальчишеская кровь, а любимое занятие мальчишек — игра в войну. Она начинается в детстве с деревянных мечей, синяков и разбитых коленок, продолжается в виде замученных птичек и заканчивается тем, что подросший мальчик, не задумываясь, избивает до крови домашних и без жалости убивает загнанных для него диких зверей. Сначала зверей, а потом людей. Какая разница, кого убивать, если за этим не последует наказания, если другие одобрят тебя? А уж если убиваешь во имя веры Христовой, то убийство становится окончательно узаконенным.
Несмотря на богатый военный опыт, баннерет все ещё не растерял юношеского обаяния. Судьба была милостива к тем девушкам, которые провожали рыцаря печальными взглядами, и уберегла его от увечий и уродливых шрамов. Но с годами он всё же изменился: его лицо больше не напоминало лицо ангела, его черты всё чаще искажали высокомерие и презрения.
Он часто улыбался, шутил, тем самым со стороны производя впечатление приятного во всех отношениях человека. Но, к сожалению, впечатление было обманчивым. Баннерет был непостоянен и легко переходил от стоического спокойствия и приветливого благодушия к безрассудной ярости и жестокости.
Вечерело. Опасаясь валлийцев, Леменор в очередной раз послал своих людей на разведку. Взобравшись на один из холмов, Метью испуганно замахал руками:
— Валлийцы, валлийцы!
Наперерез им неожиданно выскочило человек двадцать, вооружённые боевыми топорами и ножами. Кимры?
— Кажись, это англичане удирают! — хохотнул один из них, высокий, мускулистый, в шерстяном алом пледе, лихо перекинутом через плечо. В сапогах — значит, не настоящий кимр, а житель приграничных земель. — Ба, да тут рыцарь! — присвистнул он. — Куда же Вы собрались, сэр? Невежливо уезжать, не поздоровавшись!
Валлийцы разразились дружным хохотом.
Артур молчал: ответить такому человеку было ниже его достоинства.
— Ишь, какой гордый! А мы вот сейчас подрежем Вашу гордость! В земле-то все будем равны, — лукаво подмигнул валлиец.
Раздался ещё один взрыв хохота.
Не вытерпев оскорблений, не думая о последствиях, Леменор выхватил из рук испуганного оруженосца копьё и метнул в обидчика. Оно пронзило его насквозь.
— Прочь с дороги, собаки! — Баннерет пустил коня галопом. Несколькими ударами меча он снес головы чересчур расхрабрившимся валлийцам и вырвался из окружения. Оглянувшись, Артур увидел, что валлийцы настроены решительно и, что внушало серьёзные опасения, теперь по численности они значительно превосходят его отряд: с холмов на дорогу быстро стекал тёмный людской ручеёк. Вступать с ними в бой было бесполезно, оставалось лишь одно — спасаться бегством. Несмотря на громкий девиз и юношескую гордость, баннерет так и поступил.
Началась стремительная изнурительная скачка по пересечённой местности под аккомпанемент бог знает где притаившихся лучников. К счастью, смертоносный дождь быстро иссяк, но стоил Артуру жизни пары солдат.
Валлийцы преследовали их с настойчивостью гончих, но потеряли отряд Леменора за очередным холмом, потонувшем в лёгком ночном тумане и густых зарослях дикой акации. Можно было немного передохнуть и осмотреться. Казалось, эти бесконечные, поросшими редким лесом холмы были необитаемы, но едва заметная струйка дыма на горизонте говорила, что это не так — там действительно оказалась деревня. Нигде не было слышно ни мычания коров, ни говора людей, хотя то здесь, то там мелькал серый дымок или скрипела дверь; изредка лениво лаяла собака.
Артур въехал в деревню и ещё раз оглянулся — преследователи действительно потеряли след. Немного успокоившись, он задумался о ночлеге.
Артур въехал в деревню и ещё раз оглянулся — преследователи действительно потеряли след. Немного успокоившись, он задумался о ночлеге.
Постоялого двора в деревне не оказалось, так что приходилось рассчитывать на гостеприимство местных жителей. Леменор выбрал для ночлега приземистую постройку, выгодно отличавшуюся от всех прочих. Во-первых, она была больше других, а, во-вторых, было в ней что-то солидное, некрестьянское. Заботливый хозяин тщательно выровнял стены и не поскупился пробить в фасадной стене два окошка. Крыша дома была в полной исправности; двор обнесён добротной оградой.
Перед окнами был разбит небольшой сад, защищённый зелёной изгородью.
Заглянув за забор, Гордон сообщил:
— Там лошади и какие-то люди. Лошади под седлом.
— Можешь описать этих людей?
— Люди, как люди. Их пятеро. Трое слуг, а кто двое других, трудно сказать.
— Что они делают?
— Разговаривают. Один держит под уздцы коня под тёмной попоной. Кажется, конь тоже темной масти, но точно из дорогих. Мне слезать?
Баннерет кивнул и задумался. Чей же конь стоял во дворе? Кто его хозяин? Свой или чужой? Жаль, что в темноте не видно гербовых знаков. Придётся на свой страх и риск послать туда кого-нибудь.
И тут из дома донеслись голоса. Сложно было понять, говорили ли на валлийском или на родном французском.
Леменор спешился, кинул поводья племяннику. Он хотел сам взглянуть, что за люди живут в этом доме, но передумал, услышав доносившуюся со двора валлийскую брань. Разумнее было бы уехать, но в Артуре заговорила авантюрная жилка: ему захотелось подслушать разговор и, по возможности, использовать его во вред врагу.
Внимательно осмотрев ограду, Леменор обнаружил лазейку: наверное, соседские мальчишки бегали в сад воровать яблоки. Велев ждать себя на окраине деревни, баннерет, оставив настороже Эдвина, залез в сад. Осторожно переходя от дерева к дереву, он дошёл до окна.
Разговор в доме возобновился. На его родном языке. Это озадачило Леменора, и он весь обратился в слух.
— Мне бы не деньги вам давать, а вешать надо, ублюдки! — При звуке этого голоса Артур вздрогнул и ухватился за меч. Голос был знакомый, но чей, он никак не мог понять. — Это в последний раз, слышишь! Держи своё подаяние и катись отсюда! — Что-то тяжёлое упало на пол; послышался звон монет.
— Мог бы и поосторожнее, Роу! — обиженно буркнул его собеседник.
— Ничего, соберёшь! Напился, как свинья… Это ты привёл в Лайдхем голоногих тварей?
— Нет, клянусь святым Давидом!
— Да хоть самим Господом Богом! Чтобы я хоть раз поверил одному из ваших ублюдков…
— Полегче, Роу!
— Что полегче? Может, ты мне воскресишь Монтегю? Да не будь ты моим родственником, давно бы гнил в земле!
На несколько минут воцарилось молчание, потом хлопнула дверь.
— А, это ты, Питер… Запомнил всё, что я тебе говорил?
— Да, Ваша милость. — Второй собеседник немного подкашливал. — Я исполню всё в точности, как Вы говорили.
— Хорошо, очень хорошо… Дэвид напишет для тебя письмецо, заберёшь его и отдашь, кому следует.
— Как будет угодно Вашей милости.
— Здесь был кто-нибудь из вустерского ополчения?
— Нет, Богом клянусь! А если и появится, то, будьте уверены, я ничего не скажу!
— Прекрасно. Я не забуду твою верность.
— Я Вам ещё нужен?
— Нет, ступай. И предупреди Дэвида, что он мне скоро понадобится.
Снова раздались шаркающие шаги и скрип затворяемой двери.
— А ведь он порядочная дрянь, а, Роу? — Из комнаты донеслись хриплый хохот и звук наливаемого в кружку эля (или иного крепкого напитка). — Выпьем за здоровье старины Ллевелина!
— Да пошёл ты к чёрту, Ид! И ты, и твой Ллевелин! Чтоб Вы оба подавились своей выпивкой, пожиратели сыра! Вместо того, чтобы напиваться до поросячьего визга, передал бы своим головорезам, чтобы они меня проводили.
— Что, боишься? — расхохотался валлиец. — Неужели ты так быстро превратился в трусливого сайса?
— Заткнись, Ид, а то я не посмотрю, что ты мне родственник…
— Кузен, между прочим.
— Двоюродный. А теперь, кузен, шли бы Вы отсюда. И позовите Дэвида.
Судя по всему, валлиец хотел остаться, но его неумолимый родственник выставил его за дверь. После этого в комнате на время воцарилась тишина. Наконец заговорил тот, кого Ид называл Роу:
— Ну, сделал, что я велел?
— Разумеется, Ваша милость, — ответил звонкий юношеский голос.
— Дай мне, я поставлю печать.
Тихо зашуршал пергамент.
— Вот что… Скажи Айдрису, что больше он не дождётся от меня даже кости. Передай ему…
— Роу, ты там наустикиваешь своего парня на славного Айдроса? — На сцене вновь возник "кузен Ид".
— Славного Айдроса? Ты, наверное, хотел сказать, на мерзавца Айдроса, чьи кости не расплавит даже адская смола? Клянусь святым Давидом, я не ожидал от него такой подлости и больше не намерен платить за его сомнительные услуги! Будь моя воля, я своими руками вздёрнул бы его во имя светлой памяти души Монтегю!
— Но, Роу, он же твой…
— А он вспомнил о том, что я его родственник, когда чуть не угробил меня у Лангхейма? Отныне никакой помощи с моей стороны! Хотя нет, одну услугу я ему всё же окажу. Де Борн, обесчестивший его сестру, сейчас в И***. Ради поруганной чести Райнон я сделаю так, чтобы он задержался там надолго. Но это всё. И, учти, я делаю это ради Райнон, а не ради ее паскудного братца. А теперь, Питер, собачьи потроха, потрудись проводить меня, я уезжаю!
В доме поднялась кутерьма; несколько раз хлопнула дверь. Громогласный голос подвыпившего Ида, икая, пожелал кузену доброго пути и был в цветастых выражениях послан к чёрту. Притаившись в тени дома, Артур видел, как со двора выехала группа всадников и быстро скрылась в ночи. Он не успел их разглядеть, но, судя по затеянной ими перебранке, не меньше половины из них были валлийцами.
Подождав немного, баннерет осторожно заглянул в окно, надеясь разглядеть хоть что-то сквозь мутный бычий пузырь. Ему повезло: окно было выставлено, и Артур беспрепятственно смог заглянуть внутрь.
В комнате никого не было. На столе, в нескольких футах от окна, лежал свёрнутый в трубочку пергамент. Изловчившись, баннерет достал его и рассмотрел: он был запечатан серо-красной печатью с леопардом — печатью графа Роланда Норинстана.
Ну, конечно, как он сразу не догадался! Ведь другое произношение имени Роланд — Роуланд! Отсюда и пресловутый кузен Роу! Да и голос, он десятки раз слышал этот голос, странно, что он сразу не догадался.
Услышав шаги, он быстро положил бумагу на место и поспешил ретироваться. Обругав себя за то, что отослал слуг так далеко, Леменор отыскал Эдвина и послал его за Метью.
Итак, Норинстан, служа короне, сочувствовал валлийцам и собирался отправить на тот свет одного из своих товарищей. Несколько путали карты безупречная репутация графа и общий тон разговора, но печать на пергаменте расставляла всё по своим местам. Кому был адресован тот документ, что было в нем? Но он был оставлен валлийцам, а, человек, поставивший на нём свою печать, не раз открыто признавался, что пользуется связями по ту сторону рва Оффы. И связи эти, несомненно, покоились на родственных узах.
В дальнейшем Артур пожалел о том, что не взял пергамент с собой, пока же он гадал, какую выгоду сможет из него извлечь.
Бывший оруженосец, ныне низведённый до статуса старшего слуги и конюшего, бойко поинтересовался:
— Ну, я пойду, переговорю с хозяином на счёт ночлега?
— Я не буду ночевать в этом доме, — процедил Леменор. Разумеется, ему хотелось вывести на чистую воду хозяина, мелкого валлийского пособника, но баннерет знал, что там засели валлийцы во главе с "кузеном Идом". Он, конечно, пьян, его люди, наверное, тоже, но их много, и деревню они знают, как свои пять пальцев.
— Ну, так я другой дом найду. Я, когда Вас ждал, присмотрел один домик; думаю, он Вам понравится, сеньор.
— Мы уезжаем.
— Как, на ночь глядя? Домик-то славный, а хозяйка вдова…
Метью никак не мог отказаться от мечты провести ночь в тепле, под крылышком какой-нибудь румяной крестьянки, поэтому отчаянно сопротивлялся странному желанию господина.
— У тебя одни бабы на уме! — усмехнулся Леменор.
— Ну, зачем Вам уезжать? — зевая, продолжал настаивать конюший. — Ночью ведь и ехать-то страшно!
— Сказано тебе, что мы здесь не останемся — значит, не останемся! — раздражённо бросил баннерет. — Иди, собери остальных, а то они, собаки, опять напьются!
— Как Вам угодно, сеньор, — тяжело вздохнул Метью и тихо спросил: — Может, всё-таки останемся, сеньор?
— Ступай, шельма! — шикнул на него баннерет и с опаской покосился на темный ряд домов. Интересно, сколько там ещё валлийцев?
На свой страх и риск путники уехали из деревни во враждебную ночную мглу.