Но дуэли с артиллеристами они не выдержали. Загорелся еще один немецкий танк, кажется, это был T-VI, и несколько бронетранспортеров. «Пантеры» начали пятиться, отстреливаясь. Пехота тоже залегла, а через минуту исчезла за валунами.
Так мы отбили их атаку. Похоронили убитых и — в путь. Тогда приказ был: вперед, вперед!
Мы шли на Бухарест.
Однажды на ночь остановились на привал рядом с дорогой. За дорогой начиналось огромное кукурузное поле. Наблюдатели вскоре обнаружили там какое-то движение. Тут же комбат приказал от каждой роты выделить по одному взводу и прочесать поле. От нашей роты, как всегда, послали мой автоматный взвод.
Взводы развернулись в цепь. Пошли. Кукуруза густая, высокая. Но вдоль рядов кое-то видно. Через полкилометра наткнулись на немцев. Завязался короткий бой. Оказалось, разбитая часть. Имели при себе только легкое стрелковое оружие. Выбирались из окружения. Много раненых.
Мы окружили их и начали забрасывать гранатами. Вскоре они прекратили сопротивление и сдались. В плен мы захватили около 300 солдат и офицеров. Эсэсовцев среди них не оказалось. Хорошо, что у нас не было во время боя потерь. Тогда бы солдат трудно было остановить от расправы. Обычно это происходило в первые минуты. За убитых товарищей мстили жестоко. Хотя массовых расправ над пленными я не помню. За это офицеры могли пойти в штрафбат, а солдаты и сержанты — в штрафную роту.
Возле Дуная наши разведчики в одном румынском селе обнаружили расположившийся на отдых немецкий маршевый батальон. Сила немалая. Свежее подразделение. Полк сразу окружил его, и весь батальон, около 400 человек, сдался в плен. Ни одного выстрела не прозвучало. Этих тут же построили в колонну и отправили под охраной в тыл. Обычно пленных тщательно обыскивали, изымали спрятанное оружие и различные предметы, которые можно использовать как оружие. Солдаты, дело обычное, тут же рассовывали по карманам зажигалки, сигареты, консервы, часы. Офицеры это дело, конечно, старались пресекать. Но за всеми не доглядишь. Так вот этим сигареты оставили. Потому что обошлось без потерь.
Наши танковые и механизированные корпуса были уже в Бухаресте, когда мы только подходили к румынской столице. На лошадях мы продвигались быстрее, чем пешими колоннами, но все же танки шли быстрее.
Перед Бухарестом получили приказ: в город не вступать, обойти объездными, дорогами и выйти к Дунаю. Так мы вступили в Силестрию. Остановились напротив болгарского города Туртукай. Он виднелся на той стороне Дуная. Это было 4 сентября 1944 года.
Мы смотрели на румынские и болгарские деревни и города. Жили здесь люди неплохо, можно сказать, зажиточно. Все у них имелось. Дома хорошие, просторные. Дороги куда лучше наших. Земля плодородная, все на ней росло. Зачем они полезли к нам? А ведь полезли все: и румыны, и венгры, и чехи, и итальянцы. Болгары тоже с немцами были заодно.
Наш батальон, поротно, расположился в парке на берегу Дуная в Силестрии. Всех солдат и сержантов предупредили: ко всему, в том числе к окружающей среде, особенно к деревьям, относиться бережно. Для туалетов отвели специальные места, выкопали ямы и соорудили тростниковые стены. Солдаты посмеивались: в Европу, дескать, пришли — и поссать на свободе нельзя. А многим хотелось. После боя всегда так, когда уже не летали пули и осколки, когда нет никакой опасности и немцы ушли далеко, солдаты любили помочиться прямо на бруствере… Обычай такой был. После боя, когда противник дрогнул и отступил…
Наконец-то занялись чисткой и приведением в порядок личного оружия. На марше и во время боев чисткой оружия заниматься было некогда. Так, протирали по-быстрому, чтобы не заклинило. А тут появилось время. Солдат в такие часы всегда надо чем-то занять. Иначе не удержишь. Тут же в голову полезет разная блажь: трофеи, выпивка, женщины…
Пулеметчики заряжали диски. Когда пошли в наступление и начались бои в населенных пунктах, мы больше стали расходовать бронебойно-зажигательных патронов. Вот пулеметчики снова и заряжали бронебойно-зажигательными. Автоматчики драили свои ППШ и тоже заряжали запасные диски. Старшина роты осмотрел всех, составил список и начал замену старого, рваного обмундирования на новое. Иногда, правда, на не совсем новое, но добротное. Был у него в обозе кое-какой обменный фонд. Обоз у старшины теперь стал большим, хозяйство сразу разрослось, когда появилась возможность его свободно перемещать с места на место за наступающей ротой. Трофейные кони здорово нам помогали. На берегу Дуная солдаты устроили стирку. На кустах развесили на просушку гимнастерки, брюки, портянки. Сами помылись. Хоть и сентябрь, а вода в Дунае была еще теплая. Те, кто воевал с Днепра, вспоминали Днепр недобрым словом.
После помывки и стирки солдаты моего взвода снова стали выглядеть опрятными.
Я не купался. И вот почему. Стал за собой замечать: всегда в одно и то же время, во второй половине дня, меня начинает знобить. Петр Маркович тоже заметил, что я мучаюсь. И однажды, внимательно посмотрев на меня, сказал:
— Малярия.
Малярия выматывает силы. Тело все трясет как в лихорадке.
В полку заболело около трехсот человек. В основном солдаты, сержанты и лейтенанты из числа командиров взводов. Окопный народ.
Всех нас собрали в одно место. Организовали своеобразный лазарет под открытым небом. Мы лежали на камышовых циновках, покрытых плащ-палатками. Но лечить от малярии под открытым небом… Когда начинается приступ, мерзнешь даже в жару. Трясет. И это продолжается полтора-два часа. Потом бросает в жар. Обливаешься потом. Белье становится мокрым. Надо сразу же переодеться. Если есть сменное белье. И вот мы лежали на циновках. Нас лечили.
В «госпиталь» пришел мой связной Петр Маркович Мельниченко. Пришел навестить меня. Посмотрел, поинтересовался, как нас тут кормят, чем лечат. И сказал:
— Кормежка у вас тут, ребята, хорошая. Но лекарства… Пойду схожу к старшине. У него кое-что должно быть…
Пошел. Вернулся скоро. Довольный. Развязал свой сидор, вытаскивает бутылку водки. Не фляжку, а настоящую, стеклянную бутылку, запаянную сургучом. Налил нам, кто рядом лежал, по полстакана водки, добавил туда по половине столовой ложки соли.
— Пить, когда затрясет, — строго-настрого приказал он.
И вот, когда пришло время в очередной раз дрожать от озноба, я выпил это снадобье. Сразу почувствовал некоторое облегчение. На второй и третий день я повторил процедуру, соблюдая ту же дозу. На четвертый день ознобом меня уже не било. За прошедшие дни я сильно ослабел. А тут немного приободрился. Ребята, которые рядом лежали, и говорят врачам:
— Не те лекарства вы нам даете.
— Как не те? Хинин. Как положено.
— Ваш хинин плохо помогает. — И рассказали, чем мы лечимся.
Вначале они даже возмутились. Но у них ведь тоже приказ: как можно быстрей вернуть в строй заболевших малярией. А больных много. И с того дня врачи стали давать нам другие лекарства: хинин, желтые такие таблетки, и — по полстакана водки с солью. Дело быстро пошло на поправку.
8 сентября после завтрака командир роты собрал нас, командиров взводов, и приказал готовить личный состав взводов к переправе через Дунай.
Переправляли нас румынские речники на грузовых баржах. Судами они управляли умело, ловко. Минометная и пулеметная роты погрузились на буксиры. Тут же, на баржах, мы держали в поводу своих обозных лошадей. Переправа длилась не больше получаса.
Так что через полчаса мы оказались в Болгарии. В Туртукае. Наших войск там пока еще не было. Болгары смотрели на нас через Дунай и ждали, что будет.
На набережной Туртукая нас встречали власти города и почетный караул болгарской воинской части. Их военный духовой оркестр играл Гимн Советского Союза.
На болгарский берег первыми сошли с буксира командир нашего 8-го гвардейского полка полковник Панченко и офицеры штаба. Все при орденах, в новых гимнастерках. У них снабжение получше нашего. Командир болгарской воинской части, стоявшей в карауле, отдал ему рапорт. Затем оркестр снова заиграл марш, но уже другой, свой. И болгарские солдаты почетного караула прошли строевым шагом мимо группы наших офицеров и левого фланга полка. Шли лихо, так и чеканили шаг. Мы бы так не смогли.
На набережной собралось много народу. Болгары и болгарки. В руках букеты цветов. На лицах радостные улыбки. Радость болгар была искренней. Так мы, солдаты Красной армии, и вошли в Туртукай — в сопровождении болгар, которые дарили нам цветы. Так и вошли все в цветах. Тут уже появился наш, полковой духовой оркестр. Заиграли наш марш, и мы — пошли.
При входе в город нас встретили старики-болгары, которые помнили еще бои с турками на Шипке в 1877–1878 годах, когда русские солдаты пришли освободить их от турецкого ига. Повзводно начали уводить нас к себе. В каждом дворе, прямо под яблонями и среди виноградных лоз, были накрыты столы. Болгары угощали нас красным вином, сыром, брынзой, хлебом, виноградом, грушами, яблоками.
На набережной собралось много народу. Болгары и болгарки. В руках букеты цветов. На лицах радостные улыбки. Радость болгар была искренней. Так мы, солдаты Красной армии, и вошли в Туртукай — в сопровождении болгар, которые дарили нам цветы. Так и вошли все в цветах. Тут уже появился наш, полковой духовой оркестр. Заиграли наш марш, и мы — пошли.
При входе в город нас встретили старики-болгары, которые помнили еще бои с турками на Шипке в 1877–1878 годах, когда русские солдаты пришли освободить их от турецкого ига. Повзводно начали уводить нас к себе. В каждом дворе, прямо под яблонями и среди виноградных лоз, были накрыты столы. Болгары угощали нас красным вином, сыром, брынзой, хлебом, виноградом, грушами, яблоками.
Это были истинно братские застолья. Они запомнились. Нигде нас так не встречали, как в Болгарии.
Во второй половине дня пришел связной от командира роты: на построение. Мы встали из-за стола, поблагодарили хозяев за гостеприимство и доброе угощение. Пьяных среди моих автоматчиков не оказалось.
Болгары смотрели на нас, трогали нашу одежду. Они увидели русских людей, перенесших все тяготы войны с фашистской Германией. Они думали, что немецкую армию никто не сможет одолеть.
Нас построили, провели перекличку. И ротными колоннами полк пошел на Софию.
Шли полевыми дорогами. Дороги петляли между пологими холмами. К югу холмы поднимались все выше и выше. Вокруг — кукурузные поля или виноградники и фруктовые сады.
Населенные пункты, села, хутора лежали в низинах между холмов. Как правило, возле родников, озер и по берегам небольших речушек. За время перехода мы не видели ни одного села, которое бы стояло возле дороги. Хутора словно прятались от дорог. Закрывались ярусами фруктовых деревьев. Мы даже церквей не видели.
Очередной дневной марш наш завершался. Мы уже поглядывали по сторонам, где командиры прикажут остановиться на привал. Справа от дороги в поле табачные плантации перемежаются с кукурузными. Там работали турки, мужчины и женщины. Они не ожидали нашего появления. И вот увидели русских солдат в походных колоннах при полной боевой выкладке, испугались и стали разбегаться. Лошадей быстро выпрягали и отпускали на волю, чтобы не достались нам, если мы вздумаем пополнить ими свои обозы. Мы, автоматчики, наблюдали за одной турчанкой. Она выпрягала коня прямо перед нашим взводом, потому мы и разглядели ее хорошенько. Вот она освободила коня от упряжи и, чтобы тот убежал в кукурузу и не достался русским, несколько раз вытянула его по бокам и крупу длинным кукурузным стеблем, так что тот с треском переломился. Конь взвился и неожиданно кинулся в нашу сторону. Турчанка растерялась. Остановилась. Смотрела то на нас, то на своего коня. Мы остановились, смотрели на нее и смеялись. Она продолжала стоять. Конь побрел в кукурузу. Она немного успокоилась, пришла в себя и, видя, что мы не опасны, тоже засмеялась и пошла в кукурузу. Раза два оглянулась. Одета она была по-мусульмански: в широкое разноцветное платье, в женские штаны из чисто красного материала, а на голове повязан платок весь в красных цветах, концами опущенный на плечи. Из-под платка до поясницы свисали черные волосы.
Мои автоматчики долго оглядывались на нее, пока она не скрылась в зарослях кукурузы.
Вечером — привал. Нас все же отвели подальше от этого поля и турчанок. Ночевали тут же, у дороги. Утром снова построение, перекличка и — вперед. Прошли 60 километров, и тут поступил неожиданный приказ: возвращаться обратно в Румынию.
На Софию, другими дорогами, шли другие наши части. Тогда мы не знали, что одна из армий 3-го Украинского фронта до конца войны останется в Болгарии для прикрытия южной границы с Турцией. Это была 37-я общевойсковая армия.
А наш марш по Болгарии заканчивался. Шли быстро. Не останавливались даже ночами. Назад, к Дунаю. Дунай мы перешли между болгарским городом Рущуком и румынской Добруджей по наплавному мосту, наведенному нашими саперами буквально накануне.
Вода в Дунае была не голубой, как в других реках, которые нам довелось переходить, а мутно-песочного цвета. Тогда же мы услышали о Дунае такую байку, что, мол, это международная канализация. Посмеялись над теми, кто купался в Дунае, когда стояли в Силестрии.
Мост, по которому мы возвращались в Румынию, усиленно охранялся зенитными орудиями. Расчеты постоянно дежурили возле установок.
Место для привала мы нашли в небольшом лесу. Сюда же подоспели кухни. Наконец-то солдаты получили горячее. Предыдущие двое суток, во время марша, мы кормились тем, что выносили нам на дорогу сердобольные болгарки. Но, правда, на те гостинцы тоже никто не обижался, потому как бутылка вина лежала в каждом узелке, который женщины совали нам в руки.
Подошли и наши обозы. Потянулись тылы. Подводы мы укрыли в лесу, а лошадей ездовые выгнали попастись на опушку леса.
Обмундированы мы были по-летнему, в гимнастерки и пилотки, да в незаменимые в любую погоду плащ-палатки. И под снегом в них хорошо, и под дождем, и под солнцем. Вот и вся форма одежды. Ночи на юге в сентябре становились уже холодными. Так что спасали нас от ночного холода плащ-палатки. Каждый солдат берег свою плащ-палатку, ухаживал за ней, как мог. У всех они были штопаные-перештопаные.
Когда мы отдыхали на очередном привале, прибыло пополнение, призванное полевыми военкоматами. Мы удивились. Как, в Румынии? Полевыми военкоматами? Когда пополнение пришло в роты, мы увидели, что это — русские, наши. В Румынии наши войска освободили много концлагерей, где содержались военнопленные. После проверки офицерами Смерша многих из них, кто не был истощен и кто изъявлял желание воевать, направляли в маршевые роты и — на передовую. Многие из них в плен попали в сорок первом году, в первые дни войны, раненые или контуженые. Они очень хотели воевать, буквально рвались в бой. Правда, некоторые из них получили глубокие психологические травмы. Эти травмы проявлялись по-разному. Некоторые, к примеру, до первого боя боялись противника. Просто патологический страх. Потом, когда видели трупы немцев, перебарывали в себе этот страх и становились хорошими, стойкими солдатами. Такими же, как и все.
В первую стрелковую роту поступило 25 человек. Из них шестеро — в наш автоматный взвод. Сразу появились проблемы. Винтовку-то они знали, но вот пистолет-пулемет Шпагина, которым был вооружен наш первый автоматный взвод, они видели впервые.
Я сразу же организовал ускоренные курсы обучения. С новичками занимались и сержанты, и бывалые солдаты. В основном вновь прибывших обучал мой помкомвзвода старший сержант Менжинский и командиры отделений. Но контрольные занятия по изучению матчасти ППШ проводил и я. Сначала «молодых» научили собирать и разбирать автомат, потом освоили заряжание магазина. Вскоре наши «румыны», как их в шутку в первое время называли мои автоматчики, ловко собирали-разбирали автомат, заряжали и разряжали магазины емкостью 71 патрон. Я видел, что автомат им нравился, и они были рады, что попали в наш, автоматный взвод, дорожили гвардейским званием. На марше, на выходе из леса, провели практические занятия со стрельбой.
Что смогли, мы им дали. Но основной курс пополнение должно было пройти в бою.
Пожилых солдат, прибывших с пополнением в мае 1944 года, когда по тылам подчищали всех подряд, я перевел в обоз, назначил ездовыми. На три подводы, которые мы имели в обозе, автоматный взвод выделил троих человек. Из них одного забрал в свое хозяйство старшина роты. И ездовыми остались братья Бабенко. Одному из них было сорок восемь лет, другому пятьдесят. Любой из них годился мне в отцы.
Теперь мы ехали на повозках. Телеги широкие, прочные. На каждой, вместе с ездовым, помещалось по девять человек — полностью одно отделение с оружием и боекомплектом. Тащила телегу пара добротных коней. Ездовые о них хорошо заботились, вдоволь кормили, и тащили они нас и наше имущество по всем дорогам безотказно.
Перед боем подводы мы отправляли в тыл, иногда километров за двенадцать-пятнадцать. Вместе с ездовыми. Их собирал под свою руку старшина Серебряков.
Переброска солдат на подводах на конной тяге позволяла сохранить силы личного состава взводов перед боем. Можно было также выполнять небольшие маневры. Быстро перебросить часть батальона или роты на тот или иной участок. Конечно, подвода и пара лошадей, пускай даже надежных, — это не бронетранспортер с бронированной обшивкой и крупнокалиберным турельным пулеметом, но все же маневренность у нас увеличилась значительно. Кормили лошадей в основном трофейным зерном: овсом, ячменем или кукурузной мукой. Вот откуда у лошадей были силы. Захватывали мы фураж в немецких обозах, в товарных вагонах на железнодорожных станциях. Иногда кое-что доставала разведка. В каждом взводе всегда было по одному-два мешка зерна и два-три тюка прессованного сена.