Все. О! Не-ет!
Тетцель. Милые мои цыплятки, разве я вас не люблю?
Крестьянин. Любишь, любишь!
Тетцель. Я — это церковь, братья мои, вне церкви нет любви. Церковь — общая наша мать, монахи и священники заботятся о всех ее сыновьях, все равно, обездоленных или богатых. Ее материнская любовь не знает пределов.
Звон колокольчика и звуки трещотки. Появляется прокаженный. Крестьяне отбегают на край сцены. Возгласы страха.
Что это?
Священник и монахи бегом укрываются e церкви.
Крестьянин (показывая ему пальцем на прокаженного). Вот он!
Вот он! Берегитесь! Прокаженный!
Тетцель (в ужасе). Господи Иисусе Христе! (Пауза.)
Гёц подходит к прокаженному.
Гёц (показывая Тетцелю на прокаженного). Поцелуй его!
Тетцель. Фу!
Гёц. Если церковь, не ведая ни брезгливости, ни отвращения, любит даже самых обездоленных своих сыновей, то отчего же ты его не поцелуешь?
Тетцель отрицательно мотает головой.
Иисус заключил бы его в объятия! Я люблю его сильней, чем ты. (Пауза. Подходит к прокаженному.)
Прокаженный (сквозь зубы). Еще один хочет разыграть номер с поцелуем прокаженного.
Гёц. Подойди ко мне, брат мой!
Прокаженный. Так я и знал. (Подходит к нему неохотно.) Не могу отказать, если речь идет о вашем спасении... Но только давайте быстрей... Все они на один лад. Можно подумать, что господь бог наградил меня проказой нарочно, чтобы предоставить им возможность попасть на небеса.
Гёц хочет расцеловать его.
Только не в губы.
Поцелуй.
Тьфу! (вытирает лицо.)
Тетцель (начинает смеяться). Ну и что? Ты доволен? Смотри, как он вытирает рот. Может быть, с него сошла проказа? Ну! Прокаженный, как жизнь?
Прокаженный. Жилось бы лучше, если бы на свете было поменьше здоровых и побольше прокаженных.
Тетцель. Где ты живешь?
Прокаженный. С другими прокаженными в лесу.
Тетцель. А чем вы заполняете свой день?
Прокаженный. Рассказываем друг другу истории о прокаженных.
Тетцель. Зачем пришел в деревню?
Прокаженный. Поглядеть, нельзя ли и мне подцепить индульгенцию.
Тетцель. В добрый час!
Прокаженный. А они и вправду продаются?
Тeтцeль. За два гроша.
Прокаженный. У меня ни гроша.
Тетцель (торжествует, обращаясь к крестьянам). Смотрите! (Прокаженному.) Вот прекрасная, совсем новехонькая индульгенция. Что тебе больше по душе? Получить индульгенцию или поцелуй?
Прокаженный. Черт возьми...
Тетцель. Я поступлю, как ты захочешь. Выбирай!
Прокаженный. Черт возьми, лучше дай ее мне!
Тeтцeль. Вот она, получай ее даром, во имя господа. Это тебе подарок от святой матери церкви. Держи!
Прокаженный. Да здравствует церковь!
Тетцель кидает ему индульгенцию. Прокаженный хватает ее на лету.
Тетцель. А теперь убирайся!
Прокаженный уходит. Звуки колокольчика и трещотки.
Тетцель. Что? Чья любовь сильней?
Все. Твоя! Твоя! Ура Тетцелю!
Тетцель. Ну, братья мои. Чья очередь? За сестру, умершую в дальних краях.
Флейта.
За теток, которые тебя воспитали! За отца и мать! За старшего сына! Платите! Платите! Платите!
Гёц. Собаки! (Ударяет кулаком по столу с такой силой, что барабан скатывается по ступенькам.) Христос изгнал торгующих из храма... (Останавливается, глядит на молчаливых и враждебных крестьян, опускает капюшон на лицо, стоя перед церковной стеной, со стоном.) О! О! О! Позор мне! Не умею с ними говорить. Господи, укажи мне путь к их сердцам!
Крестьяне глядят на него. Тетцель ухмыляется. Крестьяне глядят на Тетцеля. Тетцель подмигивает одним глазом, прикладывает палец к губам, повелевая молчать, и кивком указывает им на вход в церковь. Сам он входит в церковь на цыпочках.
Крестьяне входят в церковь, вносят туда статую святой на носилках; все исчезают. Минута молчания, затем на пороге церкви появляется Генрих в светской одежде.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Генрих, Гёц, Насти.
Генрих (спускается к Гёцу, не замечая Насти). Ты душу принимаешь за овощи.
Гёц. Кто это говорит?
Генрих. Огородник может решать, что хорошо для моркови, но никто не может решать за другого, что есть благо.
Гёц. Кто это говорит? Генрих?
Генрих. Да.
Гёц (поднимается и откидывает капюшон). Я был уверен, что вновь увижу тебя после первого же своего ложного шага. (Пауза.) Зачем ты здесь? Ищешь пищу для ненависти?
Генрих. «Сеющий добро пожнет его». Ты это говорил, не так ли?
Гёц. Сказал и вновь повторяю. (Пауза.)
Генрих. Я пришел, чтоб собрать твой урожай.
Гёц. Слишком рано. (Пауза.)
Генрих. Вот твоя первая жатва — умирает Катерина.
Гёц. Умирает? Упокой, господи, душу ее. Чего же ты хочешь от меня?
Генрих смеется.
Не смейся. Ты отлично видишь, что не умеешь смеяться.
Генрих (как бы извиняясь). Он строит мне рожи.
Гёц (живо оборачиваясь к Генриху). Кто? (Понимает.) Значит, вы уже больше не расстаетесь?
Гeнрих. Ни на минуту.
Гёц. Хорошая компания.
Генрих (проводит рукой по лицу). Он бывает надоедлив.
Гёц (подходит к Генриху). Генрих... Если я причинил тебе зло, прости меня.
Генрих. Простить тебя? И ты повсюду станешь хвастать, что превратил ненависть в любовь, как Христос превратил воду в вино?
Гёц. Твоя ненависть принадлежит мне. Я освобожу тебя от нее и от дьявола.
Генрих (изменившимся голосом, словно кто-то другой говорит его устами). Во имя отца, сына и святого духа. Отец — это я, дьявол — сын мой, ненависть — святой дух. Тебе легче разбить небесную троицу, чем разорвать нашу тройственную связь.
Гёц. Тогда прощай! Отправляйся в Вормс читать свои проповеди. Давай встретимся через девять месяцев.
Генрих. Я больше никогда не вернусь в Вормс, я больше никогда не буду читать проповеди. Теперь, шут, я уже не принадлежу церкви. Меня лишили права служить мессу и отпускать грехи.
Гёц. В чем тебя обвиняют?
Генрих. Что я за деньги выдал город.
Гёц. Грязная ложь!
Генрих. Эту ложь распространил я сам. Я поднялся на амвон и признался во всем перед всеми, рассказал о своем корыстолюбии, о своей зависти, о непослушании и плотских желаниях.
Гёц. Ты лгал.
Генрих. Ну и что ж? Весь Вормс говорил, что церковь из ненависти к беднякам повелела мне выдать их врагу на растерзание. Надо было дать возможность церкви свалить все на меня.
Гёц. Раз так — ты искупил свою вину.
Генрих. Ты отлично знаешь — искупить ничего нельзя.
Гёц. Это верно. Ничего ничем не сотрешь. (Пауза. Внезапно подходит к Генриху.) Что с Катериной?
Генрих. Порча в крови, тело в язвах. Вот уже три недели, как она не спит и не ест.
Гёц. Почему ты не остался при ней?
Гeнрих. Я ей ни к чему, и она мне тоже.
Гёц. Ее надо лечить.
Генрих. Ей нет исцеленья. Она должна умереть.
Гёц. От чего она умирает?
Генрих. От стыда. Ей внушает ужас собственное тело, которого касались руки стольких мужчин. Еще больше отвращения внушает ей собственное сердце, потому что в нем остался твой образ. Ты — ее смертельная болезнь.
Гёц. Поп, теперь уже новый год, а я не признаю прошлогодних заблуждений. За этот грех я буду вечно расплачиваться на том свете, но здесь с ним покончено. Я не могу терять ни минуты.
Генрих. Значит, есть два Гёца.
Гёц. Да, два: живой, который творит Добро, и мертвый, который творил Зло.
Генрих. И ты похоронил свои грехи вместе с покойным?
Гёц. Да.
Генрих. Превосходно. Только сейчас Катерину убивает не покойник, а прекрасный, чистый Гёц, посвятивший себя любви.
Гёц. Ты лжешь! Преступен тот, другой Гёц.
Генрих. Тут не было преступления. Осквернив ее, ты дал ей намного больше того, чем сам обладал: ты дал ей любовь. Она любила тебя, не знаю за что. В один прекрасный день тебя коснулась благодать. Тогда ты дал Катерине кошелек и прогнал ее. Вот от чего она умирает.
Гёц. Мог ли я жить со шлюхой?
Генрих. Да, потому что ее сделал шлюхой ты!
Гёц. Я должен был отказаться от Добра или от нее.
Генрих. Но ты мог бы спасти ее, а вместе с ней и себя, если бы оставил при себе. Но что я говорю? Спасти одну душу, одну-единственную душу? Может ли до этого снизойти такой человек, как Гёц? У него планы пограндиозней.
Гёц (внезапно). Где она?
Генрих. На твоих землях.
Гёц. Значит, она захотела вновь меня увидеть?
Генрих. Но в пути ее подкосила болезнь.
Гёц. Где она?
Генрих. Не скажу. Ты и так причинил ей слишком много зла.
Гёц (сжимая кулак в ярости). Я... (Успокаивается.) Хорошо я найду ее сам. Прощай, Генрих! (Кланяется в сторону дьявола.) Мое почтение. (Поворачивается к Насти.) Пойдем, Насти!
Генрих (пораженный). Насти!
Насти хочет последовать за Гёцем. Генрих преграждает ему путь.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Генрих, Насти.
Генрих (смущенно). Насти! (Громче.) Насти, я искал тебя! Остановись! Я должен с тобой поговорить. Презирай меня сколько хочешь, но только выслушай. Я прошел по владениям Шульгейма. Мятеж зреет.
Насти. Дай мне пройти, я все знаю.
Генрих. Ты хочешь мятежа? Скажи, хочешь?
Насти. Что тебе за дело? Дай пройти!
Генрих (раскинув руки). Ты не пройдешь, пока не ответишь.
Насти (глядит на него молча, затем решается). Хочу я или нет, никто уже не может помешать.
Генрих. Я могу! За два дня я могу воздвигнуть плотину, которая преградит путь морю. За это я хочу, чтоб ты, Насти, меня простил.
Насти. Опять игра в прощение? (Пауза.) Надоела она мне. Я в ней не участвую. Я не уполномочен ни проклинать, ни отпускать грехи. Это дело господа.
Генрих. Если бы господь дал мне выбрать между твоим и его прощением, я выбрал бы твое.
Насти. Ты сделал бы дурной выбор — пожертвовал бы вечным блаженством ради пустого звука.
Генрих. Нет, Насти, я отказался бы от прощения на небесах ради того, чтобы быть прощенным на земле.
Насти. Земля не прощает.
Генрих. Ты мне надоел.
Насти. Что такое?
Генрих. Я не с тобой говорю. (Насти.) Ты не облегчаешь мне задачу. Меня толкают к ненависти, а ты мне не хочешь помочь. (Трижды крестится.) Ладно. Теперь он на минутку оставит меня в покое. Времени нет, слушай внимательно! Крестьяне готовятся, они хотят вести переговоры с баронами. Это дает нам несколько дней.
Насти. И что же ты станешь делать?
Генрих. Ты знаешь крестьян. Они дадут себя разрубить на куски ради церкви. В здешних деревнях больше веры, чем во всей остальной Германии.
Насти (качает головой). Твои попы бессильны. Их любят, это верно, но, если они осудят мятеж, их проповедь будет гласом вопиющего в пустыне.
Генрих. Не на их речи я рассчитываю, а на их молчание. Представь себе: вдруг, пробудившись утром, крестьяне увидят, что двери церквей распахнуты и храмы пусты: птичка улетела. Ни души перед алтарем, ни души в ризнице, ни души подле усыпальницы, ни души в доме священника.
Насти. А это возможно?
Генрих. Все готово. Есть у тебя здесь люди?
Насти. Есть кое-кто.
Генрих. Пусть ходят по стране и кричат громче всех. Главное, пусть богохульствуют. Нужно, чтобы они вызывали бунт, сеяли ужас. А в следующее воскресенье пусть захватят священника в Риги во время проповеди, пусть утащат его в лес и вернутся оттуда с мечами, запятнанными кровью. Священники всей округи ночью тайком покинут деревни и отправятся в замок Маркштейна, где их ждут. С понедельника бог вернется на небеса. Детей больше не станут крестить, грехи не будут отпускать, больные будут умирать без причастия. Страх удушит мятеж.
Насти (раздумывая). Может, так и будет...
Дверь церкви раскрывается. Доносятся звуки органа. Крестьяне выходят, неся на носилках статую святой.
Генрих. Насти, молю тебя, если дело удастся, скажи мне, что ты меня прощаешь!
Насти. Я бы и рад сказать. Но беда в том, что я знаю, кто ты.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Спустя две недели. Церковь; все жители деревни укрылись там и больше не выходят, там же они едят и спят; в эту минуту они молятся. Насти и Генрих глядят, как они молятся.
Мужчины и женщины на полу. В церковь перенесли больных и калек. Стоны и движение у подножия алтаря.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Молящиеся крестьяне, Насти и Генрих.
Насти (про себя). Не могу их больше слышать! Увы! У вас не было ничего, кроме гнева, и я сам погасил его.
Генрих. Ты что говоришь?
Насти. Ничего.
Генрих. Ты недоволен?
Насти. Да, недоволен.
Генрих. Повсюду люди толпятся в церквах. Страх сковал их. мятеж убит в зародыше. Чего ты еще хочешь?
Насти не отвечает.
Значит, я буду радоваться за нас двоих.
Насти бьет его.
Что на тебя нашло?
Насти. Если станешь радоваться, я переломаю тебе ребра.
Генрих. Ты не хочешь, чтобы я радовался нашей победе?
Насти. Не хочу, чтобы ты радовался, заставив ползать людей.
Генрих. Я сделал все ради тебя и с твоего согласия. Не усомнился ли ты в самом себе, пророк?
Насти пожимает плечами.
Ведь ты не в первый раз им лжешь.
Насти. Но я в первый раз бросил их на колени, помешал им защищаться. Впервые вступил в сговор с суеверием, впервые заключил союз с дьяволом.
Генрих. Тебе страшно?
Насти. Дьявол — творение господа. Если господь захочет, дьявол мне подчинится. Я задыхаюсь в этой церкви. Выйдем!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Генрих, Насти, Гёц.
Генрих и Насти собираются выйти из церкви.
Гёц (входит и направляется к Генриху). Собака, для тебя все средства хороши, чтобы выиграть пари? Ты заставил меня потерять две недели. Я десять раз обошел свои впадения, разыскивал ее повсюду, а теперь узнал, что она была здесь. Больная, тут, на каменном полу. И в том моя вина!
Генрих высвобождается от него и выходит вместе с Насти.
(Повторяет про себя.) Моя вина... Пустые слова... Ты ждешь, что мне станет стыдно, но я не стыжусь. Гордыня сочится из моих ран. Вот уже тридцать пять лет, как я подыхаю от гордыни. Я умираю со стыда... Дальше так нельзя! (Резко.) Лиши меня мысли! Отыми ее у меня! Сделай, чтобы я забыл о себе. Преврати меня в насекомое! Да будет так!
То возрастает, то стихает бормотание молящихся крестьян.
Катерина! (Проходит сквозь толпу, вглядываясь в каждого, и зовет.) Катерина! Катерина! (Подходит к распростертому на плитах телу, приподнимает одеяло, тут же опускает его. исчезает за колонной. Слышно, как он продолжает звать.)
Катерина!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Крестьяне одни. Часы на башне бьют семь. Один из спящих на полу просыпается и вскакивает.
1-й мужчина. Который час? Какой теперь день?
2-й мужчина. Сегодня воскресенье. Теперь семь часов. Нет, сегодня не воскресенье.
Голоса. Пришел конец воскресеньям, конец пришел. Больше их никогда не будет. Наш священник унес их с собой. — Он оставил нам только будни, проклятые дни труда и голода.
1-й мужчина. Ну, к дьяволу все это! Лучше снова усну. Разбудите меня, когда настанет Страшный суд.
Женщина. Давайте помолимся.
Хильда входит, неся в руках охапку соломы. За ней следуют две крестьянки, которые также несут солому.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же, Хильда, потом Гёц.
1-я женщина. Хильда! Это Хильда.
2-я женщина. Как хорошо, что ты пришла! Что слышно в деревне, расскажи нам.
Хильда. Рассказывать нечего. Всюду тишина. Только скотина мычит от страха.
Чей-то голос. А погода хорошая?
Хильда. Не знаю.
Голос. Ты не взглянула на небо?
Хильда. Нет. (Пауза.) Я собрала солому, чтобы сделать постели для больных. (Двум крестьянкам.) Помогите мне!
Они укладывают больного на соломенную подстилку.
Вот. Теперь этого.
Делают то же.
И эту.
Они подымают старую женщину, которая начинает всхлипывать.
Не плачь, прошу тебя. Не расстраивай их. Перестань, бабушка, не то они все заплачут вместе с тобой.
Старуха (всхлипывая). Там мои четки... (Показывает на пол, где она лежала.)
Хильда (рассердившись, берет четки и кидает ей на колени). Держи! (Успокаивается и говорит более мягким тоном.) Молись же, молись! Лучше молитва, чем слезы, — шуму меньше. Нет, погоди, нельзя и молиться и плакать! (Вытирает старухе глаза своим платком.) Вот, утри слезы. Хватит. Не плачь, говорю тебе. Мы не виновны, и бог не вправе нас карать.