Закрыл глаза и сосредоточился изо всех сил, «наводясь» на голоса внутри здания. Ища слова, которые люди будут повторять, скорее всего. В считаные секунды ухватился за нужные ниточки. Да, похитители снова звонили. Да, они не собираются обнародовать это, кто бы этого ни потребовал. «Мы скажем только то, что послужит цели!» — настаивал один. «А это цели не послужит». — «Они угрожают убить еще одного ребенка?»
Лепетание, возражения, аргументы, контраргументы. Багамский банк не идет на сотрудничество вообще, да и, честно говоря, нанятые хакеры так и не нашли никаких зацепок.
Но на теле девочки, будь снаружи дождь или нет, пусть оно и лежало в полосе прибоя, нашли частицы почвы, на туфлях и одежде. Это почва из округа Мэрин. Заключение не окончательное, но отсутствие следов почвы из других районов уже обнадеживает.
Для Ройбена это стало лишь подтверждением тому, о чем он и сам догадывался.
Полицейские машины ездили по лесным и горным дорогам, установили посты, обыскивали дома, один за другим. Значит, органы правопорядка будут единственным его врагом в его собственных поисках.
Он уже садился в машину, когда что-то неожиданно остановило его. Запах. Запах зла, тот самый, который он неоднократно ощущал прежде.
Ройбен неуверенно повернулся, не желая отвлекаться от главной задачи, поиска похищенных, и услышал голоса, отчетливо, среди гомона репортеров. Два голоса, молодые, насмешливые, задающие невинные вопросы, благодарящие за ответы на вопросы, которые они и так знают. Зловещие, характерные, не вызывающие сомнений. «Для нашей школьной газеты, мы просто подумали, что приехали сюда…», «Они действительно забили ее до смерти, бедную маленькую девочку?!»
Ройбен почувствовал покалывание по всей коже, сладостное и всеобъемлющее, будто от оттока крови.
«Ну, мы уже поедем, нам надо возвращаться в Сан-Франциско…»
Но они вовсе не туда собираются!
Ройбен подъехал к краю небольшой рощицы, где прятался до этого. Увидел двух молодых парней. Аккуратные прически, синие блейзеры. Они дружелюбно помахали руками на прощание товарищам-репортерам.
И спешно пошли через стоянку к поджидавшему их с включенными фарами «Лендроверу». Водитель в машине, встревоженный, перепуганный до потери сознания. Ну идите же!
Для Ройбена все это было сродни резкой и уродливой музыке, все их шутки и бравада. Смысл слов роли не играл. Их охватило возбуждение и предвкушение. Двое сели в машину. Водитель — нытик и трус, но без капли сочувствия к жертвам. Это Ройбен тоже понял по запаху.
Быстро объехав стоянку, он с легкостью последовал за машиной, которая поехала в сторону побережья.
Ему не требовалось видеть их габаритные огни, было достаточно того, что он слышал их мерзкие разговоры. «Никто ни хрена не знает!»
Водитель был на грани истерики. «Все это мне не нравится, — говорил он, — видит бог, лучше бы я в это вообще не ввязывался». И выпалил, что не поедет обратно, что бы они там ни сказали. Это было чистое безумие, ехать сюда и тусоваться с репортерами. Двое других не обращали на него никакого внимания, поздравляя друг друга с победой.
Ветер нес запах, и запах был силен.
Ройбен ехал за ними в полной темноте. Разговор перешел к техническим подробностям. Выбросить тело сегодня на дороге в Мьюирский лес или подождать пару часов, поближе к рассвету?
Тело. Ройбен понял, что это был за запах. У них в машине тело. Еще один ребенок. Зрение Ройбена обострилось, он увидел машину во тьме, увидел сквозь заднее стекло силуэт смеющегося парня. Услышал ругань водителя, пытавшегося увидеть дорогу сквозь пелену дождя.
— Говорю тебе, дорога в Мьюирский лес слишком близко, — сказал водитель. — Ты торопишься, просто торопишься.
— Черт, чем ближе, тем лучше. Неужели ты не видишь, как все совершенно? Надо выкинуть тело прямо на дороге, идущей от дома.
Смех.
Ройбен подъехал ближе, и запах стал таким сильным, что он едва мог дышать. И запах разложения, от которого он почувствовал тошноту.
По коже пошли мурашки, и он почувствовал спазмы в животе, в груди, сладостное ощущение по коже головы. Волосы постепенно покрыли все его тело, будто его гладили любящие руки, лелея зарождающуюся в нем силу.
«Лендровер» набирал скорость.
— Слушай, мы им срок дали до пяти утра. Если они не ответят по электронке, выбросим тело. Будет выглядеть так, будто мы его только что убили.
Значит, на сей раз жертва — мальчик.
— А если к полудню ничего не будет, скажем, выкинем ту учительницу, с длинными волосами.
Боже правый, они, что, уже всех убили?
Нет, невозможно. Им просто нет разницы между живыми и мертвыми, потому что они собираются убить всех.
Ройбен вел машину, и в нем вскипала ярость.
Почувствовал, что сидит выше, а руки покрыты шерстью. Держись, держись крепче. Пальцы еще сохранили человеческую форму, но длинная грива спустилась на плечи, зрение обострилось еще сильнее. А звуки он слышал, казалось, на мили вокруг.
Машина, казалось, ехала сама по себе.
Впереди «Лендровер» резко свернул. Они поехали в Милл Вэлли, городок в лесу, по извилистой дороге.
Ройбен притормозил.
И тут его уши заполнил хор голосов.
Дети, кричащие, плачущие, женщины, пытающиеся их успокоить, что-то напевающие. Они в месте, где мало воздуха. Некоторые кашляли, другие стонали. У Ройбена было ощущение полной темноты. Чувствами он уже был там!
«Лендровер» свернул на заброшенную грунтовую дорогу и снова начал набирать скорость. Красные габаритные огни исчезли среди деревьев.
Ройбен точно знал, где находятся дети. Он это чувствовал.
Медленно поехал на «Порше» между дубами и выехал на край крутого склона, обрывавшегося в долину, куда уехал «Лендровер». Остановил машину.
Вышел наружу, сдернул неудобную одежду и обувь. Превращение закончилось, наполнив его невыразимым удовольствием.
Заставил себя аккуратно сложить одежду в машину. Он понимал, что это важно, важно и закрыть машину. Спрятал ключи среди корней ближайшего дерева.
«Лендровер» ехал внизу, по долине. Выехал на заросшую травой лужайку рядом с большим красивым домом, просторным, трехэтажным. На всех этажах горел свет. Рядом с домом, в задней части участка, стоял окруженный деревьями и обвитый лианами сарай.
Дети и учителя в сарае.
Приглушенные голоса похитителей тянулись к нему, будто дым к ноздрям.
Ройбен ринулся вниз по склону, быстро сокращая расстояние между собой и будущими жертвами, прыгая с дерева на дерево, минуя один за другим дома, примостившиеся на склоне. Он спрыгнул на лужайку в тот самый момент, когда молодые парни входили в дом.
Дом сверкал в ночи, будто свадебный пирог со свечами.
Против воли из горла Ройбена вырвался рык. Животный рык, который не мог зародиться в человеческой груди.
Все трое обернулись, стоя в вестибюле дома, и увидели, как он несется на них. Их крики потонули в громе его рычания. Один из троих упал, но двое других, только что исполненные ликования, бросились бежать.
Он с легкостью настиг первого и вспорол ему шею когтями. Хлынула кровь. Ему хотелось вцепиться зубами в плоть, всеми фибрами души хотелось, но времени не было. Подняв изувеченное тело в когтях, он отбросил его далеко в сторону, к дороге.
О, так мало, слишком быстро!
Сделав огромный прыжок, он настиг двоих других, которые возились с задней дверью, которая, видимо, была заперта. Один из врагов в истерике принялся царапать ногтями стекло.
А вот у другого был пистолет. Ройбен сразу увидел его, перехватил противнику руку в запястье и мгновенно сломал. Отбросил пистолет в сторону.
Уже хотел сомкнуть челюсти на его горле. Он не мог остановить себя, он должен был это сделать. Он жаждал этого! Почему бы и нет, ведь он не собирался оставлять этого человека в живых, ни за что.
Не прекращая утробно рычать, он погрузил зубы в горло и лицо человека. Стиснул челюсти изо всех сил, почувствовал, как ломаются кости. Умирающий застонал.
Ройбен почувствовал дрожь, когда по языку потекла кровь из головы противника. Убийца, мерзкий убийца.
Он вцепился зубами в плечо противнику, оторвал ткань одежды и плоть. Вкус плоти был насыщенный, опьяняющий, пусть и смешанный с запахом зла, запахом злобы, запахом полнейшего душевного разложения. Ройбену хотелось содрать с него одежду и пожрать целиком, обнаженного. Ему всегда этого хотелось, почему же он не позволял себе этого?
Но где другой преступник? Нельзя дать уйти последнему из троих.
Но этого и не могло случиться. Третий окаменел. Втиснулся в угол, сполз на пол, сильно дрожа. Выставил вперед руки. Что у него изо рта хлещет, вода или рвота? Обмочился от ужаса, и лужа расплылась вокруг него по покрытому плиткой полу.
Это мерзкое зрелище довело Ройбена до безумия. Убили детей, убили их. Здесь воняет убийством. И воняет трусостью.
Это мерзкое зрелище довело Ройбена до безумия. Убили детей, убили их. Здесь воняет убийством. И воняет трусостью.
Бросившись на противника, он схватил его за грудь когтями обеих лап и сдавил. Услышал, как ломаются кости, глядел на бледное дрожащее лицо врага, пока у того не затуманились глаза. О, ты слишком быстро умер, трусливое животное.
Он ударил тело о пол. Все еще не удовлетворившись, продолжая рычать, схватил тело и вышвырнул сквозь боковое окно. Зазвенело и посыпалось стекло, тело исчезло в темноте под дождем.
Внезапно Ройбена охватило сильное разочарование. Они все мертвы. Он застонал, из его груди вырвался резкий всхлип. Все слишком быстро. Запрокинув голову, он снова зарычал. Челюсти ломило. Он сжал их, снова открыл и снова зарычал. Такой жажды он не чувствовал никогда в жизни. Был готов вцепиться зубами в дверные проемы, во что угодно, что только попадется.
Изо рта стекала слюна. Он зло вытер ее. Когти были покрыты кровью. Дети, неужели ты забыл о детях? Забыл, зачем вообще ты здесь?
Шатаясь, он побрел обратно к передней двери, ударяя лапами по зеркалам и картинам в рамах, покрывавшим стены. Хотелось крушить мебель. Но он должен был идти к детям.
Заметил клавиатуру сигнализации, такую же, как в его доме в Мендосино. Нажал синюю кнопку, вызывая медиков, потом красную, вызывая пожарных.
Тишину разорвал вой сигнализации.
Он вскрикнул, прикрыв уши. Боль была невыносимой, голова начала пульсировать. Нет времени искать источник этого оглушительного воя, чтобы прекратить его.
Надо спешить. Этот звук его с ума сведет.
В считаные секунды он добрался до сарая, сорвал замки, разламывая на части двери, которые упали внутрь.
И в ярком свете, идущем от дома, увидел школьный автобус, обмотанный цепями и обернутый сантехнической лентой. Камера пыток.
Дети вопили, обезумев от страха, высокими, пронзительными голосами, но завывание сигнализации практически заглушило это. Он ощущал их ужас, их отчаяние. Они думали, что вот-вот умрут. Но через пару секунд они узнают, что спасены. Узнают, что обрели свободу.
Когти рвали ленту, будто туалетную бумагу. Одной лапой он разбил стекло на двери, и вырвал дверь автобуса.
В ноздри ударил тошнотворный запах — фекалий, рвоты, мочи, пота. Какая жестокость. Ему хотелось завыть.
Он попятился. Завывание сигнализации сбивало его с толку, лишало сил. Но дело почти сделано.
Он выбрался из сарая, под дождь, на скользкую землю. Ему отчаянно хотелось вытащить мертвого ребенка из «Лендровера» и положить тело там, где его точно найдут, но он больше не мог выносить шум. Они найдут его, наверняка. Просто такое чувство, что неправильно оставить его там. Неправильно не дать им полного представления о происшедшем.
Краем глаза он увидел силуэты, большие и маленькие, выбирающиеся из автобуса.
Они шли в его сторону. Они видели его, совершенно точно, видели, что он собой представляет, в свете из окон дома. Шерсть, покрывающую его, кровь на его когтях.
Они испугаются еще сильнее! Надо уходить.
Он ринулся в сторону мокрых, сверкающих на свету деревьев в задней части участка, в огромный безмолвный лес, прямо на запад от дома. Мьюирский лес.
11
Мьюирский лес занимал площадь более двух квадратных километров, в нем росли одни из старейших секвой во всей Калифорнии, деревьев высотой больше полусотни метров, проживших более тысячи лет. В нем протекали две небольшие речки, прорезавшие в земле глубокие каньоны. Ройбен неоднократно гулял по здешним тропам.
Теперь он пронзал обволакивающую его темноту, жаждущий той тишины и одиночества, которые привели его в Мендосино, наслаждаясь силой, позволявшей ему взбираться на огромные деревья, перепрыгивать с ветки на ветку, будто у него выросли крылья. Повсюду он ощущал дразнящий запах животных.
Он углубился в парк, спустившись на мягкую, покрытую хвоей и листьями землю только тогда, когда человеческие голоса утихли вдали. Он слышал песню дождя и тихие звуки тысяч живых существ, гнездившихся среди папоротников и листьев, которым он даже не знал названия. В ветвях деревьев шуршали птицы.
Он рассмеялся, громко, выкрикивая нечленораздельные звуки, шел вперед, потом снова забрался на дерево, так высоко, как только мог. Дождь колол глаза будто иглами, он лез все выше, пока ствол не стал слишком тонким, чтобы выдерживать его вес, и ему пришлось спускаться. Он спрыгнул на другую ветку, потом на следующую, и так дальше, пока не спустился на землю и не принялся кружиться в танце, расставив руки.
Запрокинул голову и снова зарычал, а затем позволил рыку перейти в низкий вой. Ничто не ответило ему в ночи, лишь треск, порожденный другими живыми существами, бегущими от него.
Внезапно он опустился на четвереньки и побежал как волк, быстро пробираясь сквозь густой подлесок. Унюхал запах другого животного — кошки, — которая убегала от него, покинув логово. Он ринулся вперед, по запаху, пока не настиг ее. Протянул руку и схватил покрытое мехом создание, рычащее, вонзил клыки в его горло.
На этот раз ничто не могло отвлечь его от трапезы.
Он сдирал мышцы с костей, с хрустом грыз кости, пожирая зверя вместе с его ломкой желтоватой шерстью, хлебая его кровь, поедая мягкие внутренности, мякоть на животе, все сорок фунтов живого веса. Оставил лишь лапы и голову, с которой на него с горечью глядели желтые глаза.
Лег на ложе из листьев и хвои, шумно дыша, тихо плача, облизывая зубы, чтобы в последний раз почувствовать вкус плоти и крови. Рысь. Великолепная. Кошки никогда не просят пощады. Кошки огрызаются до последнего. Это еще приятнее.
Внезапно его охватило отвращение и ужас. Он бежал на четырех как животное. Ел как животное.
Ройбен встал и пошел по густому лесу, медленно, перешел через ручей по покрытому толстым мхом бревну, с легкостью цепляясь за него когтистыми лапами. Двинулся дальше по каньону, в те места, куда не заходил раньше, а потом еще дальше, вдоль склона горы Тамальпаис.
В конце концов он упал на землю, привалившись к покрытому шершавой корой дереву, глядя в темноту и ища взглядом зверей, о существовании которых в этом подлеске он даже и не подозревал. Он чувствовал запахи лис, белок, бурундуков — откуда он только знал, кому какой принадлежит?
Прошел час. Он шел на четырех, принюхиваясь.
Его снова охватил голод. Он встал на колени у ручья, с легкостью выследил взглядом быстро плывущего лосося и взмахнул рукой. Через мгновение у него в когтях была большая рыба, беспомощно бьющая хвостом. Он тут же принялся рвать ее зубами.
Наслаждался вкусом свежей плоти, совершенно иной, нежели у жилистой рыси.
Он ведь не голод удовлетворяет, так ведь? Что-то иное — удовольствие от возможностей того, кем он стал.
Он снова забрался на дерево, высоко, принялся искать птичьи гнезда, съел яичную скорлупу и все остальное, пока кричащая птица-мать тщетно кружила рядом и клевала его.
Спустившись к ручью, он вымыл лапы и лицо в ледяной воде. Потом залез в ручей целиком, плескаясь, обмывая голову и плечи. Нужно смыть всю кровь. Вода освежала. Став на колени, он принялся пить из ручья, так, будто всю жизнь страдал от жажды. Лакал, хлебал, глотал воду.
Капли дождя покрывали рябью искрящуюся поверхность ручья. А под поверхностью, не обращая на него внимания, быстро плыли рыбы.
Он снова забрался на деревья и двинулся дальше, высоко над поверхностью долины. Не бойтесь, пташки, я не буду вас мучить.
Не вари агнца в молоке матери его. Воистину.
Как и в прошлые превращения, он видел звезды сквозь плотное покрывало тумана. Как же они прекрасны, эти открытые взору небеса, над толстым одеялом тумана, окутавшего землю. Казалось, что падающие капли дождя блестят, как серебряные. Искрились и пели свою песню, падая на листья и хвою вокруг. Вода стекала с верхних веток на нижние, снова становясь дождем, потом с нижних веток на землю. Дождь, дождь и дождь, пока он не упадет, мягко, на листья папоротников и толстый слой опавших листьев и хвои, мягкий и ароматный.
На самом деле он не чувствовал дождя телом, разве что веками. Но ощущал его запах, меняющийся по мере того, как дождь падал на разные поверхности, омывая и насыщая их.
Он снова медленно спустился, пошел на двух ногах, выпрямив спину. Желание насыщаться покинуло его, и он почувствовал удивительное спокойствие и безопасность здесь, в темном лесу, с улыбкой осознав, что ему не встретить здесь того, кто его не испугается.
Но уничтожение тех троих злодеев все еще мучило его. Он чувствовал, как кружится голова, чувствовал, что готов заплакать. Может ли он плакать в этом обличье? Могут ли плакать дикие звери? Он тихо рассмеялся. Казалось, деревья внимают ему, но было бы в высшей степени самонадеянно представлять, что эти тысячелетние стражи земли обращают внимание на остальные живые существа. Как же чудовищны эти секвойи, насколько они выбиваются из ряда всей живой природы, как они божественно просты и величественны.