Он проводил нас до ручья. Скалистая гора на краю равнины была едва видна. Она мерцала в знойном мареве.
— Запомните: если на выходе с территории усадьбы вас заметят, если окликнет кто-нибудь из солдат, не приходите. И для ваших соседей по комнате надо придумать убедительное объяснение вашему отсутствию. — Он взглянул на небо. — Лучше захватите непромокаемую одежду, скоро опять польет. Будь осторожна, То-то, — добавил он, потрепав дочь по плечу.
— Ndio, Тембо. — Она засмеялась, как мне показалось, от радостного волнения.
Ван Делден повернулся и помахал рукой.
— Значит, встречаемся около двух часов ночи.
И он легкой походкой зашагал по люгге. На нас он не оглянулся.
Я валялся на койке, но не мог уснуть из-за шума: делегаты болтали и спорили, возобновляя старые знакомства, завязывая новые.
В начале пятого над усадьбой низко пролетел легкий самолетик, а спустя полчаса министр уже фотографировался рука об руку с председателем конференции, сэром Эдмундом Уиллоби-Блэйром. Рядом с огромным белокурым председателем Кима ни казался совсем крошечным, но нехватку роста он восполнял энергией; движения его были проворны и полны жизни, на широкой и плоской физиономии то и дело вспыхивала веселая улыбка.
Пока длилась эта сцена, солнечный свет померк, утонув в урагане, который громыхал вокруг нас больше часа. Когда дождь наконец перестал, наступил вечер, и мы захлюпали по грязи на ужин.
Вдруг какой-то француз у веранды крикнул:
— Смотрите-ка, слон!
Все повалили на улицу, в ночную тьму. Прожекторы еще не включили, но сквозь рваные облака проглядывал молодой месяц, мерцали немногочисленные звезды, и на какое-то мгновение все увидели на дальнем берегу пруда неподвижную серую массу. Ее накрыла тень от облака, и, когда вновь выглянула луна, слон уже исчез. Каранджа кричал, чтобы включили прожекторы, но было поздно. Здоровяк-американец с бостонским выговором, стоявший совсем рядом со мной, возбужденно воскликнул:
— Слон! Я видел его своими глазами! — И добавил, обращаясь к окружившей его группе людей: — Вот вам и доказательство тому, о чем я говорил: дела не так плохи, как хотел бы внушить нам этот малый Уинтроп.
Чья-то рука коснулась моей, и я повернулся. Это была Мери.
— В половине первого, — сказала она. — Хорошо? И возьмите только ручную камеру, никаких громоздких вещей.
Остаток вечера я продремал на веранде в единственном кресле. Рядом стояла зачехленная камера. Я без труда убедил Кена, что нам лучше разделиться. Он будет снимать открытие конференции, а я тем временем попробую отснять несколько кадров рассвета, пригласив в проводники какого-нибудь знатока здешних мест. Видимо, Кен догадался, что «знаток» этот — Мери Делден, но он был не из тех, кто пускается в расспросы.
В девять прожекторы потушили, и час спустя домик затих — лишь несколько лампочек еще поблескивало в темноте; луну заволокло тучами, ветра не было. Должно быть, я уснул, потому что помню только, как рядом со мной возник силуэт и послышался шепот Мери Дедцен:
— Пора идти. Вы готовы?
На плече у нее болтался фотоаппарат, а карманы куртки топорщились от пленки.
Я кивнул, поднялся, подхватив «Белью» и плащ, и пошел следом за Мери, держась чуть сзади, ощупью отыскивая дорогу в темноте и размышляя о слоне, которого видел сегодня. Если поблизости водится слон, то почему тут не может быть других зверей — носорогов или львов? Может, в это время они приходят на водопой?
Под моей подошвой треснула ветка. Мери взяла меня за руку.
— Теперь тихо, — шепнула она. — В миле от усадьбы на дороге выставлен патруль.
— Как, по-вашему, он сможет завладеть грузовиком? — шепнул я.
— Не знаю.
— Почему он не ответил вам на этот вопрос нынче утром?
— Он не очень доверяет женщинам. — Она произнесла это бесцветным тоном, но в ее голосе слышался оттенок горечи. — Мы никогда не были особенно близки, да и вообще отец никого не посвящает в свои намерения. Он из тех людей, которые ведут себя так, словно в мире, кроме них, никого нет.
Вдруг Мери застыла. Она смотрела мимо меня на темную тень дерева. Та раздвоилась, и одно из деревьев вроде бы сдвинулось с места. Или мне померещилось? Мери быстро зашагала вперед, потом остановилась, услышав стук дерева о дерево и тонкий писк. Может быть, это кричала какая-нибудь ночная птица?
Мери молчала до тех пор, пока мы не забрались на залитую ясным лунным светом верхушку холма и не увидели дорогу, зигзагами уходившую вниз.
— Похоже, патруль мы миновали. Каранджа говорил, что он стоит на вершине холма, на дороге к люгге.
Дождь полил, когда мы добрались до дороги и зашагали по ней к броду. Здесь мы отыскали вросшее в люггу поваленное дерево, уселись на него и стали ждать.
— Еще полчаса, — сказал я, глядя на свои часы.
— Он прибудет раньше срока. Как всегда.
Если не считать шума дождя, тишина тут стояла полная. Я едва видел черты лица Мери и ее силуэт, а за спиной девушки — белесую полоску дороги, взбиравшейся вверх к горизонту. Мери сидела совершенно неподвижно, без напряжения, но была настороже, и я ощущал ее старательно скрываемое волнение. Ван Делден был персоной нон-грата, по сути дела, в бегах, а угон армейского грузовика — это…
— Далеко ли до озера, о котором он говорил? — В тишине мой голос звучал неестественно громко.
— Лгария? Часа три-четыре. Точно не знаю.
— И как долго мы там пробудем?
— На съемку вам времени хватит. Вы ведь умеете управлять машиной? — В ее голосе звучала едва уловимая нотка веселого любопытства.
Она повернула голову и посмотрела мне прямо в глаза.
— Вы понимаете, что задумал отец?
— Думаю, да.
— Не знаю… — Она помолчала и спросила: — Вы говорили с делегатами?
— Кое с кем.
— Тогда вам ясно, что они безнадежно застряли на перепутье. Они приехали сюда по приглашению Восточноафриканской Федерации. Состояние усадьбы, продовольственное снабжение и прочее — все это напоминает им, что в Африке была война, и многие делегаты больше озабочены сиюминутными делами. Вопрос о диких животных связан с политикой, и если отцу не удастся встряхнуть делегатов, принудить их к согласованным действиям… Вы умеете работать с камерой?
— Не так профессионально, как Кен.
— Я тоже любитель, но по нашим снимкам мир может понять, что творится сейчас там, в саванне.
Она умолкла и снова прислушалась. Дождь почти перестал, ветер усилился, шелест листьев зазвучал громче.
— Вы еще не встречались с Алексом Кэрби-Смитом?
— Мне сказали, что он не приехал.
— Он приехал вместе с министром. И уже разговаривал с некоторыми из делегатов, с теми, на кого они могут положиться. Сегодня он постарается в частном порядке уломать и остальных.
И она добавила:
— Алекс всю жизнь относился к животным совершенно не так, как отец. Я чувствовала это, даже когда была ребенком. Он — коммерсант и смотрит на животных точно так же, как дровосек на лес.
— Выходит, вы с ним знакомы?
Она резко засмеялась.
— Разумеется, знакома. Он был напарником Тембо, и они вместе водили сафари. Оба тогда были охотниками и имели лицензии на отстрел в пределах квоты. Для Тембо в этом заключался смысл жизни: он лучше узнавал страну, знакомился с животными, и ничто другое его не интересовало. А вот дядюшка Алекс… В те дни я звала его дядюшкой, — Мери снова засмеялась коротким нервным смехом, похожим на хихиканье маленькой девочки. — Он смотрел на все это совершенно иначе — как на бизнес. Он начал сколачивать целую организацию, подрядился вести для правительства научные исследования и давать советы, сколько отстреливать львов, слонов и всего остального. А после отстрелов пригонял в саванну рефрижераторы и брал свое. В его распоряжении были все пищевые комбинаты, поэтому он пускал в дело и шкуру, и кости, и каждый кусочек мяса убитых им животных. Он работал «по науке» и чертовски здорово умел убеждать людей.
— Тогда-то ваш отец и расстался с ним?
— Нет. Еще раньше, когда мне было лет девять, вскоре после гибели моей матери. Я тогда, помнится, все время плакала.
— Значит, Алекс вам нравился?
— Да. Гораздо больше, чем отец. Дядюшка Алекс был великий мастак очаровывать. Да он и сейчас такой. А что нужно маленькой девочке? — Она вздохнула. — Понимаете, Тембо — человек суровый и неугомонный, крепко битый жизнью. На уступки не способен…
— И в четверг он собирается встретиться с Кэрби-Смитом?
— Тихо, слушайте!
Несколько мгновений я ничего не слышал, но потом до меня донесся едва различимый шум мотора. Вдалеке показался свет, и в следующий миг из-за холма появились фары грузовика. Мы вышли на дорогу. Свет слепил нас, но скоро фары потушили, двигатель заработал на малых оборотах, и грузовик остановился возле нас. Оба человека в кабине были африканцами. Один разглядывал нас из-за руля, и я не сразу узнал его, потому что черная кожа приобрела пепельный оттенок, на лбу у него выступил пот, а белки глаз безумно блестели. Это был Каранджа.
Сначала я подумал, что где-то что-то сорвалось и Каранджа прикатил, чтобы увезти нас обратно в охотничий домик. Потом я увидел, что второй африканец — Мукуйга и что в руках у него винтовка.
— Ладно, Каранджа, — донеслось из кузова. — Теперь ты можешь ехать и сзади.
И Корнелиус ван Делден вышел из-за борта машины.
— Никаких осложнений с патрулем? — спросила его дочь.
Он засмеялся.
— А его не было. Я так и предполагал, учитывая дождь. Однако на всякий случай усадил за руль Каранджу, — ван Делден повернулся ко мне. — Вы поедете в кузове. Мукунга!
— Ndio, бвана?
— Отправляйся в кузов вместе с Каранджей. Глаз с него не спускай.
Каранджа слез с водительского места и растерянно стоял на дороге рядом со мной. Самодовольства, которым он щеголял в усадьбе, как не бывало.
— Мистер ван Делден, — голос его звучал нервно и визгливо, — я думаю, мне лучше шагать обратно. Вы миновали моих солдат, и…
— Ты всегда звал меня Тембо. Помнишь?
— Да, Тембо. Но меня хватятся, и как я объясню министру…
Какое-то мгновение мне казалось, что Каранджа вот-вот бросится наутек. Я стоял совсем рядом с ним и видел белки его глаз — он лихорадочно озирался вокруг и часто дышал. Мукунга тоже это почуял и снял винтовку с предохранителя.
— Поехали, парень, не рыпайся, — сказал ван Делден спокойно, словно увещевая какого-нибудь зверька, и, кажется, до Каранджи дошло. Напряженность разрядилась.
— Ладно, Тембо… — Он повернулся и послушно полез в кузов.
— Давайте вашу камеру, — сказал мне ван Делден. — Дорога тряская.
Не знаю, каково было в кабине, но уж в кузове-то трясло вовсю. Через люггу ван Делден проехал медленно, но как только мы взобрались на лежавший за ней склон, он, наверное, попросту вдавил педаль в пол.
Снова полил дождь. Дорога стала еще хуже, и у нас едва хватало сил цепляться за борт. Один раз ван Делден притормозил, высунулся в разбитое окно и крикнул:
— Тейт, вы целы?
Я скрипнул зубами и ответил, что цел, а потом спросил, долго ли еще ехать.
— Точно не знаю! — заорал он. — Миль тридцать, а может, и сорок. Скоро свернем вправо, на второстепенную дорогу. Тогда уж держитесь! — И он опять наддал ходу.
Лучи фар вспарывали ночную мглу, освещая огромные нагромождения красных скал из застывшей лавы. Мы пересекли еще одну люггу. На этот раз ван Делден пронесся по ней чересчур стремительно.
Внезапно Мукунга принялся дубасить по крыше кабины и закричал что-то на суахили. Машина замедлила ход и тут же резко свернула вправо, на едва заметный проселок. Вода в колеях матово блестела под лучами фар, колеса буксовали, и машина вихлялась в грязи. Потом она выбралась на ровную, покрытую спаленной травой местность и пошла прямо по целине. Колеса со стуком проваливались в невидимые ямки.
— Серенгети! — крикнул мне Мукунга.
За низкими тучами появились первые проблески зари. Дождь иссяк, видимость улучшилась. Мы обогнули скалы. Они были точь-в-точь такие же, как на виденных мною картинках с изображением холмиков в южноафриканской степи. Облака поредели, появились рваные просветы. Низко на западе мелькнула Венера, и тотчас же небо начало заливаться огнем. Облака вспыхивали, постоянно меняя очертания, и казалось, будто мы едем прямо в котел, полный расплавленной лавы. Даже сама равнина стала красной; влага на нескошенных травах отражала лучи восхода, полыхавшего будто вулкан. Начинало парить.
Тут-то мы и подъехали к первым костям. Они были разбросаны на участке площадью в три или четыре гектара — беспорядочное нагромождение черепов, грудных клеток, конечностей… Обглоданные дочиста, они поблескивали в рассветных лучах. Ван Делден притормозил, высунулся из окна и сказал мне, что ближе к озеру он рассчитывает найти еще более обширные нагромождения из костей. Но когда он снова тронул машину вперед, я закричал, что хочу снимать теперь же, при этом освещении, под алым заревом.
Ван Делден сбросил скорость и остановил машину.
— Пленка цветная, — сказал я ван Делдену. — При таком свете вид будет просто фантастический.
Я был возбужден. В голове уже начал складываться текст сценария, и я жадно думал о том, какой фильм сделаю на этом материале.
— Поднимите одну из костей, и я быстро дам вас крупным планом, — сказал я.
Он проделал все в точности так, как мне хотелось, и, когда я увидел, как он выбирается из кабины на фоне розовой дымки над равниной, как его выразительные черты окрашиваются ярко-алым сиянием, как даже борода приобретает легкий красноватый оттенок, мне стало ясно, что этот кадр заставит любого зрителя напряженно замереть в кресле. Но вот он подошел к костям… и, вместо того, чтобы, наклонившись, поднять одну из них, вдруг повернулся спиной к камере и крикнул:
— Каранджа, поди сюда!
Я чуть было не снял палец с кнопки спуска, но потом подумал, что у меня никогда больше не будет такого прекрасного освещения, и не остановил камеру. Я подходил все ближе и ближе; Каранджа вылез из кузова и зашагал к ван Делдену, который нагнулся и, подняв крупную кость какого-то животного, протянул ее африканцу.
Тогда я быстро двинулся к ним и обошел вокруг, держа в фокусе лица. Мукунга тоже попал в кадр. Винтовку он положил на плечо, а его мудрое лицо обретало четкость очертаний по мере того, как свет становился все ярче и ярче. Снимая наплывом, я дал самый крупный план, и тут Каранджа, похоже, впервые заметил меня. Челюсть у него отвисла, он выглядел потрясенным. Внезапно он закрыл лицо руками и словно затравленный зверь бегом ринулся обратно к грузовику. Ван Делден обернулся ко мне. Он все еще держал в руках кость и смотрел прямо в камеру.
— Теперь понимаете, что сотворили? — Он улыбнулся странной задумчивой улыбкой, и в этот миг камера остановилась: кончилась пленка.
— О чем это вы? — спросил я.
— Демонстрация этих кадров — верный приговор.
Передо мной возникла Мери Делден. Она прижала видоискатель своей «ретины» к глазу, чтобы снять крупным планом отца, который смотрел прямо на восходящее солнце. Я услышал щелчок затвора.
— Ты нарочно так сделал… — сказала она.
Ван Делден кивнул.
— Разумеется. Теперь, когда Каранджа тоже попал на пленку, она в безопасности. Его жизнь зависит от того, конфискуют ли ваши камеры или нет. — Он опять повернулся ко мне. — Вы закончили?
Я кивнул, все еще думая о Карандже, который в страхе бежал, спрятав лицо в ладонях.
— Тогда поехали дальше к озеру. Времени у нас мало, а мне нужны свои фотографии, чтобы показать, какой размах приобрела бойня.
Солнце уже карабкалось вверх по небосклону, красный цвет исчез, и когда мы наконец остановились, то оказались посреди поля брани в окружении побитых ветрами костей диких животных. Картина была настолько невероятная, что какое-то время мы просто стояли и тупо взирали на нее. Потом Мери Делден обернулась к отцу.
— Кто это сделал? Это не Алекс. Когда он отстреливает, все идет в дело — кости, шкура и прочее…
— Была война. Последнее крупное сражение произошло на окраинах равнины, а коммуникации были перерезаны… — Ван Делден покачал головой. — Слава богу, что этого не видят Гржимеки.
Отец и сын Гржимеки были пионерами этого исчезнувшего национального парка. Я помнил их книгу «Серенгети не должен умереть».
— Мукунга меня предупреждал, но все равно я никогда не поверил бы, что возможна такая оргия смерти. — Ван
Делден карабкался на крышу кабины. У него был старый «поляроид», и пока он ждал, когда проявится первая фотография, дочь осуждающе сказала ему:
— Ты покажешь снимки делегатам, а там пусть себе думают, что все это дело рук Алекса.
— У него был контракт на снабжение армии за счет Серенгети.
— Но ведь он не убивал кого попало, как здесь.
— От Алекса ускользнули нити, только и всего. Солдаты видели, как он вел отстрел, и в них взыграла жажда убийства. — Ван Делден сделал еще один снимок и повернулся к дочери. — Ведь убийство — его работа, не так ли? А теперь он отправится на север с новым контрактом кормить голодающих самбуру. Война ли, засуха ли — бизнес остается бизнесом, а ведь есть еще и тот большой холодильник. Должен же Алекс чем-то его набить.
Мери молчала, и я вложил в камеру новую кассету. Сменив объектив, я отснял несколько панорамных кадров, за которыми крупным планом последовали виды собранных в груды никому не нужных костей. Вокруг каждой кучи останков мы обязательно находили следы протектора. Машины окружали стадо, и сидевшие в них люди валили животных из ружей.
— Вы сняли все, что хотели? — спросил меня ван Делден.
Я кивнул, глядя на кости, разбросанные повсюду.
— То, что вы здесь видели, — сказал он, — представляет собой дело рук человека-разрушителя. Последствия этой бойни вот уже полгода ломают природное равновесие на огромных пространствах. — Его светлые глаза неотрывно и почти свирепо смотрели на меня. — Включите эти слова в ваш сценарий. Коль уж у вас есть пленка, пустите ее в ход! Бывало, здесь мигрировало до миллиона животных — зебры, гну, газели Гранта и Томпсона, наконец. Объясните людям, чем чревато истребление таких огромных стад, покажите им, как оно влияет на остальную живность. Львы, гиены, шакалы, кафрские лисицы, дикие собаки — все они кормились этими травоядными. Стервятники, даже орлы, да все, вплоть до муравьев, специально на то и созданных, чтобы очищать останки! Расскажите им! — Он осекся и взял себя в руки. — Каранджа!