3. ОСТРОВ МАРЛЕН
За завтраком его встретила совсем другая особа. Полная противоположность.
— Гость! Вы изволите опаздывать.
Хотя сомнений не было, что они — двойняшки. Хотя выглядела она значительно моложе. Стриженная под ноль, ярко накрашенная, порывистая брюнетка, в брезентовой робе, с ожерельем в виде собачьего ошейника. Запущенная девчонка.
Это и была Марлен.
— Ищете Лили? Не найдете. Она с рассветом снялась с якоря.
— Что вдруг?..
— По радио пришло штормовое предупреждение. Она и заторопилась, чтобы успеть до тайфуна.
— Что успеть?..
— Во-первых, затовариться. А во-вторых, к другу.
— К какому еще другу?.. — Урбино не мог сдержать себя.
— Обыкновенному. Как у людей. Вы что, думаете, вы один на свете такой?
Урбино тут же возненавидел сестру: любовь к Лили вспыхнула в нем со всею силою ревности.
— Так это она вас выпустила?
— Конечно, нет! Это я цепь перегрызла. — И Марлен оскалилась чудовищной улыбкой, обнажив ряд совершенно черных зубов.
День стоял на редкость тихий, не иначе как и впрямь предвещая шторм.
— Только не читай мне своих стихов! — категорично заявила Марлен. — Они ужасны! Особенно этот твой экспромт.
— А мне твои понравились…
— Так что, она тебе и мои показала?! Предательница!
— Меня больше удивляет, что она показала тебе мои… Когда успела?
— А я подслушала! — рассмеялась Марлен.
— Как ты сумела, ты же сидела в трюме взаперти?
— А у меня есть специальная трубочка, как у ниндзя.
— Какой еще ниндзя!
— Ты что, и правда не знаешь??
И Марлен пустилась восторженно рассказывать об этой замечательной секте, к которой, как стало казаться Урбино, сама себя причисляла.
— А что я умею не дышать под водой, освобождаться от любых оков, сам убедился… Да ты не обижайся, совсем не такие уж плохие у тебя стихи. Только экспромт был ужасен.
— Какой экспромт?
— Который ты ей посвятил.
— Который из двух?
— Так ты что, ей два посвятил?!
— Ну да. Впрочем, один ты не могла подслушать.
— Значит, и он ужасен.
Как ни странно, все сильнее тоскуя по Лили, он поймал себя на том, что ему все веселее становится с Марлен. Проще, естественней. Будто она не ей, а ему сестра. „Я не стараюсь понравиться“, — сообразил он.
— Была бы у меня сестра, а не брат, куда бы проще мне было жить, — сказал он.
— Был бы у меня брат… — вздохнула Марлен. — Хотя бы такой, как ты.
— И что бы ты с ним делала?
— Хотя бы выпивала…
— Ну тогда я подружка, — согласился Урбино.
— Еще по последней — и спать! — решительно постановила Марлен.
И дальше он не понял, что произошло. Не понял или не помнил?
— Это всего лишь моя вариация… увертюра… вариация на тему увертюры к „Волшебной флейте“… нет, Моцарт — это только конфетки… шоколадка с портретом… а вот это теперь моя флейта… я всего лишь исполнительница…
— Ты виртуоз! — вскричал восторженный Урбино. — Я преклоняюсь перед твоей трактовкой!
И он таки упал на колени от одного лишь легкого нажатия ее пальца.
— Ну а теперь Вагнер! Какую увертюру исполнишь ты? Давай „Золото Рейна“… нет, лучше… „Кольцо Нибелунга“… Ой! Да вот так!
— Слушай, зачем ты его бреешь?
— Чтобы ты видел мое тату… Сейчас моя очередь: „Валькирия“!!
И она надела свое тату ему на глаза.
И он уже ничего не видел — он тонул.
Чрево, когда-то породившее его, насильно поглощало его теперь.
Это было нечто равное и обратное рождению, память о котором, выходит, была запрятана так глубоко и невспоминаемо, что только так и можно было до нее добраться. „Мама, роди меня обратно!“ — какая не детская на самом деле, оказывается, шутка! Надо было совсем умалиться, умалишиться, омладениться… нет, еще мельче (что крупнее, микроб или сперматозоид?)… чтобы оказаться наконец поглощенным, проглоченным любовью!
— Ну а теперь „Гибель богов“! — кричала обезумевшая Марлен. — Вместе!!!
Сначала стихли струнные, потом и духовые задохнулись, остались одни литавры.
Урбино заблудился, он запутался в этих кулисах, он раздвигал эти шторы и занавесы — это был театр, в котором только что потушили пожар.
— Как это цыгане в ресторанах поют? — расслабленно бормотал он. — „Поцелуй меня, потом я тебя, потом вместе мы поцелуемся“… О чем это они? Неужели об этом?
— А ты и не знал? О чем же еще?! — низким, цыганским голосом сказала Марлен.
Она нападала, но получалось, она ему льстила.
— Теперь я понимаю, как ты действуешь на баб, что они от тебя отвязаться не могут. Ты всегда делаешь вид, что ты ни при чем, что это все они сами. Вот они и пропадают, бедные…
И тут же ощерится и укусит:
— Ты девушка, Урбино!
— Почему это я девушка? — раздувался он.
— Потому, что ты будишь в них мужчину. Ты вампир! Ты высасываешь энергию их желаний. Это как раз то, что положено делать девицам, а не мужикам.
Он не хотел себе в этом признаться, но с Марлен ему было и легче и проще. Но он не мог даже себе сказать, что и. лучше. Чувство вины перед Лили переплелось с ревностью и стало настолько сильным, что он уже одинаково страстно хотел, чтобы она поскорее вернулась и не возвращалась никогда.
— Тебе не кажется, что это уже кровосмешение?
— Это с Лили-то? С этой медузой??
Ему расхотелось продолжать разговор в таком тоне.
— Нет, со мною, с братом.
— А ты находчив… Нет, с братом я еще не пробовала. Иди ко мне скорей!
— Ты моя Горгона… — захлебнулся брат.
— Братишка… — ласкала его Марлен. — Что, с сестричками захотелось? С обеими? А с двумя вместе не хочешь??
Ужас охватил Урбино при одной мысли о возвращении Лили.
— Что, испугался? Пошли проветримся.
Все представилось ему другим: воздух иначе щекотал ноздри, песок иначе касался ступней…
— Что, опять не понимаешь, куда попал? А ты поднимись на мачту!
— С каких это дров я на нее вдруг полезу?
— А, как на меня… Взгляни-взгляни! оттуда хорошо видно…
Лезть наверх оказалось и долго и трудно: веревочная лестница (как бы это было в кроссворде?., может быть, ванты?) шаталась и нестерпимо жестоко впивалась в босые ступни. И вниз стало боязно смотреть. Но спускаться было уже поздно.
Однако подняться стоило: он действительно увидел все иначе. Это был другой остров — остров МАРЛЕН.
Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как кол, воткнутый в это лоно…
В мозгу плескались два-три литра того же моря, но еще мезозойской эры. В них заплыла рыбка одной мысли и била хвостиком. „Лобок, рыбка… — Его охватила тоска по Лили. — Всё, я попал… Я попал в pussy//пуссю…“[37] — таким ему привиделся теперь пейзаж острова.
Одновременно ему хотелось поскорее спуститься вниз и отомстить этой сучке Марлен, разлучившей его с Лили, так коварно подсунув ей (он теперь стал убежден в этом, наблюдая сверху безбрежно штилевую гладь) ложную радиограмму о приближающемся тайфуне. Ему страстно захотелось отомстить ей, то есть отыметь ее грубо, насильно, сзади, как сучку. Но спуститься оказалось еще труднее, чем подняться.
Господи! Что же это я натворил?!
— Ну, видел?..
И вместо того чтобы исполнить столь грубое намерение, он столь же грубо оттолкнул Марлен, так, что она упала на песок и заскулила, как собачонка.
Он заперся у себя в каюте и не открывал.
Да, ни разу в жизни не попадал в такой степени в п…переплет! Стоило только найти необитаемый остров, чтобы он оказался настолько им же перенаселенным: это же надо, повсюду экспортировать свои Бермуды!
Выразил он это как умел…
ПОХОРОНЫ СЕМЕНИ— Вот это уже на что-то похоже, — одобрила наконец Марлен.
— Вот это уже на что-то похоже, — одобрила наконец Марлен.
— На что?
— На живчик.
— Какой еще живчик??
— Ну сперматозоид! „Шестерок ряд уходит в бесконечность…“ Как у тебя там?
— „Вильнув апокалипсиса хвостом…“ А и правда похоже!
— Вот видишь! Можешь же, если хочешь… Иди ко мне!
— Ладно так ладно. Иди ко мне, моя сучка!
— Какие новости от Лили?
— Да не бойся ты так уж… а то я и впрямь ревновать начну! Она ведь тебе рассказала, какая я страшная? Я ей послала еще одно штормовое предупреждение. Не думай, она не скучает…
А вот этого Марлен не стоило говорить! Он оттолкнул ее и метнулся прочь. А куда на таком пятачке друг от друга денешься?
Господи, помилуй!
Мачта привиделась ему единственным уединенным местом.
Уже ловчей и привычней карабкаться было ему. Он взлетал.
Мостик показался ему теперь очень уютным, как бы обжитым: милая провалившаяся досточка! И есть куда оглянуться — во все стороны.
Стоило того! Такого он никогда не видел.
Слева, огромная, бледно-бирюзовая, зависла полная Луна (может, и не полная, может, еще день до полнолуния оставался). Справа, совсем уж огромное, закатывалось в море Солнце. Значит, Луна на востоке, как ей и положено, по-школьному сообразил Урбино.
Ему вспомнилась читанная в детстве мусульманская сказка, как одному юноше приснился сон: одновременно солнце и луна, — и как суфий истолковал ему это: будет у тебя две столь же прекрасных жены… и все так и случилось; когда юноша вырос, то вспомнил этот сон и возрадовался сбывшейся судьбе.
Так он висел на шатком мостике между гаснущим солнцем и торжествующей луной, измеряя расстояние между ними: между Лили и Марлен, между любовью и страстью.
И так, любуясь этим прекрасным равновесием, вспомнил он, что и не только у мусульман… но и в других религиях, кажется у иудеев, была чуть ли не обязанность для вдовца жениться на незамужней сестре. Нет! ничья смерть ему больше не подходила. „А вдруг в раю происходит неосуществленная (желанная) жизнь?.. и она-то и оказывается в воплощении (на практике) адом?? Запад становится Востоком, раб тираном, уродка красавицей, нищий богачом, сладострастник монахом… и наоборот. Равенство как возмездие“.
И так, любуясь то на Восток, то на Запад, он почти упустил тот момент, когда солнце стало стремительно тонуть. Здесь, с высоты, оно не плющилось, а до самого конца оставалось круглым и тонуло буквально, как твердое тело. И — вмиг — его не стало.
Луна продолжала висеть как ни в чем не бывало.
„А вдруг они лесбиянки? — с детским сладким страхом воображал Урбино. — Марлен активная, а Лили пассивная?“
„Тогда мне проще…“ — тут же корыстно сообразил он. Картина, что он — третий, на некоторое время развлекла и отвлекла его: стал представлять себе их вместе, будто увидел их с мачты, со стороны, как из окна… проходят, сцепились пальчиками… два цветочка. Сами собой стали складываться и стихи „Два цветка“…
„Странно, — подумал Урбино, — это именно стихи догадываются, а не я…“
Да, здесь все проще, когда ты на мачте. В буквальном смысле один, как перст.
Но становилось свежо, темнело, и записать стихи нечем…
Уже в сумерках кое-как он спустился. Он заперся у себя в каюте, вспоминал и записывал стихи: „Вот придет Марлен — на ней все и проверю…“ Он ждал свою Луну, как когда-то, казалось уже давно, ждал Солнце. Но и Марлен не постучалась.
Время тянулось невыносимо, он не выдержал и спустился к ней. Луна освещала все очень ярко. Однако ее трюм был заперт. Он стучал, звал — она не откликнулась.
4. ВТРОЕМ
И утром он нигде ее не нашел.
Он вышел на берег встретить восход и обдумать, что же теперь ему делать.
Солнце взошло вместе с приближающейся лодкой.
Он поймал себя на радости, но не от того, что это наконец Лили, а от того, что она хотя бы не застанет его с Марлен.
Он ожидал, что Лили перевезет мичман Хаппенен, и был за него уверен.
Но не за себя. Он собирался проявить всяческую выдержку, не более того.
И был весьма удивлен, когда увидел ее в лодке одну, ловко подгребающую к берегу.
Зато она была в его пиратской повязке.
— Ты жив?
— В каком смысле?
— В таком. Ты меня совсем не любишь. Помоги выгрузиться.
— А мичман?.. — выдохнул он, крякая от тяжести канистры с керосином.
— Какой мичман? Ах, Хаппенен… Он порывался, но я не разрешила.
— Что так? — Урбино был само безразличие.
— Марлен противопоказаны сейчас такие эмоции.
— При чем тут Марлен??
— Если б они возобновили отношения, тут бы началось смертоубийство!..
— Ты что, хочешь сказать, что Хаппенен не твой возлюбленный, а ее?!
— Та-ак!.. — В голосе появились трудно скрываемые грозные нотки. — Это она тебе наговорила? Значит, ты ее выпустил…
— Она сама выбралась.
— Как она сумела??
— Сказала, что перегрызла цепь. Я решил, что это она так шутит… что это ты ее выпустила на случай тайфуна, мало ли что. Она вообще странная девушка…
— Странная?! Девушка? Значит, ты спал с этой шлюхой! Да как ты мог…
— Про Бёрди было лучше. Ты это про Марлен? Ты ей посвятил?
— Какая же у нее коса? Она же лысая! Это у тебя можно косу заплести.
— Значит, это я смерть!
Сходство интонации сразило его. Мозг пронзила молния. Раздался хлопок одной ладони…
— А ну-ка сними его повязку!
— Это не его, а моя! Я всем троим одинаковые купила.
— Вот как, троим… А где же моя? А ну-ка отдай!
Лили сопротивлялась.
— Ты что, прикидываешься или с дуба рухнул?[38] Ты что, правда не понял, что мы — одно?
— Я никогда не имел дело с настоящими близнецами. Я слышал, что у них кроме внешнего сходства бывает и повышенная близость, связь друг с другом, сродство душ так сказать… но вы настолько непохожи… Слушай, если и ты и Марлеy — одно существо, то мы же только вдвоем!
— А куда ты денешь теперь Марлен?
— Какую Марлен? Ты одна теперь у меня. Ты моя Лили-Марлен!
— Это песенка, а не человек. А я здесь одна, не считая Марлен.
— Какой еще Марлен?! — Урбино терял терпение.
— Собаки, конечно.
— Уф, слава богу! Тогда, наконец, мы только вдвоем. Так мы же счастливы!
Лили молчала.
— Двое в лодке, не считая собаки… — Шутка явно не удалась.
— Как раз нет. Втроем! — сказала Лили голосом Марлен. — Ты предал свою Дику.
— Дика-то тут при чем! Оставь ее, пожалуйста, в покое. Я дождался тебя! Как судьбы.
— Судьбу ты и получил. Я никогда не прощу тебе этой измены.
— Господи! Какой измены??
— С этой шлюхой Марлен.
— Да не изменял я тебе с ней, если это была ты же! Где логика?
— А тут только одна логика и осталась.
— Какая логика! Если ты не ездила к Хаппенену, то откуда керосин?
— Это просто. У меня в той части острова, за леском, склад.
— Ума не приложу, как ты сумела так перевоплотиться?
— Это как раз просто. Когда мы воспитывались в монастыре, то на Рождество разыгрывали прекрасные вертепы. Мне всегда доставалась роль ангела, а Марлен — черта…
— Слушай, уймись. Врешь, как два человека. Это не Голливуд, а два человека. Не три. Ты и я. Я и ты. Всё! Двое.
— Ах, если бы… — вздохнула Марлен голосом Лили, прижимаясь к нему плечиком.
— И ради этого ты обрилась повсюду налысо?
— Я давно собиралась это сделать, до твоего приезда, — сказала Лили голосом Марлен.
— А тату?
— Тату?.. — сказала Лили. — Это все Марлен. Это она в детстве по глупости сделала. Кстати, что у нее там? Я давно не видела.
— Кажется, лилия… Давай посмотрим.
— Ну уж нет! — сопротивлялась Лили, брезгливо отпихивая его готовность.
— Ну уж да! — кричала Марлен, грубо ухватываясь за нее.
Все вдруг сникло и опустилось в Урбино. Он зарыдал.
— А не пошли бы вы обе!! — вскричал он. — Я иду собирать вещи.
— А это я написал именно тебе, Лили. Не Верди, не Марлен.
Он подал ей тщательно заклеенный конверт, на котором размашисто было начертано:
ПОСЛЕДНИЙ СЛУЧАЙ ПИСЕМБез адресата и обратного адреса. Хаппенен нетерпеливо плескал веслом, как Марлен хвостом.