Ему хватило теперь сил подволочь табуретку под кнопку и вскарабкаться на нее. Рука протянулась к кнопке — теперь он легко доставал. Но все еще медлил. Обнаружил, что в левой — крепко сжимает бутылку. „Хлебнуть до или после?“ — подумал он, удивляясь ясности такой мысли. „Однако после может оказаться поздно“, — ухмыльнулся он, чуть покачиваясь на табуретке. Или это табуретка покачивалась?
Ноги будто опустели — табуретку он ощущал больше частью своего тела, чем ноги. Темнеть стало как-то неожиданно, с полу. Оттуда поднимался не то дым, не то туман.
Вот он скрыл табуретку, а вот и ботинки исчезли. Урбино уже не понимал, что у него под ногами и на какой высоте он находится. А если так, то ухватиться уже можно было только за кнопку. А как за нее ухватишься? Ее можно было только нажать: либо это единственный выход, либо никакого.
„Хлебнуть или нажать? Надо сделать это одновременно!“ — это было ослепительное решение.
И так, поднеся ко рту бутылку, как дуло револьвера, он коснулся кнопки и лизнул горлышко. Ожог показался уже приятным, как поцелуй, и он нажал ЕЕ.
„Это был всего лишь выключатель“, — успел подумать он в тот миг, как нажимал и как тьма охватила его перед тем, как стать всепоглощающим светом.
…И это была музыка. Музыка охватила его, как молчание, как свет, потом, как шум и звон… но язык не слушался его. Он пошевелил его остатком, как обрубком.
— Эври…ка! — как бы вскричал он, бросаясь в объятия молчания и света.
— Живучий, бандит! — поощрительно сказал Ангел-Хранитель Ангелу Имени.
— По имени он скорее не столько бандит, сколько воин. Последнюю битву он все-таки выиграл.
— Не столько выиграл, сколько не проиграл.
— Ты говоришь так, будто это была партия на бильярде.
— Может быть. Что, „Вид неба Трои“ так и висит у него над кроватью?
— А куда он… … денется?!
— А ты знаешь, я как-то привык к нему… — молча сказали друг другу капитан и лейтенант.
— Мог бы еще потянуть…
— Да, он хотел написать все семь смертных грехов…
— Не потянул.
— Как ты думаешь, чего ему не хватило?
— Некоторых он не знал, а некоторых не понял.
— Он застрял на романе „Диагноз“.
— О чем это?
— Как автор охотится за словом, а слово охотится за ним. Слово это и оказывается смертельным диагнозом.
— И что за слово?
— Диэнцефальный синдром.
— Какая чушь! Откуда он взял? Такого диагноза не существует. В него эти лепилы сваливают все, что им непонятно. Что, от этого самовнушения он и того?
— А как бы вы определили?
— Гордыня! смешанного генеза.
— Да… Он же был немножко поляк.
— При чем тут поляк??
— Поляки говорят: нет черта страшнее, чем тот, который верит в Бога.
— Неплохо сказано. Я всегда считал, что острое словцо освобождает от правды.
— Да, горе тому, через кого проходит соблазн.
— Все равно на черта он тоже не тянет…
— А ты уверен, что он вообще был способен различить ангела и черта?
— Людям трудно: приучили их к нимбу и крыльям, рогам и копытам — а где их сейчас достанешь?
— Да не ругай ты себя так! Сколько раз ты его спасал?
— Не считал. Потом это не я, а ты. Я только следил за соответствием имени и судьбы.
— До сержанта он дослужился…
— Да, он уже был готов ко всему.
— Кто нам теперь достанется? Опять рядовой, необученный, негодный?..
— Вряд ли нас определят в ту же часть.
— А жаль, мы неплохо сработались.
— Ну тогда прощай… — Капитан и лейтенант крепко пожали друг другу руки.
— А может, все-таки ничья?
— Ты думаешь, его оставят на сверхсрочную?
— Судья разберется.
— Ну тогда, может быть, еще
НЕ КОНЕЦПостскриптум
„Я единственный человек в мире, который мог бы пролить некоторый свет на загадочную кончину Урбино Ваноски“, — заявил я в самом начале. И был не прав.
Темно.
Конечно, я пришел к нему в назначенный день и час, точно по договоренности. На мой звонок он не откликался. Протоптавшись в холле около часа, я рискнул подняться и постучать — ответа не последовало, толкнул дверь… Она была не заперта, а комната пуста и удивляла своей прибранностью. Койка была строго, даже как-то по-армейски, заправлена. На подушке лежала накрахмаленная рубашка с весьма необычным галстуком и бритва „жиллетт“. Это была как бы голова. Телом была машинопись романа „Исчезновение предметов“. На месте кнопки зияла дыра.
Я нагнулся заглянуть: чернота ощущалась сквозной и бесконечной. Абсолютная тьма. Человек бы туда не пролез. Во всяком случае, я не решился просунуть туда ни руку, ни даже палец.
Темно. После него остались только книги и черная дыра. Как это у него где-то сказано про литературу как про наиболее безотходное производство? „Горстка праха в костре тщеславия…“ — кажется, так. Где-то затерялся еще и сын… под вопросом. От Дики или от Лили? От кого еще? Ничего, появится наследство — объявится. Звал он его как-то странно, как собачку, — Бибо.
Я сграбастал рукопись, без колебаний забрал и галстук, поколебавшись, прихватил и бритву. Поискал глазами фотографию с троянским облаком — ее не было.
Но темный, невыцветший прямоугольник обоев под ней (из-под нее?) оставался.
С кнопкой было проще и сложнее. Хозяин отельчика оказался милым человеком и даже читателем Ваноски. Он и установил эту кнопку вместе с вентилятором и вытяжкой, чтобы Урбино хоть как-то проветривался. Только это не его дыра! он и не думал ничего размонтировать!
„После каждого приличного автора должна остаться неопубликованная рукопись“, — цитирую Ваноски из нашей единственной (оказалось, последней) беседы.
Я выступил открывателем и публикатором „Исчезновения предметов“, с чего и началась моя успешная издательская карьера.
Э.Т-Б.
Примечания
1
В 1987 году в Вашингтоне директор Библиотеки Конгресса Лорд Биллингтон (полагаю, из чистой вежливости) спросил меня, над чем я сейчас работаю. Он был высок, худ, осанист и чем-то напомнил мне героя „Преподавателя“. Поэтому-то я и брякнул, что создаю ремейк одного забытого английского автора, только вот оригинала никак не могу найти. „О, — сказал лорд, — если она хоть раз издавалась, то книга обязательно есть в нашей Библиотеке“. Он казался смущенным, когда через несколько дней, встретившись на приеме, заверил меня, что такой книги нет. Мне было еще более неловко (Прим. пер.).
2
Читал ли Тайрд-Боффина его ровесник, будущий автор „The Real Life of Sebastian Knight“? (Прим. пер.)
3
Не требует перевода, это и у нас так (А. Б.).
4
Значит, Герман Мелвилл (1819–1891) (Прим. пер.).
5
Имеется в виду 1904 год (Прим. пер).
6
Таким образом, я могу датировать нашу первую встречу 14 февраля 1913 года, после панихиды по Роберту Скотту в соборе св. Павла. Мы там были оба и зашли в паб „помянуть“ (словечко Антона) (Прим. авт. — Э.Т-Б.).
7
Плотность, бесплотность… — плот созвучно английскому plot — сюжет (Прим. пер.)
8
Conclusion — заключение как вывод; imprisonment — заключение в тюрьму (англ.) (Прим. пер.)
9
Предложение — чего-нибудь (руки, сердца, выпить и т. п.), а также грамматическое устройство фразы (русск.) (Прим. пер.)
10
Sentens — приговор (судебный), предложение (грамм.) (англ.) (Прим. пер.).
11
Proposal — предложение (чего-нибудь…) (англ.) (Прим. пер.).
12
Посошок — a small stick or the last shot (Russian) (Прим. автора.).
13
A Tired Horse — „Усталая лошадь“ (англ.) (Прим. пер.).
14
тю-тю — непереводимо, как дао (русск.) (Прим. авт.).
15
no man — нет человека (мужчины) (англ.) (Прим. пер.).
16
no man — нет человека (мужчины) (англ.) (Прим. пер.).
16
know how — знание, как что-либо сделать (англ.) (Прим. пер.).
17
непереводимая игра слов (русско-англ.) (Прим. пер.)
18
network — подготовительные работы, планирование (англ.) (Прим. пер.).
19
„Глубокие лошадки“ — по-видимому, автор прочитал как deep pferd (англ. — нем.) (Прим. пер.).
20
Britannica — не корабль, а гениальная английская энциклопедия, основанная в 1768 г. (Прим. пер.).
21
Ползунов Иван Иванович (1728–1766) — русский изобретатель паровоза, в „Британнике“ не упомянутый (Прим. пер.).
22
Stephenson George (1781–1848) — англичанин, внедривший локомотив как средство гражданских перевозок в 1825 году. (Впервые такая идея была выдвинута сэром Исааком Ньютоном в 1680 г.) (Прим. пер.).
23
Дубинушка — не оружие, а гениальная русская песня (Прим. пер.).
24
Длинный рубль — special Russian money. Поскольку Антон по-английски одинаково пишет три слова: Маня, мания и деньги, — то, даже с помощью славистов, я не справился в их разделении (Примечательное примечание самого автора! — А.Б.).
25
Следует все-таки пояснить: тут как раз есть сюжет, в самом что ни на есть западном смысле. Руаль Амудсен (1872–1928) на борту своего „Фрама“, снаряженного для достижения Северного полюса, вдруг „by a dramatic surprise“ (странная стилистика для Britannica, содержащая слишком много оттенков для перевода, вплоть до „ради драматургической внезапности“ или „для эффективной атаки“) развернул экспедицию к полюсу Южному (1910–1912) и умудрился достичь его первым. Капитан Роберт Фолкон Скотт (1868–1912) с четырьмя товарищами достиг Южного полюса 18 января 1912 года, чтобы увидеть, что его опередил Амудсен; на обратном пути они погибли (Прим. пер.).
26
По свидетельству русского писателя М. М. Зощенко (1895–1958), попавшего под ту же атаку, она имела место…Это уже русский сюжет (Прим. пер.).
27
ТЧК оказалось не Тобольское ЧК, а точка, о которой так занатно рассуждал Антон: в конце предложения должна стоять ТЧК. Не иначе, как черновик телеграммы, направленной, возможно, в пресловутое ЧК (Домысел переводчика. — А.Б.)
28
Антон Лукич Омельченко род. в с. Батьки на Полтавщине в 1883 г. Когда он работал по выездке скаковых лошадей во Владивостоке, то с лейтенантом В. Брюсом ездил в Харбин выбирать маньчжурских лошадей для капитана Р. Скотта. Был включен в его экспедицию, провожал и встречал направляющихся на Южный полюс, достиг 84° ю. ш. После возвращения экспедиции в Англию был награжден медалью и ценным подарком королевы. Вернувшись в Россию незадолго до Первой мировой войны, был призван в армию. В Гражданскую войну был бойцом Красной армии. По возвращении в родное село работал сельским почтальоном. Одним из первых вступил в колхоз. Погиб от удара молнией весной 1932 г. (Справочник альпинизма за 1972 г.) (Прим. пер.).
29
Может быть, Лобачевский? (forehead) — лоб). В „Британнике“ ему отведена четверть столбца, зато он единственный из русских назван первым. Никогда не предполагал, что он так рано родился — в 1792 году! Стефенсон еще не ездил на своем локомотиве, а у Николая Ивановича уже рельсы в бесконечности пересекались! (Бесконтрольная реплика переводчика — А.Б.)
30
La belle lettre — прекрасное слово (фр.) (Прим. пер.).
31
Типичный случай переперевода… По-английски имя Рис (Rhys) не имеет никаких ассоциаций подобного рода (Прим. пер.).
32
При переводе использованы стихи Инги Кузнецовой (Прим. пер.).
33
Здесь переводчик порезвился в непереводимых английских аллитерациях: там sunny рифмовалось с funny, аI (Ай) — с bansai (банзай).
34
Здесь переводчику тоже пришлось перейти на личный, отечественный опыт.
35
„Что пардон, то пардон“, как говаривал Зощенко: редакция 2008 года (Прим. пер.).
36
Переводчику больше других понравилось именно это стихотворение, и он изо всех сил пробовал его перевести. Получалось втрое длиннее, не говоря о поэзии.
Перевод этот, однако, способствует датировке именно этого места работы над переводом, а именно 28 января 1997 года. В Принстоне меня застало известие о смерти поэта Владимира Соколова (откуда и взялись эти его „лицы“). Жертва вкуса, он всю жизнь дописывал поэму под нелегким для русского названием „Сюжет“. Не дописал. Сюжет его сошелся в точку на совпадении: это был день годовщины смерти Иосифа Бродского.
О это 28 января! Пушкин, Достоевский, Блок (отсчитывает свои „Двенадцать“)… в неплохую обойму эти двое вошли! Что это? Звезды или „насмешка неба над землей“?
Эта сноска выводит меня синхронно на иной мемуар, важный для установления и другой датировки, связанной с самым началом работы над всем этим „переводом“, с пробой пера.
„Дух праздности унылой…“ — русский человек всегда норовит начать с того, что полегче. Я и начал со стихов.
От своего имени я еще писать их не рисковал, а вот от имени героя… тем более если это „перевод с иностранного“… „Четверг“ вроде годится. Набрасываю по инерции „Смерть невесты“. Тут-то, на Невском, и попадается мне Иосиф (значит, он еще не уехал навеки). Зная, что он подрабатывал переводом и прославился „Большой элегией Джону Донну“, я излагаю ему свой проект, прошу профессиональной консультации. Почему бы и нет? — и мы подымаемся ко мне на чашку кофе. Я ему объясняю, что мои подстрочники как раз из чашек-то и сочиняются. Он просматривает „Смерть невесты“, хвалит последнюю строчку „Господи! Как быстро…“.
— Нет, это еще не совсем то, — заключает он, — вот, кстати, у меня на ту же тему… — И жестом фокусника выдергивает из нагрудного кармашка вчетверо сложенный небрежный листок — Вчера написал. Ты знал Бобо? Нет? Странно. Так вот, она умерла.
И своим рыжим голосом он прочитал „Бобо мертва, но шапки не долой…“. Щегольство его оказалось оправданным: стихи понравились не только мне и Инге, но и ему самому.
— Убедил, — только и мог сказать я ему.
Не знаю, было ли это первым исполнением. В следующий раз я напился уже у него дома, на его проводах (10.2.2008) (Прим. пер.).
37
Pussy — котенок и „лоно“. Как в филологии называется, когда словарное слово и сленговое оказываются омонимами? (англ.) (Прим. пер.)
38
Тот же пардон(Прим. пер.).
39
[39] One day — один день, однажды (англ.) (Прим. пер.).
40
Jerome K. Jerome — автор книги „Трое в одной лодке, не считая собаки“ (Прим. пер.).
41
Laurence Sterne — sense? sentence — смысл, предложение (англ.) (Прим. пер.)
42
Shy dream — скромная мечта (англ.) (Прим. пер.).
43
Читал ли великий автор „Бабочки, топнувшей ногой“ забытого Э. Тайрд-Боффина — опять же вопрос (Прим. пер.).
44
Гилберт Кит Честертон, „Человек, который был четвергом“.
45
Не знаю, как справился бы с такой задачей профессиональный переводчик… Ну, нету в английском буквы Ш! Хоть плачь… Им нужны две на это: Эс и Эйч. Так что ШАХ у них выйдет на букву Эс. Да и буквы Х нет. у них это Икс. Какой-то СХАКХ, а не ШАХ. У нас удобней, у них и кровь на букву Б, и сердце на букву X, и душа на букву С, и бог на букву Г. и смерть на букву Д… А по-французски — еще дальше: у тех и лук, и страус, и якорь, и паук окажутся на одну букву… В дальнейшем переводчик не раз столкнется с подобной трудностью и не справится с ней. (Прим. пер).