— Но вы не забыли, хоть вам и было приказано забыть, — откликнулся Рамиэрль. — Не суди своих предков слишком строго.
— Я не сужу, — вздохнула Криза. — Но я хотела, чтобы это лучше была грустная сказка. А она стыдная. Тут должна быть еще колодец, из которого текут слезы всегда. Пойдем искать.
Они искали колодец до ночи, но не нашли ничего. Только шепчущую о чем-то седую траву. Лишь на закате над долиной проплыла стая странных белых птиц. Они летели клином и кричали мелодично и жалобно.
— Я тоже знаю про них. Это Белые Птицы, души тех, кто погибал на этом поле. Они вечно летать здесь и вечно звать.
Рамиэрль промолчал. Даже если эти птицы были просто птицами, не стоило разрушать очарование легенды, самой красивой и страшной из рассказанных Кризой. Сам не зная почему, эльф взял с собой прядку седой травы, спрятав туда же, где хранил иммортели с могилы Мариты. Криза с удивлением посмотрела на своего попутчика, подумала и сделала то же самое.
— Я принесу это для дедушки, — с гордостью сказала она, — а то даже он не ходить здесь. Теперь я могу сказать, что всё как рассказывают. Кроме колодца, — честно добавила она.
2Тенькнула птица, ветер легонько пошевелил тонкие молодые ветви… Прозрачные капли нехотя скользили по золотистым сережкам и стекали вниз, на мерцающий лиловый камень.
Как это похоже на слезы, подумал Клэр Утренний Ветер, проследив взглядом их падение. Эту заросшую белой ветреницей поляну, окруженную стройными буками, они нашли на рассвете. И вот Эмзар пятый час сидел рядом с могилой брата, положив руку на аметистовое надгробие. Клэр сначала стоял поодаль, потом, видя, что Снежное Крыло ничего не замечает, подошел поближе. Как ни странно, Эмзар услышал и, вздрогнув, поднял темноволосую голову, нетерпеливо откинув падающую на глаза прядь.
— Хорошее место, Клэр. Думаю, если б Астени мог выбирать, где ему остаться, он выбрал бы такую поляну и… — Владыка Лебедей запнулся и махнул рукой. — Я знал, что он не вернется, но надеялся, что это не будет так сразу… И так страшно!
— Но откуда эти аметисты?
— Разве это не очевидно?
— Для меня — нет…
— Герика. — Эмзар поднялся на ноги и нарочито тщательно принялся расправлять складки плаща. — Ты больше не должен думать о мести, Клэр. За Тину рассчитались сполна. Смотри… Вон туда смотри, где кривое дерево, и дальше, чуть влево… Да, там… Только пригнись, я сидел, потому и увидел.
— Но Геро ничего не могла, ты же ее видел.
— Не могла, но смогла… Так похоронить Астени под силу только ей, ведь Эстель Оскора — порождение этой земли. Значит, она пережила бой, а здесь был бой, я уверен. Астени погиб, а Герика… скорее всего, потеряла голову, и то, что в ней спало, вырвалось на волю. К счастью, она пришла в себя, раз вспомнила про Астени. А вот Эанке и всех, кто с ней был, хоронили волки.
— Чудовищно…
— Не говори глупостей! — Голос Эмзара стал жестким. — Это первая хорошая новость с тех пор, как Рамиэрль пошел за Белым Оленем. Сила Тарры оживает в этой смертной. И, клянусь Великим Лебедем, Геро сумеет ее взнуздать.
— Но что она сотворила с… Эанке и остальными… — Клэр пересек полянку и раздвинул зеленеющие ветви шиповника. — Наверное, надо их… то есть то, что мы нашли, забрать в Убежище?
— Они сами выбрали свою судьбу, и та их настигла. Эанке проклята, и пусть это проклятие останется с ней. Я не знаю, что может прийти с ними на Остров, а рисковать всеми, кто там остался, нельзя.
Клэр согласно наклонил голову.
— Да будет так. Простить я не могу, забыть — тоже. Постараюсь об этом не думать. И все же я рад, что Геро… заплатила мой долг. Мне было бы тяжело убить женщину.
— Окажи ей равную услугу и убей Годоя. Вряд ли ей будет легко поднять руку на отца, каким бы тот ни был, а его смерть — жизнь всех остальных. Но ты ошибаешься насчет долга. От него нас с тобой не избавит никто. Мы должны платить Тарре не только за себя, но и за наших струсивших повелителей…
3Они не стали разбивать лагерь на Седом поле, а вернулись в горы. Больше ничего примечательного ни в этот день, ни в следующие не произошло. Местность становилась все более пологой, ели и лиственницы сменились сначала буками, затем зарослями орешника, и наконец путники вышли к настоящему травяному океану. Это было бескрайнее море золотистой прошлогодней травы, сквозь которую уверенно пробивался ясно-зеленый молодой подшерсток. На зеленеющем золоте алели, белели, лиловели первоцветки, вокруг которых кружили проснувшиеся пчелы. Радостный весенний мир мало напоминал мрачные церковные сказки о Запретных землях, но на гоблинские Равнины Горя зацветающая степь походила еще меньше.
Рамиэрля продолжало властно гнать на восток. Криза радостно шагала рядом. Несмотря на тяжелую ношу, орка умудрялась собирать невиданные степные цветы, на коротких привалах украшая себя венками. Девушка всегда остается девушкой, даже если принадлежит к племени гоблинов. Как бы то ни было, реку первой заметила именно орка, не имевшая обыкновения тонуть в мыслях. И река эта была огромной. Они вышли на крутой берег и замерли, любуясь плавным, величавым течением. Даже Гана в сравнении с этой запретной красавицей казалась жалкой речонкой. Дальний берег мог рассмотреть разве что эльф, для человека и даже для гоблина он сливался с небом и неторопливыми волнами.
Видимо, в этих краях паводков не знали или же они прошли тогда, когда путники еще не перевалили через горы, — река была чистой, прозрачной и спокойной. Кое-где берег порос зеленеющим кустарником. Чуть дальше по течению Роман заметил протоптанную множеством копыт тропу — сюда захаживал на водопой конский табун, но никаких следов жилья, никакого дерева, из которого можно соорудить плот. Конечно, можно подняться по течению или спуститься в поисках брода, но сколько дней придется потратить, чтобы найти место для переправы или помощь?
Эльф легко спустился к воде и опустил в нее руку. Холодно, но не настолько, чтобы стать смертельным.
— Криза, ты умеешь плавать? — Он не сомневался, что не умеет, но спросить был обязан.
— Нет, — удивилась она, — а разве можно это делать не рыбе и не жабе?
— Можно, — заверил ее Рамиэрль. — Более того, именно это я сейчас и сделаю.
Она непонимающе уставилась на него черными глазищами. Оставлять орку на берегу не хотелось, но выхода у них, похоже, не было — время не ждало.
— Криза, — эльф говорил медленно и ласково, как с Перлой, когда та начинала капризничать или же бояться, — давай договоримся. Я поплыву через реку. Ты останешься здесь. Тут, по-моему, неплохое место для стоянки. Жди меня, — он подумал и решил, — до четвертого полнолуния, считая нынешнее. Если меня не будет, иди к деду и все ему расскажи. Но я вернусь, и, скорее всего, не один.
Внучка старого Рэннока в самом деле была умной девушкой. Она, конечно, расстроилась, но поняла, что так нужно. Рамиэрль помог ей разбить лагерь в зарослях какого-то кустарника с желтыми цветочками, собранными в изящные кисти. Эльф с удовлетворением осмотрел дело рук своих — можно пройти в двух шагах и не заметить. Не похоже, чтобы в этих местах кто-нибудь был, но осторожность не помешает.
Прощанье отложили до утра, и это было ошибкой, потому что впервые за все время пути они не знали, о чем разговаривать. Костер, ловко скрытый в небольшой впадине, тихо догорал, прощальный ужин, сооруженный оркой из ничего, был съеден, золотистый эльфийский напиток выпит. Просто лечь спать обоим казалось неуместным…
— Криза, раз уж мы так засиделись, расскажи мне про Слезы Инты.
Орка с готовностью кивнула, ее тоже мучило молчание, а потом, она, по всему, очень любила эту историю. Внучку Рэннока всяческие предания волновали куда больше того, что творилось у нее перед глазами. И при этом девушка крепко стояла на земле и обо всем имела свое мнение. Рамиэрль про себя улыбнулся: именно этой глубинной уверенности в своей правоте и не хватало последние две тысячи лет его народу…
— Ну так кто же она была, эта Инта?
— Человек… Смертная, не как ты… Но и не наша. Жаль, что так было, но зачем врать? — Раскосые черные глаза с вызовом уставились на собеседника. — Мы всегда помним так, как было. Пусть для нас это не так славно… нельзя ложить… лгова… говорить не так про тех, кто уже ушел. Это самый большой грех, это северные говорить, что им нужно, мы — не такие.
Орка замолчала, в яме потрескивал огонь, с реки тянуло свежестью, что-то громко плеснуло, похоже, рыба здесь была под стать самой реке — огромной…
— Тогда бывало все иначе, — вновь заговорила девушка. — Были холмы. Много холмов. И много больших деревень, совсем больших…
— Городов?
— Да, городов. Там жили люди. И орки. Все воевали, мирились, умирали, жили. А Созидатели часто приходили и бродили среди живых. Но никто не знал, что это они. Они приходили и уходили. А потом у людей рождались ребенки… У нас, гоблинов, такого не получивалось… Жаль, но так было. А потом дети Созидателей уходили далеко… Они не умирали до Последней битвы, про которую знала старая гарга, которая знала все. И за это Созидатель Созидателей, великий Омм отдал ей навсегда много земли, и она делала там, как хотела. И там никто не может жить, там воды столько же, сколько земли, и тот, кто туда идет, не вернется…
— Тогда бывало все иначе, — вновь заговорила девушка. — Были холмы. Много холмов. И много больших деревень, совсем больших…
— Городов?
— Да, городов. Там жили люди. И орки. Все воевали, мирились, умирали, жили. А Созидатели часто приходили и бродили среди живых. Но никто не знал, что это они. Они приходили и уходили. А потом у людей рождались ребенки… У нас, гоблинов, такого не получивалось… Жаль, но так было. А потом дети Созидателей уходили далеко… Они не умирали до Последней битвы, про которую знала старая гарга, которая знала все. И за это Созидатель Созидателей, великий Омм отдал ей навсегда много земли, и она делала там, как хотела. И там никто не может жить, там воды столько же, сколько земли, и тот, кто туда идет, не вернется…
Гарга сказала, что будет битва, в ней погибать все и родится новое, которое будет на потом. А какое оно станет, никто не знать до Последняя битва. Если больше победить Созидатели, жить будет можна. Если их враг, то жить будет очень плохо. Созидатели готовились к этой войне, но сначала пришли те, кто пришли. Они называли себя Светом, но были злая беда. Они убивали всех Созидателей и их детей. Наши тоже были там… Седое поле стало седым в тот день… Ты видел. И теперь нет никто, когда прийти время Последней битвы, поднять оружие на зло, и все получит оно. Если только сама земля не возвращать Созидателей. Но это трудно, почти никак сделывать…
Если б орки могли дать им жизнь, но мы можем только умирать за эту жизнь навсегда, все теперь в руки дети Инты… Она была просто молодая. Людей Созидатели не делать красивыми, но они любить их, а не нас… Сын Омма увидел Инту в саду дома ее отца, и она захотелась ему. Она была дочь одного господаря из холмов, у нее бывал жених. Наш народ не помнит, кто он был. Наверное, король. Так всегда бывает. Но она ставала подруга сына Омма. Он видел ее только раз, и еще раз, когда ехал на битву с чужими. Он заходил к ней просто так, он был самый молодой из Созидателей и сказал Инта, кто он такой и куда идет.
Она просила его брать ее и показывать война. И он взял на свою коня женщину, хотя не был долган это. Никто из Созидателей такого не делывал. И он оставлял ее на белый камень, откуда все видное. Она видела все. Те, кто пришел, победили. И трава стала седой, а небо белым. Солнце остановилось и стояло в небе от горя, и время тоже упало, как воин, которого бить по голове. И так и было, пока победители не погнали солнце вперед плетью, и оно стало красным от крови и обиды. Они разбудили время, но оно уже пошло в другую сторону. Не назад и не вперед, а вбок, туда, куда нет дороги. Но это было не сразу. А сначала победители ушли, так как устали и на них тоже были много-много ран.
Тогда Инта сошла с камня и хотела искать любимого, — в голосе Кризы послышалось с трудом скрываемое восхищение, — она не бояться страшные бессмертные, которые охраняли поле, чтоб туда никто не появляться, пока новые Хозяева залечивать раны и окружать это место горы.
Дальше было не так, как нам хотеться. Но мы не имеем правов забывать благородство, оно бывает и у врагов. Оскорбить память врага — позор для нашей чести. Инту увидела женщина из племя эльфов. Она была очень сильная, и у нее было много власти. Она была одна из королевов, но она пускала Инту на поле, потому что уважала любовь… Она так и сказала, и мы помним эти слова. Они как кусты на стенах обрыва, за которые спасается падающий. Эта королева спасать доброе имя всех своих потомков. Вот… Но Инта так и не знать ее имени. Инта находить любимого. Он был один из всех, кто еще не умирал. И он узнавать Инту и давать ей свой меч. А это был самый сильный меч против зла, который даривал ему отец Омм. И Инта взяла этот меч, а сын Омма тут же умирал, так как только меч и надость отдавать его в надежные руки делала ему жизнь после битвы.
Инта взяла меч, и он тут же менялся в ее руках, и она держать простой посох. И она пошла назад. И плакала. И из ее слез вырастали цветы белые, как побледневшее от беды небо.
Та эльфка выпускала Инту. Она была великая колдунья, но она или не увидела меч, или не хотела увидеть. Никто не знать, что была у нее за душа. А Инта пошла назад. Но что для крылатого лошада два часа полета, для ноги женщины… — Криза покачала головой, — это очень долго. Пока она шла, у нее рос живот. Так рос, что было видно, что она не может вернуться к дому, отец и жених будут ее убивать. Она ушла совсем в другое место. И тут гарга вышла оттуда, где вода мешана с землей и всех любопытных тянет вниз, где живут каменные говорящие твари, знаючие про все, но ничего не знаючие, что есть истина.
Гарга выползывала из своих землев и находила деревню гоблинов. И жрецу-старейшине она велела разыскивать Инту, так как в ней вся надежда Подзвездного. И они отыскивали женщину, и та жила с ними, и никто об этом не знал. Даже гоблины соседних деревнев, так как гарга велела молчать. У Инты родилась два одинаковых дитя. Но один было мальчик, а другой — нет. Они жили еще несколько летов среди гоблинов, но потом эльфы начали гнать нас в горы. А люди стали предатели и начали молиться новым богам. Тогда жрец-старейшина и Инта решили, что она с дочь уходить назад к люди, а ее сын орки уносят в горы и воспитываевают из него воина, который помнит.
Но все всегда не так, как думывают даже умные. Инта с дочка уходила, и никто с тогда не знает, что с ними было. А на гоблинов нападывали люди, которые тоже хотели начинать жить в те места. Жреца-старейшину убивали, а сына Инты находили и решали, что он пленник, так как понятно было, что он не гоблин, а что он сын Созидателя, никто не мог понимать. И его уносили, и тоже ничего не известно больше.
— А меч? — с трудом сдерживая волнение, спросил Рамиэрль.
— Не знаем, — призналась Криза. — Он был у хороший воин, который должен был учить сына Омма биться. Тот прорываться из боя и пропадывал. Никто его больше не находить.
— Я одного не понимаю, — после долгого молчания подал голос эльф. — Откуда ты все это узнала?
— Слезы Инты, так цветы зовут все. Это так, — ответила орка, — но только те, кто родился в семьях, как моя мать, знать вся правда… Это северные все напутывать, они хотеть забывать и Инта, и эльфка. Они хотеть только убивательный меч… Это кто давно за наших дедушки жили в том селе, где прятали Инта. Мы все помним, ничего не должно быть забытое. Но мы не знаем, где сейчас кровь Омма и меч, который остановит зло.
— А где зло, вы знаете? — Рамиэрль сам не знал, зачем он это спросил.
— Не знаем, но чувствуем, — орка передернула плечами, — оно просыпается, и времени почти нет. Мы не победим без Созидатели. Но мы можем умирать с честью.
— Нет, эмикэа,[13] — Рамиэрль шутливо дотронулся до носа своей собеседницы, — мы победим. Мы просто обречены на победу. А теперь — все. Спать!
Глава 3 2229 год от В. И. 17-й день месяца Агнца Северный берег Адены
1 Эстель ОскораТам, откуда я пришла, сейчас уже зеленели листья и весело щебетали влюбленные птицы. Здесь же о весне напоминало только небо, бледно-синее и неимоверно глубокое, небо, в которое хотелось смотреть и смотреть. Зима проходила, снег стал рыхлым, зернистым и влажным и по вечерам отсвечивал густой синевой. Я не знаю, как бы я шла по этому снегу, если б не эльфийские сапоги, — бедняга Преданный проваливался по брюхо. Не научи меня Астени начаткам магии, я если б даже не сдохла, то одичала, а так, судя по отражению в походном зеркальце, я даже напоминала женщину, хотя меня это мало заботило, меня вообще ничего не заботило, кроме дороги. Я не представляла, далеко ли еще до Эланда. Просто шла вперед, причем все больше ночами: зеленоватый Тэриайкс, Око Рыси, указывал путь на север, а я знала, что, идя прямо на него, я рано или поздно доберусь до моря.
Или Преданный разделял мою уверенность, или ему было все равно, куда мы идем, но он ни разу не попытался увести меня с выбранной мной дороги. Днем мы спали: я — завернувшись в один эльфийский плащ и подложив под себя другой, Преданный — по-кошачьи свернувшись клубком у меня в ногах. Припасы, захваченные Астени, давно кончились, мы жили тем, что добывал Преданный. Дичи вокруг хватало, а охотником мой кот оказался отличным. Для него такая жизнь была естественной, а я… Я медленно, но верно становилась дикой тварью, разве что до поры до времени брезговавшей сырым мясом; во всем же остальном я не так уж и отличалась от лесной рыси. Я и раньше любила ночь, она добрее дня. Ночью огонь жарче, деревья выше, а чувства обостряются… Запахи, звуки, странная, начинающаяся с заходом солнца жизнь манила меня, когда я была еще малолеткой. Боги! Как давно это было… И где, где? Неужели в Тарске? Нет, не помню…
В Тарске жили страшные люди. Я знаю, что боялась их до безумия, но я забыла само ощущение того страха… Зато на память приходит то горько-сладкий вкус ягод, которые никогда не вызревали под здешним солнцем, то ощущение захватывающей меня радости, когда я бегу по залитому солнцем склону, а большие алые цветы раскачиваются на тоненьких стебельках, и высокая трава под теплым ветром перекатывается изумрудными волнами. Вот это помню, хотя мой мозг услужливо напоминает мне, что я ничего подобного не видела, не могла видеть, ведь наследница Тарски не бегала в одиночку в холмах. Но то, что помнил — или знал? — мой ум, напрочь позабыло сердце. И наоборот. Может быть, причиной была та самая чудовищная магия, превратившая меня в опасное для всего сущего создание?