Говорят, Антипод сбивает с пути истинного, предлагая помощь в обмен на душу. Окажись враг рода человеческого сейчас возле герцога Арроя, он заключил бы сделку на самых выгодных для себя условиях. Рене без колебаний пожертвовал бы и душой, и жизнью, лишь бы найти выход. Великий Орел, если б только армия Марциала исчезла!..
Рене бездумно слушал лепет прибоя и смотрел в сторону Идаконы, над которой все выше поднималась Волчья. Очевидно, он все же задремал, потому что странным образом почувствовал себя парящим над устьем Агаи. Безумная река несла свои мутные воды к морю, которое — Рене это чувствовал совершенно отчетливо — принимало их с отвращением. Герцог словно впервые видел серые зыбучие пески, тускло мерцающие в свете ущербной луны.
Странное это было место и едва ли не самое опасное на всем побережье. Устье реки все время менялось, огромные массы песка блуждали по заливу, чуть ли не после каждого шторма «радуя» моряков новыми мелями. Неимоверно широкая, но мелкая Агая разбивалась на множество рукавов и рукавчиков, перемычки между которыми изобиловали зыбунами. Река обладала прескверной привычкой, чуть задует западный ветер, выходить из берегов, заливая плоскую широкую равнину. В довершение всего, устье, прозванное местными рыбаками Обманкой, славилось туманами, которые, казалось, можно резать ножом, как лучшую арцийскую сметану.
Единственным надежным клочком суши в этом плывущем, предательском месте была Змеева башка — каменный островок посредине реки, на котором стоял Злой маяк, предупреждающий красными огнями о грозящих несведущим опасностях. Змеева башка и маяк на ней — вот и все, что приковывало взгляд в царстве воды, песка и неба. У подножия маяка лепилось несколько домов, в которых испокон веку жили смотрители, заодно несшие службу лоцманов. Не доверяя предательнице Агае, они дважды в день с шестами в руках проверяли, где появилась новая отмель, где, наоборот, промоина или яма и какой из рукавов проходим.
Рене прекрасно знал все побережье, а эти места тем более. Прошлым летом адмирал самолично облазил междуречье Адены и Агаи, пытаясь просчитать действия арцийцев, но сейчас Обманка неуловимо изменилась. Аррой не просто видел Злой маяк, искривленные стволы деревьев, взбаламученную воду, но и ощущал чье-то присутствие, давящее, отвратительное, опасное. Здесь кто-то был, кто-то древний и недобрый, отвергаемый и землей и морем… Рене знал, что он тут… И еще как могло случиться, что прошло три недели? Герцог готов был поклясться, что луна родилась четыре дня назад, а сейчас от нее остался лишь узкий серп…
2Несмотря на события двух последних лет, «Коронованная рысь» оставалась местечком, где обитатели окрестностей Гелены Снежной все еще могли промочить горло да почесать языки. Последнее, впрочем, делали с оглядкой. Длинный язык приводил к еще более длинной дороге, а то и к рыночной площади, на которой каждую неделю примерно наказывали уличенных в злословии против богоугодного регента Арции и Таяны Михая Годоя со чада и домочадцы и его высокопреосвященства кардинала Таянского и Тарскийского Тиверия.
И все равно люди злословили. По Гелани бродили слухи один другого невразумительней и неожиданней. Говорили, что Тиверий не кардинал, а самозванец, Годоя предали анафеме, а во Фронтере идет настоящая война. Болтали, что Рене Аррой похитил дочку Годоя и держит в заложницах, потому Михай и не нападает на Эланд. Про тарскийца было совершенно точно известно, что он продал душу Проклятому, а про Анну-Илану — что она родила ребенка с волчьими зубами и кормит его кровью других младенцев.
Когда же из Гелани спехом ушла большая часть тарскийцев, прихвативших с собой остатки таянской кавалерии и изрядную часть легких пушек, жители города совершенно обоснованно сочли, что армия двинулась на помощь Годою, ведь воевать в самой Таяне было не с кем. Нельзя сказать, чтобы геланцы вздохнули полной грудью, но чужих ушей стало меньше, и языки развязывались, особенно после кружки доброго вина.
Родольф Глео просиживал в «Рыси» целыми вечерами. Дома Глео было делать нечего, к тому же чистый и ухоженный домик Симона за год с небольшим превратился в неопрятное логово, где вперемешку валялись залитые вином и жиром книги, битая посуда, скомканные тряпки и просто всяческий мусор, неизбежно появляющийся там, где хозяева забывают о венике. Серые валики пыли, перекатывающиеся по комнате по воле сквозняков, заставляли поэта кашлять, но не убирать. Дом для него служил лишь местом ночлега и источником вещей, которые можно пропить, а жил Глео в «Рыси», куда приходил к открытию и откуда его за полночь выпроваживал сердобольный вышибала.
Обычно Родольф просто тихо напивался, глядя все более оловянным взглядом в закопченный потолок и бормоча под нос какие-то вирши, но порой на него накатывало, и поэт приставал с малопонятными рассуждениями к ни в чем не повинным людям; если же его пытались вывести, начинал упираться, как кот, который знает, что его сейчас ткнут носом в сотворенное им безобразие. Хозяин «Рыси» смекнул, что проще сунуть выпивохе стопку самой паршивой царки, после чего тот преспокойно уснет, а назавтра включить выпитое в стоимость очередной принесенной вещицы. Короче, Глео никому особенно не мешал, и, когда дверь распахнулась и в «Рысь» ввалилось человек восемь тарскийцев и спутавшихся с ними таянцев, хозяин и не подумал выставить поэта.
Вошедшие шумно уселись за лучший стол и потребовали вина. По всему выходило, что они намерены гулять всю ночь — сигнал «тушить огни» на них явно не распространялся. Харчевник разрывался между желанием не ударить лицом в грязь перед столь значительными гостями и боязнью, что те, именно из-за своей значительности, уйдут не заплатив. Рассудив, однако, что, будучи недовольны, годоевцы могут заведение спалить, а его самого повесить, бедняга решил пожертвовать царкой, а не головой. Гости пили и становились все шумнее.
— Да здравствует наш Михай! — заорал один, высокий и плечистый.
— Виват! — грохнули остальные. — Мы еще вздернем проклятого маринера на его собственной мачте!
— Вверх ногами, — добавил вертлявый таянец, услужливо подливая приятелям чужой царки.
Тарскийцы заржали и выпили. Другие гости оглохли, но не все.
— Не сметь трогать Рене! — взревел поэт и грохнул кружкой об стол. Обожженная глина треснула, дешевое красное вино разлилось по скатерти.
— Чего? — Тарскийцы от подобной наглости обалдели. — А ну повтори!
— И повторю! — Глео был решителен и отважен. — Вы? Вы, отребье, вздернете Рене Арроя?! — Поэт громко и оскорбительно захохотал, и хохот этот раздался в кромешной тишине. Все собравшиеся в «Коронованной рыси», за исключением двух вышедших на добычу тараканов, замерли, но поэту море было по колено. — Вы? — повторил он еще раз. — Да Рене из вашего поганого Годоя рыбный суп сделает!
— Я сейчас заставлю этого пьяницу съесть его собственный язык! — Плечистый тарскиец поднялся с места, но Глео с неожиданной ловкостью вспрыгнул на стол. Этого ему, видимо, показалось недостаточно, и он, широко шагая и почти не качаясь, прошелся по шести столам, расшвыривая тарелки и опрокидывая бутылки, и перебрался на высокую стойку, отбросил ногой мешавшие полотенца и, завывая, продекламировал:
Прозвучал одинокий выстрел: пришедший с тарскийцами услужливый таянец разрядил пистоль Родольфу в грудь. Поэт пошатнулся, но выпрямился и неожиданно чистым звенящим голосом выкрикнул:
— Стреляете?! Значит, боитесь! Люди! Они боятся! Меня! Вас! Гелани! Нас больше! Всех им… не перестрелять!.. Рене придет! Бейте их… бейт… — Последнее слово захлебнулось в крови, хлынувшей у Родольфа изо рта на видавшую виды рубаху. Глео пошатнулся и мешком свалился на пол.
И тут высокий нескладный парнишка, разносивший кружки с вином и заказанную снедь, поднатужившись, поднял тяжелый казан с кипящим жирным супом и с криком: «Ребята! Бей!» — выплеснул обжигающее варево в лицо убийце. Тарскийцы схватились за шпаги, но парень отскочил в сторону, зато двое дожидавшихся своей похлебки ночных возчиков с ревом подхватили дубовую скамью и обрушили на головы годоевцев. А разошедшийся поваренок выскочил на улицу и завопил: «Лю-у-у-у-уди! Сюда-а-а-а!!!»
3— Адмирал!
— Ягоб? Прости, задремал…
— Когда ты последний раз ложился?
— Неважно. Ты что-то хотел сказать…
— Они перебрались в летний лагерь. Проклятый, как же здесь сейчас мелко.
— Адмирал!
— Ягоб? Прости, задремал…
— Когда ты последний раз ложился?
— Неважно. Ты что-то хотел сказать…
— Они перебрались в летний лагерь. Проклятый, как же здесь сейчас мелко.
Оба маринера уже лет десять понимали друг друга с полуслова. Вот и сейчас Ягобу не нужно было объяснять, что, если б позволила глубина, лагерь арцийцев можно было бы разнести из корабельных пушек, но в эту пору на юг от Гверганды к берегу не то что большой корабль, баркас — и тот не подойдет. Вот если б поднялся хороший шторм, такой, какие раз в десять или пятнадцать лет накатывают в месяце Волка, когда бесчисленные водяные горы заливают пляжи, выворачивая имевшие глупость вырасти слишком близко от моря деревья, и докатываются до Зимней гряды!
— Чего б я не дал за хороший шторм, — проворчал Ягоб.
— Погоди, — Рене потряс головой, — тут что-то есть!
— Что тут может быть? — махнул рукой маринер. — Шторм как баба, приходит, когда ей приспичило, а не когда тебе нужно. Разве что попроси своего попа, авось намолит…
— Ягоб, — голос Рене странно зазвенел, — мне надо побыть одному…
Капитан «Осеннего ветра» кивнул и исчез. Он знал Арроя и понял, что Счастливчику в голову пришла какая-то мысль. Скорее всего, безумная, а это значит, что у них появился шанс.
Шаги затихли, и Рене негромко окликнул:
— Флорентин, ты мне нужен!
— Разумеется, — отозвался жаб, — наш союз подразумевает…
— Послушай, — адмирал был не склонен вступать в длительный кокетливый разговор ни о чем, каковые философский жаб обожал, — что ты знаешь об Агае?
— Об Агае? — Жан-Флорентин соизволил удивиться. — Зачем это тебе?
— Сам не знаю. Давай вспоминай!
— Мне нужны объяснения. — Оставленный без привычной порции лести жаб был настроен сварливо. — Меня оторвали от размышлений о первичности сознания над…
— Извини. Жан, я, кажется, задремал и почувствовал присутствие какого-то существа и отвращение моря и земли к этому существу. Луна вдруг оказалась на ущербе…
— Что?! — воскликнул жаб, придя в неподдельное волнение. — Так вот это где!
— Что именно?
— После битвы, в которой погибли прежние боги Тарры, их дети и их воины, у новых хозяев этого мира возникли трудности с телами убитых. Победители боялись предавать погибших земле, которая была ими создана, равно как и море, и воздух, и даже огонь. Светозарные не хотели рисковать, и их можно понять. Боги обладают удивительной способностью к самопроизвольной регенерации, именуемой обычно непосвященными воскресением. — Жаб посинел: разговор был ему неприятен. — Найденное решение было изящным по сути и отталкивающим по форме. Боги нашего друга Романа вызвали откуда-то чуждое Тарре существо, которое и пожрало трупы, после чего его усыпили. Не исключено, что намереваясь при необходимости использовать снова. Тарре это создание отвратительно, и потому в месте его упокоения идет вечный спор между водой и землей. Каждая из стихий стремится избавиться от спящего, но не может.
— Значит, он спит в устье Агаи…
— Видимо, да. Ландшафт полностью отвечает заданным условиям. А в том, что ты обнаружил его присутствие, нет ничего удивительного. В тебе есть кровь старых богов, соответственно, это создание, которое не могло не проголодаться, чувствует тебя даже сквозь сон. А ты, соответственно, его.
4— Что-то случилось. — Илана, прервав беседу с двумя пожилыми, но молодцеватыми нобилями, неспешно подошла к окну. Дувший со стороны Гелани сильный ветер доносил тревожный колокольный гул. И это не был ни торжественно-радостный перезвон престольных праздников, ни угрюмое гуденье погребальных колоколов, раздававшееся, когда хоронили короля и принцев. Казалось, в колокола колотили люди, не имеющие никакого понятия об этом искусстве, главное, чтобы погромче. За всю свою двадцатилетнюю жизнь герцогиня ничего подобного не слышала. Казалось, городские храмы и церкви дружно сошли с ума.
Братья Цокаи, развлекавшие в углу придворных дам, переглянулись. Илана поймала их взгляд.
— Сходите и узнайте! — Братья щелкнули каблуками и вышли. Придворные помалкивали, втянув голову в плечи, очередной порыв ветра донес не только все усиливающийся перезвон, но и запах дыма. Пожар? Но совсем недавно прошли дожди, а дома в городе все больше каменные…
При отце Ланка уже была бы на конюшне, оседлывая коня, чтобы мчаться в город, теперь это было исключено. Илана вернулась на свое место и заговорила о погоде. Нобили невпопад ответили, они казались напуганными, супруга регента — скучающей.
— Сударь, если я правильно помню, вы говорили…
Если б был пожар, они б увидели зарево, но небо было черным и звездным. Колокола гудели не переставая, на крепостной стене ударила пушка: кто-то не выдержал. Перевалило за полночь, но отпустить придворных, не дождавшись ответа, было бы странно.
— Я помню эту суку. У ее потомства должно быть отменное чутье. Мой супруг будет рад получить подобный подарок.
Ее супруг был бы рад видеть ее в Арции, но она сможет выехать не раньше, чем Варшани покончит с резистантами. Жаль, она бы не отказалась посмотреть Мунт и поговорить с Михаем. Он так уверен в победе, ей бы тоже не помешало увериться.
Распахнулась дверь. Вошли младший из Цокаи и, хвала святой Циале, Уррик!
— Моя герцогиня, — нобиль был серьезен, — в Гелани бунт. Чернь бьет тарскийцев и жжет дома горожан, замеченных в верноподданнических чувствах. Начальник гарнизона просит помощи. В городе осталось слишком мало солдат, а стража не справляется. Я взял на себя смелость пригласить господина Уррика.
Имре поступил правильно. Оставалось лишь отдать приказ. Понятный, простой, единственно возможный, но именно этого Илана не могла сделать. Не могла, и все тут!
Герцогиня не сомневалась ни в верности гоблинов, ни в том, что против них горожанам не выстоять, но Илана принадлежала к роду Ямборов, гордившихся тем, что их Гелань ни разу не была взята врагом. Но разве гоблины враги? Они подданные, а в городе бесчинствуют бунтовщики. И в старые годы в Гелани случалось всякое. Били арцийских купцов, били в недобрые чумные времена медикусов, якобы разносящих заразу, как-то разнесли по кирпичику дом эркарда, самочинно поднявшего свечной налог… И всегда бунты усмиряли, зачинщиков и просто попавшихся под руку колесовали, вешали, клеймили раскаленным железом… Правда, на памяти Ланки такого не случалось — отец был слишком сильным и умным правителем, чтобы жители его собственной столицы бунтовали. А она, выходит, не умная и не сильная?
— Ваше величество, прибыл кардинал Тиверий.
— Пусть войдет. — Хорошо, что можно оттянуть решение, и потом, Церковь… Она должна сказать свое слово. Это несправедливо, если гоблинов на Гелань спустит только она.
Тиверий вошел как-то боком, и Ланка вспомнила, как в детстве Стефан ей объяснял, как ходят крабы… Герцогиня выпрямилась в своем кресле.
— Ваше высокопреосвященство, нам нужен совет Церкви Единой и Единственной. Должны ли мы посылать в Гелань горные полки? Или, возможно, Церковь сможет остановить бунтовщиков святым словом?
Со стороны это могло сойти за издевательство. Если под словом «Церковь» подразумевался кардинал Тиверий, то он не мог бы сейчас внятно сказать «мама» и даже «дай».
Ланка ждала ответа, в окно по-прежнему тянуло дымом, хорошо хоть колокола стали звонить пореже, видно, уши и головы горожан оказались не железными.
— Ваше высокопреосвященство, мы ждем.
От необходимости отвечать толстяка избавил старший Цокаи, которого смело можно было назначать на место покойного господина Бо. Если исходить из цвета лица.
— Моя герцогиня, — пусть Имре не подчинялись щеки, с голосом у него было все в порядке, — я вынужден сообщить неприятное известие. Наши войска потерпели сокрушительное поражение от резистантов, на стороне которых сражались гоблины. Граф Варшани предпочел отступить на Тарску. Объединенная армия резистантов и гоблинов движется к Гелани, не встречая никакого сопротивления.
— Что ж, — Илана Ямбора не могла владеть собой хуже мелкого нобиля, — у нас есть лишь один выход. Запереться в Высоком Замке и ждать возвращения моего супруга. Успокойтесь, ваше высокопреосвященство, вам ничего не грозит. Высокий Замок неприступен.
Глава 4 2230 год от В. И. 11–12-й день месяца Медведя Арция. Устье Агаи Пантана. Убежище
1Гиб боялся, но шел. Рене чувствовал напряжение Водяного Коня и его решимость. Это древнее создание следовало за адмиралом по собственной воле, уздечка была нужна разве что для того, чтобы найти черного скакуна и призвать.
Если верить Жану-Флорентину, то существовавшие некогда в достаточном количестве соплеменники Гиба умели принимать многие обличья, не исключая и человеческого. Философский жаб полагал, что дара речи водяные кони, большинство из которых сгинуло во время битвы со Светозарными, лишились не в наказание за ныне забытую провинность, а чтобы они не выболтали доверенную им тайну. Но молчать не значит не понимать. Именно поэтому, вызвав Гиба, Аррой заговорил с ним так, как говорил со своими маринерами, предлагая им очередной отчаянный поход.