— Прекрасно, — пробурчал он из-под беспорядочной груды подушек и одеял. — Противно думать, что столько всего пропадает зря. — Внезапно он снова повернулся на бок. — О Господи, опять начинается!
Мы с Муртой немедленно заняли свои позиции. Удерживать в неподвижном состоянии мужчину крепкого сложения в то время, как его сотрясают рвотные спазмы, — работенка не для слабых.
Когда очередной приступ закончился, я пощупала Джейми пульс и положила руку ему на влажный и холодный лоб. Мурта поглядел мне в лицо и молча полез следом за мной по трапу на верхнюю палубу.
— Что, совсем плохо ему? — спросил он.
— Не знаю, — беспомощно ответила я, подставив мокрые от пота волосы холодному и резкому ветру. — Я, по правде сказать, никогда не слыхала, чтобы кто-то умер от морской болезни, но у него во рвоте показалась кровь.
Руки маленького человека вцепились в поручни с такой силой, что костяшки суставов, казалось, прорвут кожу.
— То ли он поранил внутренности острыми обломками ребер, — продолжала я, — то ли в пустом желудке кровеносные сосудики порвались. Но, во всяком случае, это признак нехороший. И пульс у него все слабеет и делается неровным. А для сердца это плохо, вы же понимаете.
— У него сердце льва. — Мурта выговорил эти слова так тихо, что я не была уверена, вправду ли он их произнес. И возможно, слезы у него на глазах выступили из-за соленого морского ветра. Вдруг он повернулся ко мне. — А голова буйвола. У вас остался лауданум, который дала леди Аннабел?
— Да, весь целиком. Он не захотел его принимать, сказал, что не станет спать.
— Вот и хорошо. Для большинства людей хотеть и получить совсем не одно и то же. Не вижу, почему это он должен быть на особом положении. Пошли.
Я осторожно спустилась за ним по трапу.
— He думаю, что лауданум удержится у него в желудке.
— Предоставьте это мне. Приготовьте бутылочку и помогите мне усадить его прямо.
Джейми находился в полубессознательном состоянии, этакая неуклюжая тяжелина, которая еще и сопротивлялась тому, чтобы ее пристроили к переборке в сидячем положении.
— Я хочу умереть, — слабым голосом, но очень настойчиво заявил он, — и чем скорее, тем лучше. Уйдите и дайте мне умереть спокойно.
Крепко ухватив его за волосы, Мурта поднял ему голову и поднес к губам склянку.
— Проглоти это, мой маленький славненький сурок, не то я сверну тебе шею. И удержи на некоторое время в животе. Я заткну тебе нос и рот, так что вытошнить это ты можешь только из ушей.
Совместными усилиями мы перелили содержимое склянки в нутро молодого лэрда Лаллиброха. Давясь и задыхаясь, Джейми мужественно проглотил сколько мог, опираясь на переборку, весь зеленый. При малейшей угрозе рвоты Мурта зажимал ему нос, и в конце концов снотворное попало-таки пациенту в кровь. Мы уложили его на постель, и на белой подушке только и выделялся пламенный цвет его волос, бровей и ресниц.
Чуть позже Мурта присоединился ко мне на верхней палубе.
— Посмотрите, — сказала ему я и показала, на позолоченные пробившимися сквозь облака предзакатными лучами солнца прибрежные скалы французского берега. — Хозяин говорит, что через три или четыре часа мы будем там.
— Да, не раньше, — отозвался Мурта, отводя со лба прямые каштановые волосы. Повернулся ко мне, и впервые за все время нашего знакомства я увидела у него на физиономии нечто столь близко похожее на улыбку.
И вот наконец мы проследовали за двумя здоровенными монахами, влекущими на носилках распростертое тело нашего подопечного, в массивные ворота аббатства Святой Анны де Бопре.
Глава 37 АББАТСТВО
Аббатство представляло собой огромное здание двенадцатого века, огороженное стеной, которая защищала его и от морских бурь, и от набегов сухопутных захватчиков. Теперь, в более мирные времена, ворота оставались открытыми, чтобы облегчить сообщение с близлежащей деревней, а маленькие каменные кельи крыла для гостей казались уютными оттого, что в них постелили ковры и поставили удобную мебель.
Я встала с мягкого кресла в отведенной мне комнате, несколько смущенная тем, что не знаю, как приветствовать настоятеля. Надо ли опуститься на колени и поцеловать перстень у него на пальце, или так поступают лишь по отношению к папам? Я ограничилась почтительным реверансом.
Свои удлиненные кошачьи глаза Джейми, безусловно, унаследовал от Фрэзеров. А также и внушительную нижнюю челюсть, но та, на которую я смотрела в настоящий момент, была обрамлена черной бородой. У аббата Александра был такой же широкий рот, как у его племянника, но улыбался он, судя по всему, значительно реже. Меня он приветствовал с приятной и теплой улыбкой, однако голубые удлиненные глаза оставались холодными и серьезными. Ростом он был гораздо ниже Джейми, примерно с меня, причем приземистый. Носил платье священника, но двигался как воин. Я решила, чтов свое время он выступал в обеих ипостасях.
— Добро пожаловать, ma niece,[17] — произнес он, наклонив голову.
Я была несколько удивлена этим обращением, но поклонилась и проговорила с искренним чувством:
— Благодарю вас за гостеприимство. Вы… вы уже видели Джейми?
Монахи унесли Джейми помыть, а я решила, что мне лучше не присутствовать при этом.
— Да, — кивнув, ответил аббат, — я его видел и послал брата Амброза перевязать ему раны. — В его правильной английской речи ощущался легкий шотландский акцент. Должно быть, уловив сомнение у меня на лице, он добавил суховато: — Не беспокойтесь, мадам, брат Амброз весьма в этом опытен. — Он смотрел на меня откровенно оценивающим взглядом. — Мурта говорил, что вы сами хорошо подготовленный врач.
— Да, это так, — коротко и ясно заявила я.
— Я вижу, вы не грешите ложной скромностью, — заметил он — уже с настоящей, открытой улыбкой.
— У меня есть другие грехи, — также с улыбкой ответила я.
— Как и у всех нас, — сказал он. — Брат Амброз, я уверен, охотно станет сотрудничать с вами.
— Мурта рассказывал вам, что произошло? — нерешительно спросила я.
Губы большого рта крепко сжались, прежде чем он ответил:
— Да, рассказывал. То, что ему стало известно, во всяком случае.
Он умолк, как бы ожидая, что я стану рассказывать сама, но я молчала. Ясно было, что он хотел бы задать вопросы, но не имел желания принуждать меня к дальнейшему разговору. Поднял руку и благословил меня.
— Добро пожаловать, — повторил он. — Я пошлю брата-келаря к вам с едой. — Он еще раз окинул меня внимательным взглядом. — И с умывальными принадлежностями.
На прощание он осенил меня крестом, повернулся, так что взметнулась с легким шорохом его коричневая ряса, и ушел.
Только теперь осознав, насколько устала, я присела на постель, вяло размышляя, хватит ли меня на то, чтобы умыться и поесть. Я все еще размышляла над этим, когда голова моя опустилась на подушку.
Во сне меня мучил кошмар. Джейми находился по ту сторону глухой и толстой каменной стены. Я слышала его крики, снова и снова, но не могла до него добраться. В отчаянии я бросилась на эту стену, однако руки мои погрузились в нее, как в воду. Я пробудилась с криком боли и сжала одной рукой другую, сильно ушибленную о реальную — и весьма твердую — стену возле моей узкой кровати. Я начала раскачиваться взад и вперед, стиснув мозжащую конечность коленями, но тут вдруг осознала, что крики-то продолжаются и наяву.
Они прекратились, когда я выбежала в коридор. Дрожащий свет из открытой двери комнаты Джейми падал на плиты пола в коридоре. Какой-то незнакомый мне монах находился рядом с Джейми и крепко держал его. Пятна свежей крови проступили сквозь бинты на спине у Джейми, а плечи у него тряслись, словно от холода.
— У него был кошмар, — пояснил монах, заметив меня в дверях.
Он передал мне Джейми с рук на руки, а сам пошел к столику за чистым полотном и кувшином с водой.
Джейми все еще дрожал, по лицу у него стекал пот. Глаза закрыты, дыхание тяжелое, хриплое, затрудненное. Монах сел рядом со мной и принялся бережно отирать лицо Джейми, убрав намокшие пряди волос с висков.
— Вы, должно быть, его жена, — сказал монах. — Сейчас ему станет лучше.
Дрожь начала униматься минуты через две, и Джейми со вздохом открыл глаза.
— Я в порядке, — сказал он. — Я в полном порядке, Клэр, только, ради Бога, избавь меня от этой вони!
Только теперь я почувствовала запах, которым полна была комната, — легкий, пряный, цветочный аромат, такой обычный, что я о нем просто не подумала. Лаванда. Ею пахнут мыло и туалетная вода. В последний раз я ощущала этот запах в подземелье Уэнтуортской тюрьмы, он исходил от белья или от тела капитана Джонатана Рэндолла.
Здесь источником аромата был небольшой металлический сосуд, наполненный благовонным маслом и подвешенный к украшенному орнаментом из роз железному кронштейну прямо над пламенем свечи. Запах должен был принести успокоение, но вышло все как раз наоборот. Монах поднес Джейми чашку с водой, он напился и задышал спокойнее, легче, сидел самостоятельно, без поддержки. Я кивнула францисканцу, чтобы он выполнил требование больного, и тот немедленно завернул горячий сосуд с маслом в полотенце и унес в коридор. Джейми вздохнул с облегчением, но тут же поморщился от боли в сломанных ребрах.
Здесь источником аромата был небольшой металлический сосуд, наполненный благовонным маслом и подвешенный к украшенному орнаментом из роз железному кронштейну прямо над пламенем свечи. Запах должен был принести успокоение, но вышло все как раз наоборот. Монах поднес Джейми чашку с водой, он напился и задышал спокойнее, легче, сидел самостоятельно, без поддержки. Я кивнула францисканцу, чтобы он выполнил требование больного, и тот немедленно завернул горячий сосуд с маслом в полотенце и унес в коридор. Джейми вздохнул с облегчением, но тут же поморщился от боли в сломанных ребрах.
— Ты потревожил во сне спину, — сказала я, слегка поворачивая его и осматривая бинты. — Но не слишком.
— Я знаю. Должно быть, перевернулся на спину во сне.
Свернутое и подложенное под бок одеяло должно было удерживать Джейми в определенном положении. Оно упало на пол; я подняла его и пристроила на место.
— Поэтому мне и приснился кошмар. Снилось, что меня бьют плетью. — Джейми вздрогнул, выпил немного воды и отдал мне чашку. — Мне бы чего-нибудь покрепче, если можно раздобыть.
Словно по наитию наш помощник вошел в комнату с кувшином вина. В другой руке он держал кувшинчик совсем маленький — с маковым настоем.
— Алкоголь или опиум? — с улыбкой спросил он у Джейми. — Можете избрать любой из напитков забвения.
— Я предпочел бы вино, если позволите. Достаточно с меня грез в эту ночь, — кривовато улыбнувшись, отвечал Джейми.
Он пил вино медленно, а францисканец тем временем помогал мне сменить испачканные кровью бинты, смазывая раны мазью календулы. Он собрался уходить не прежде, чем Джейми был подготовлен ко сну, укрыт одеялом и устроен удобно. Проходя мимо Джейми, он осенил его крестом и произнес:
— Доброго отдыха.
— Спасибо, отец мой, — вяло отозвался Джейми, уже полусонный.
Убедившись, что не понадоблюсь теперь Джейми до утра, я тоже собралась уходить, легонько дотронулась до его плеча и последовала за монахом в коридор.
— Благодарю вас, — сказала я. — Я очень признательна вам за помощь.
Монах грациозно повел рукой, как бы отклоняя мою благодарность.
— Я рад, что мог быть вам полезен, — сказал он, и Я заметила, что по-английски он говорит отлично, но с небольшим французским акцентом. — Я проходил по крылу для гостей к часовне Святого Жиля и услыхал крики.
Я поморщилась при воспоминании об этих криках, таких хриплых и ужасных, и понадеялась в душе, что больше не услышу их. Взглянув на окно в конце прохода, я не заметила никаких признаков рассвета.
— В часовню? — спросила я с удивлением. — А я считала, что утреню служат в главном храме. Но и для утрени еще рано, как мне кажется.
Францисканец улыбнулся. Он был еще молод, едва за тридцать, но в блестящих каштановых волосах пробивалась седина. На макушке аккуратная тонзура, аккуратно подстрижена и каштановая борода.
— Да, для утрени рановато, — ответил он, — но я направляюсь в часовню, ибо пришел мой черед продолжить вечное бдение у Святого Причастия.
Он заглянул в комнату Джейми, где часы-свеча показывали половину третьего.
— Я сильно запаздываю, — сказал он. — Брат Бартоломе уже борется со сном, ему пора в постель.
Он поднял руку, поспешно благословил меня, повернулся на каблуках своих сандалий и исчез за дверью в конце коридора, прежде чем я собралась спросить, как его имя.
Войдя в комнату, я проверила, как дела у Джейми. Он снова уснул, дышал легко, между бровями набежала едва заметная складка.
Утром я чувствовала себя гораздо лучше, но у Джейми после беспокойной ночи запали глаза, к тому же его тошнило. Он категорически отказался от горячего укрепляющего напитка из вина, яиц и сахара, а также и от супа и прямо-таки ополчился на меня, когда я хотела проверить повязки на сломанной руке.
— Ради Бога, Клэр, оставь меня в покое! Я не хочу, чтобы меня опять ковыряли!
Он отодвинул руку и явно разозлился. Я молча отошла в сторону и принялась разбирать баночки и пакетики с лекарствами на маленьком столике: вот мазь из календулы, а вот успокаивающий маковый настой, отдельно кора ивы, вишневая кора и ромашка — для приготовления целебных чаев, чеснок и тысячелистник для дезинфекции и так далее, все по порядку.
— Клэр!
Я обернулась на оклик Джейми; он сидел на постели и смотрел на меня с виноватой улыбкой.
— Прости, Саксоночка! У меня схватило живот, поэтому я в скверном настроении с утра. Но я не должен был грубить тебе. Ты простишь меня?
Я подошла к нему и легонько приобняла за плечи.
— Прощать нечего, это мелочи. Но что ты имеешь в виду, когда говоришь, что у тебя схватило живот?
Уже не впервые я отмечала про себя, что личная близость и романтика — далеко не синонимы. Джейми поморщился, прижав здоровую руку к животу.
— Я имею в виду попросить тебя оставить меня ненадолго наедине с самим собой. Не возражаешь?
Я, разумеется, немедленно выполнила его просьбу и отправилась позавтракать. Возвращаясь спустя некоторое время из трапезной, я заметила изящную фигуру в черной рясе францисканца, пересекающую двор по направлению к монастырской аркаде. Я поспешила монаху навстречу.
— Отец! — окликнула его я, и он, остановившись, улыбнулся мне.
— Доброе утро, мадам Фрэзер! — поздоровался он. — Как чувствует себя ваш муж нынче утром?
— Лучше, — ответила я, надеясь, что слова мои соответствуют действительности. — Я хотела бы поблагодарить вас за помощь прошедшей ночью, но вы удалились так поспешно, что я даже имени вашего не узнала.
Светло-карие глаза сверкнули, когда он поклонился мне, приложив руку к сердцу.
— Франсуа Ансельм Мерикер д'Арманьяк, мадам, — назвал он себя. — Так меня назвали при рождении. Теперь же я отец Ансельм.
— Я не хочу отнимать у вас время, — сказала я. — Мне просто очень хотелось поблагодарить вас.
— Вы не задержали меня, мадам. Я повинен в грехе лени, никак не соберусь приняться за работу.
— А что у вас за работа? — полюбопытствовала я.
Этот человек был явно временным обитателем монастыря, его черная францисканская ряса резко выделялась на фоне коричневых бенедиктинских. Прислуживающий нам брат Полидор уже говорил мне, что в монастыре несколько таких вот приезжих, главным образом ученых, желающих поработать в прославленной монастырской библиотеке. Одним из таких оказался и отец Ансельм, он провел здесь уже несколько месяцев, занимаясь переводом трудов Геродота.
— Вы видели библиотеку? — спросил он. Я отрицательно покачала головой.
— Так идемте, — предложил он. — Она производит сильное впечатление, и я уверен, что ваш дядя настоятель не стал бы возражать против вашего посещения.
Мне, с одной стороны, интересно было увидеть библиотеку, а с другой — не очень-то хотелось возвращаться к изоляции в крыле для гостей, поэтому я последовала за монахом без колебаний.
Библиотека была великолепная, с высоким потолком и стройными готическими колоннами, разделяющими крышу на множество отсеков. Узкие окна заполняли простенки между колоннами, и в библиотеке было много света. Большинство окон застеклено было обычным стеклом, но некоторые представляли собой витражи на темы библейских притч. Ступая на цыпочках, чтобы не беспокоить согнувшихся над книгами монахов, я задержалась у восхитительного витража, изображающего бегство в Египет.[18]
На некоторых полках книги были установлены в обычном порядке — рядами одна за одной, на других же книги не стояли, а лежали, чтобы лучше сохранялись драгоценные переплеты; был здесь и застекленный шкаф, содержавший пергаментные свитки. В библиотеке ощущалась атмосфера некоей торжествующей гармонии, словно бы каждая из бережно хранимых книг беззвучно пела свою мелодию под крышками переплета. Я покинула помещение библиотеки в умиротворенном настроении, и мы с отцом Ансельмом не спеша пошли через главный двор. Я снова попыталась поблагодарить его за помощь предыдущей ночью, но он только пожал плечами в ответ на мои слова.
— Не думайте больше об этом, дитя мое. Надеюсь, вашему мужу сегодня лучше?
— Я тоже надеюсь на это, — коротко ответила я и спросила: — А что такое вечное бдение? Вы говорили, что участвовали в нем ночью.
— Разве вы не католичка? — удивился он. — Ах, я забыл, вы же англичанка. И, вероятно, протестантка?
— Собственно говоря, я ни то, ни другое, если иметь в виду смысл веры, — сказала я. — Формально я католичка.
— Формально? — Гладкие брови взлетели высоко на лоб в изумлении.
Я помолчала — из осторожности, припомнив опыт общения с отцом Бэйном, но, кажется, этот монах не собирался в ужасе осенять меня крестным знамением.
— Ну, как бы вам сказать, — начала я и наклонилась, чтобы выдернуть сорняк, проросший между двумя каменными плитами двора. — Я была крещена в католическую веру. Но мои родители умерли, когда мне исполнилось всего пять лет, и после этого я жила у дяди Лэмберта, а он… — Тут я запнулась, припомнив жадное стремление дяди к научным исследованиям и его безразличие к любой религии как системе верований — для него религиозные культы оставались лишь признаками классификации культур. — По правде говоря, в вопросах веры он был всем и ничем. Он знал все верования, но не верил ни в одного из богов. Я не получила религиозного воспитания. Мой первый муж был католиком, однако не слишком ревностным. Меня, скорее всего, следует рассматривать как язычницу.