Причащение совершилось быстро и необыкновенно бережно: одно легкое прикосновение большого пальца настоятеля. «Суеверная магия», — отозвалась на все эти действия рациональная часть моего существа, но я была невольно тронута выражением любви на лицах молящихся монахов. Джейми снова открыл глаза — очень спокойные; впервые после того, как мы покинули Лаллиброх, на лице у него было выражение мира и покоя.
Церемония закончилась краткой молитвой по-латыни. Потом настоятель положил руку на голову Джейми и произнес по-английски:
— Боже, в руки Твои передаю душу раба Твоего Джеймса. Молим Тебя, исцели его, если такова Твоя воля, и укрепи его душу, дабы со смирением познала мир Твой в вечности.
— Аминь, — отозвались монахи, а также и я.
С наступлением темноты больной снова впал в бессознательное состояние. Силы Джейми убывали; мы только и поддерживали его время от времени небольшими глотками воды. Губы у него пересохли и потрескались, говорить он не мог, но открывал глаза, если его встряхивали. Он не узнавал нас; глаза оставались неподвижными, потом постепенно закрывались, и он со стоном отворачивал голову.
Я стояла возле кровати и смотрела на него, настолько изнуренная потрясениями этого дня, что уже ничего не чувствовала, кроме тупого отчаяния. Брат Полидор, легко прикоснувшись ко мне, вывел меня из этого отупения.
— Вы больше ничего не можете для него сделать, — сказал он и увел меня от кровати. — Вам надо пойти и отдохнуть.
— Но… — начала я и тут же замолчала. Он был прав. Мы сделали все, что было можно. И теперь либо лихорадка пойдет на убыль, либо Джейми умрет. Даже самый сильный организм не в состоянии выдержать разрушительное воздействие высочайшей температуры больше двух дней, а у Джейми почти не осталось сил к сопротивлению.
— Я останусь с ним, — сказал Полидор. — Идите положитесь в постель. Я позову вас, если. — Он не договорил и махнул рукой в направлении моей комнаты.
Я лежала без сна на своей постели, уставившись в потолок. Глаза были сухими и горячими, горло саднило, словно и у меня самой повышалась температура и начиналась лихорадка. Может, это и есть ответ на мою молитву, чтобы нам умереть вместе?
В конце концов я встала, взяла со столика у двери кувшин и таз. Поставила в центре комнаты на пол эту тяжелую глиняную миску и осторожно наполнила ее водой вровень с краями.
По дороге в свою комнату я заходила в кладовую брата Амброза. Я распечатала маленькие пакетики с травами и высыпала содержимое в свою жаровню; от жаровни поднялся аромат горящих миртовых листьев, а кусочки коры камфарного лавра горели голубыми огоньками среди красных углей, наполнявших жаровню.
Я поставила свечу в подсвечнике рядом с моим водяным зеркалом и уселась на пол — вызывать Духа.
Каменный коридор был холодный и темный, его освещали подвешенные к потолку на определенном расстоянии один от другого масляные светильники. Моя тень пряталась у меня под ногами, когда я проходила под таким светильником, а потом постепенно удлинялась.
Несмотря на холод, я надела на себя только грубую полотняную рубашку, ноги у меня были босые. Рубашка сохраняла тепло возле самого тела, но от каменных плит пола вверх по ногам поднимался ледяной холод.
Я стукнула в дверь один раз и отворила ее, не дожидаясь ответа. Возле постели Джейми сидел брат Роджер и, опустив голову, перебирал четки — он молился. Он поднял глаза при моем появлении, но, прежде чем отреагировать на мое появление, закончил молитву. Он подошел ко мне у двери, заговорил тихонько, хотя мог бы кричать, не опасаясь потревожить неподвижное тело на постели.
— Никаких перемен. Я только что налил свежей воды в сосуд, куда опущена рука.
Я кивнула и в знак благодарности дотронулась до его собственной руки; она показалась мне такой живой и теплой, такой надежной после видений последнего часа.
— Если вы не возражаете, я хотела бы остаться с ним наедине.
— Конечно. Я пойду в часовню… или побуду где-нибудь поблизости на случай, если…
— Нет. — Я постаралась улыбнуться как можно убедительней. — Идите в часовню. Или еще лучше — идите спать. Я не могу уснуть и останусь здесь до утра. Если мне понадобится помощь, я пошлю за вами.
Все еще сомневаясь, он поглядел на Джейми. Но время было позднее, а брат Роджер устал — под добрыми карими глазами лежали темные тени.
Тяжелая дверь скрипнула на петлях, и я осталась одна с Джейми. Одна, в страхе и очень больших сомнениях по поводу того, что я собиралась делать.
Я постояла в ногах кровати, глядя на него. Комната была слабо освещена огнем жаровни и двумя высокими свечами, каждая футов трех, установленными на столике в стороне. Джейми лежал обнаженный, и слабый свет особо подчеркивал впадины исхудавшего тела. Радужные синяки испятнали кожу, словно плесень.
Я высвободила руку из складок рубашки и выложила на стол то, что позаимствовала во время своего тайного визита в комнату брата Амброза. Пузырек с нашатырным спиртом. Пакет сушеной лаванды. Пакет валерианы. Маленькую металлическую курильницу для ладана в форме распустившегося цветка. Два шарика опиума. И нож.
За спиной у меня послышался слабый стон. Отлично. Значит, Джейми не совсем без сознания. Я взяла курильницу, закрепила на остром выступе шарик опиума и подожгла его от огонька свечи. Поставила курильницу возле постели, поближе к голове Джейми, стараясь не вдыхать ядовитые пары. Времени было немного. Нужно поскорее закончить приготовления, иначе опиум настолько одурманит Джейми, что мне его не удастся поднять на ноги.
Я распустила завязки рубашки и быстро натерла тело горстями лаванды и валерианы. Это был приятный, острый, характерный запах, пробуждающий воспоминания. Мне казалось, что запах этот вызывает тень человека, пользовавшегося соответствующими духами. Этот запах мог и должен был напомнить Джейми часы боли и гнева, окутанные его волнами. Я растерла остатки листьев между ладонями и стряхнула на пол.
Глубоко вздохнула, чтобы подбодрить себя, и взяла в руку флакон с нашатырным спиртом. Постояла несколько секунд возле постели, глядя на желтое, заросшее щетиной лицо. Самое большее он протянет еще день, а то и всего несколько часов.
— Ну хорошо же, проклятый шотландский выродок, — тихонько проговорила я. — Посмотрим, насколько ты и в самом деле упрям.
Я вынула его искалеченную руку из воды и отодвинула в сторону посудину. Открыла флакон с нашатырным спиртом и поводила им у Джейми под носом.
Он чихнул и попытался повернуть голову в сторону, но не открыл глаза. Я вцепилась ему в волосы на затылке, чтобы удержать голову, и поднесла флакон снова к лицу. Он замотал головой, точно бык, выведенный из блаженной дремы, и глаза наконец раскрылись.
— Это еще не все, Фрэзер, — прошипела я ему в ухо, стараясь подражать интонациям Рэндолла.
Джейми застонал и вжал голову в плечи. Я схватила его обеими руками и начала грубо трясти. Кожа у него была такая горячая, что я едва не отпустила его.
— Просыпайся, ты, шотландский ублюдок! Я еще не кончил с тобой!
Он изо всех сил старался приподняться на локтях — с такой покорностью, от которой у меня просто разрывалось сердце. Голова болталась из стороны в сторону, пересохшие губы слабо и невнятно повторяли: «Пожалуйста, не теперь…»
Силы иссякли, и он повалился лицом в подушку. Комната уже наполнялась парами опиума, и я сама чувствовала его воздействие.
Скрипнув зубами, я засунула руку ему между ягодиц и ухватила за мошонку. Он вскрикнул, слабо и задушевно, отодвинулся в сторону и почти свернулся в клубок, зажав руки между ног.
Я провела целый час в своей комнате у водяного зеркала, заклиная память — о Черном Джеке Рэндолле и о Фрэнке, его потомке в шестом поколении. Такие разные люди, но обладающие таким поразительным физическим подобием!
Я терзалась, думая о Фрэнке, вспоминая его лицо и голос, его жесты, его манеру любить. Я старалась изгнать его из своего разума, раз уж мой выбор определился возле каменного круга, но он не уходил, его тень всегда пряталась в глубинах моего подсознания.
Мне было больно предавать его, но я заставила — так, как учила меня Джейли, — явиться его из тени.
Ибо в тени оставался еще один человек — с такими же руками, с таким же лицом. И я вызвала его тоже, слушая, наблюдая, определяя подобие и отличия, создавая — что? — личность, впечатление, маску. Для того чтобы шепотом и любовными прикосновениями обмануть одурманенный рассудок. И наконец я покинула свою комнату, помолившись за душу ведьмы Джейлис Дункан.
Джейми лежал теперь на спине поеживаясь от боли, которую причиняли ему раны. Глаза остановившиеся, не узнающие.
Я ласкала его хорошо мне знакомым способом, проводя пальцами по ребрам от грудной кости к спине — то легко, как это сделал бы Фрэнк, то посильнее нажимая на больные места, как это сделал бы, я уверена, тот, другой.
Джейми лежал теперь на спине поеживаясь от боли, которую причиняли ему раны. Глаза остановившиеся, не узнающие.
Я ласкала его хорошо мне знакомым способом, проводя пальцами по ребрам от грудной кости к спине — то легко, как это сделал бы Фрэнк, то посильнее нажимая на больные места, как это сделал бы, я уверена, тот, другой.
Его мышцы напряглись и челюсти сжались, но он по-прежнему глядел перед собой застывшим взглядом. Итак, выбора нет. Я должна воспользоваться ножом. Я знала, как велик риск, но мне казалось сейчас, что лучше убить его своими руками, чем сидеть и смотреть, как он умирает.
Я провела ножом две линии крест-накрест у него на груди — по недавно зажившим шрамам. Он ахнул и выгнул спину. Я быстро схватила полотенце и прижала его к ранам, но тотчас надавила на край пореза пальцем и перенесла выступающую каплю крови на губы Джейми. Низко пригнувшись к нему, я прошептала: «Теперь поцелуй меня».
Я не была вполне подготовлена к тому, что произошло вслед за этим. Вскочив с кровати, он швырнул меня через всю комнату. Я споткнулась и упала, больно ударившись спиной о столик, на котором горели свечи. Столик зашатался, фитили ярко вспыхнули — и погасли.
Я опомнилась от удара как раз вовремя, чтобы увернуться от него. Издавая нечленораздельное рычание, он погнался за мной, вытянув руки.
Он оказался и поворотливее и сильнее, нежели, я предполагала, хотя ступал неуклюже и натыкался на вещи. На какое-то мгновение он загнал меня в угол между жаровней и столом, я близко слышала его хриплое дыхание. Он нанес удар левой рукой, и, будь его рефлексы и сила в нормальном состоянии, он, несомненно, убил бы меня одним этим ударом. Но я успела отскочить, и его кулак лишь слегка задел мне лоб, и я упала, наполовину оглушенная.
Я заползла под стол. Потянувшись за мной, он потерял равновесие и свалился на пол возле жаровни. Раскаленные угли покатились по каменному полу. Он взвыл, попав коленом на горячий уголь. Я сдернула с кровати подушку и придавила ею огненные искры на сползшем с кровати одеяле. Занятая этим делом, я не заметила, как он подобрался ко мне, и тотчас тяжелая затрещина распростерла меня на полу.
Кровать опрокинулась, когда я пыталась подняться ухватившись за ее раму. Я некоторое время лежала за нею в укрытии, стараясь собраться с мыслями. Мне было слышно, как Джейми охотится за мной в полутьме, тяжело дышит, и сыплет хриплыми гэльскими проклятиями. Внезапно он увидел меня и перевесился через кровать, глядя безумными глазами.
Трудно описать словами, что происходило потом: какие-то вещи повторялись по многу раз, и все эти разы перемешались у меня в памяти. Кажется, что пылающие руки Джейми сомкнулись у меня на горле лишь однажды, но это однажды превратилось в вечность. На самом деле это повторялось дюжину раз; я освобождалась от его хватки, ускользала, отбрасывала его от себя, потом все начиналось снова в беспорядочном топтании вокруг перевернутой мебели.
Выпавшие из жаровни угли скоро погасли, оставив комнату в кромешной тьме, превратив ее в ад, населенный демонами. Я увидела Джейми в последних отблесках света: он стоял у стены, со вздыбленной гривой волос, окровавленный, пенис торчит среди спутанных волос на животе, глаза горят синим огнем на белом, как мел, лице. Викинг-берсерк. Похож на северных дьяволов, которые прыгали со своих драконоподобных кораблей на туманные берега древней Шотландии, чтобы убивать, грабить и жечь. Мужчины, убивавшие до тех пор, пока хватало сил, а когда силы начинали иссякать, они хватали женщин и внедряли в их утробы свое взбудораженное семя.
Маленькая курильница не давала света, но ядовитое дыхание опиума проникло в мои легкие. Угли погасли, но перед глазами у меня мелькали какие-то огни, разноцветные, плывущие куда-то вбок.
Двигаться становилось все труднее; мне чудилось, что я бреду по самые бедра в воде, а за мной гонится рыба-монстр. Я высоко поднимала колени, но бежала медленно, и вода плескала мне в лицо.
Я стряхнула с себя сонную одурь и поняла, что лицо и руки у меня и в самом деле мокрые. То были не слезы, но кровь и пот кошмарного создания, с которым я боролась в темноте.
Пот. Что-то мне следовало вспомнить о поте, но я не могла. Рука вцепилась в мое предплечье, я вырвалась, но на коже осталось ощущение чего-то влажного.
Демон прижал меня к стене; я чувствовала затылком твердый камень, под пальцами — тоже, и твердокаменное тело напирало на меня спереди, костистое колено втиснулось между моими коленями… снова каменная твердь… и наконец мягкость среди твердости, приятная прохлада среди жара, облегчение великой скорби…
Сплетенные воедино, мы упали на пол и перекатывались по нему, путаясь в складках ковра, который упал с окна, занавешенного им. Холодный воздух омывал теперь наши тела, и туман безумия начал рассеиваться.
Мы наткнулись на что-то из мебели и затихли. Руки Джейми лежали на моих грудях, больно втиснувшись в плоть. На лицо мне падали капли — то ли слезы, то ли пот, не знаю, но я открыла глаза, чтобы посмотреть в лицо Джейми, оно казалось белым в лунном свете, глаза неподвижные, зрачки плавают. Руки его вдруг расслабились. Одним пальцем он провел по груди до соска, потом еще и еще… рука обхватила грудь, пальцы расставлены, как лучи у морской звезды, мягкие, словно у младенца.
— М-мама? — проговорил он, и у меня на затылке приподнялись волосы от этого высокого, чистого голоса маленького мальчика. — Мама?
Холодный воздух все омывал нас, унося дурманный дым и смешивая его со снежными хлопьями за окном. Я приложила ладонь к холодной щеке Джейми.
— Джейми, любимый, — прошептала я. — Иди ко мне, опусти сюда голову, милый.
Маска дрогнула и исчезла, я прижала к себе большое тело, и обоих нас сотрясали его рыдания.
К счастью, наутро нас обнаружил невозмутимый брат Уильям. Я с трудом очнулась при звуке отворяемой двери и окончательно пришла в себя только после произнесенных с мягким йоркширским выговором слов: «Доброе утро вам».
Джейми придавил меня всей своей тяжестью. Бронзовые пряди его волос разметались по моей груди, словно лепестки китайской хризантемы. Щека, прижатая к моему животу, была теплая и чуть влажная от пота, но спина и руки такие же холодные, как мои бедра, открытые току холодного зимнего воздуха.
Дневной свет свободно проходил сквозь незанавешенное окно, и, при нем особенно впечатляюще выглядел царивший в комнате разгром. На полу валялась опрокинутая мебель и белели черепки разбитой посуды, а массивные парные канделябры валялись, как бревна, на куче измятых простыней и одеял.
Брат Уильям стоял в дверях, держа таз и кувшин. С большой деликатностью он остановил взгляд на левой брови Джейми и спросил:
— Как вы чувствуете себя нынче утром?
Последовала долгая пауза, во время которой Джейми оставался на месте, прикрывая своим телом мою наготу. Наконец он ответил тоном человека, которому простительна грубоватая откровенность:
— Я голоден.
— Прекрасно, — обрадовался брат Уильям, по-прежнему глядя Джейми на бровь. — Пойду и сообщу об этом брату Жозефу.
И дверь беззвучно закрылась за ним.
— Спасибо, что ты не двигался, — заметила я. — Мне бы не хотелось внушить брату Уильяму грешные мысли.
Темно-голубые глаза остановились на мне.
— Ты права, — рассудительно ответил Джейми. — Что касается моей задницы, то она вряд ли вынудит кого-либо нарушить священные обеты, во всяком случае, не в ее нынешнем виде. Что касается твоей…
Он замолчал и откашлялся.
— Так что насчет моей? — не вытерпела я. Он наклонил голову и поцеловал меня в плечо.
— Твоя сбила бы с пути истинного даже епископа.
— Мм-ф-м. — На этот раз мне захотелось произнести это чисто шотландское междометие. — Пусть будет так, но ты все же сдвинься. Я полагаю, что даже такт брата Уильяма не бесконечен.
Джейми приблизил свою голову к моей — с некоторой осторожностью. Он опустил ее на складку ковра и поглядел на меня сбоку.
— Я не знаю, что мне грезилось нынче, а что было на самом деле. — Он бессознательным движением коснулся рукой свежего пореза на груди. — Но если бы хоть половина всего этого оказалась реальностью, я бы должен был умереть.
— Но не умер. — Я помолчала в нерешительности, прежде чем задать вопрос: — Ты хотел бы этого?
Он улыбнулся медленной улыбкой, полузакрыв глаза.
— Нет, Саксоночка, этого я не хочу.
Лицо у него было худое, потемневшее от болезни и усталости, но спокойное; складки вокруг рта разгладились, и голубые глаза стали ясными.
— Однако я чертовски близок к этому, хочу я или нет, — продолжал он. — Думаю, что только потому и не умираю сию минуту, что очень голоден. Вряд ли я чувствовал бы голод на краю могилы.
Он закрыл один глаз, но другой, наполовину открытый, смотрел на меня не без насмешки.