Алекс Тарн ДОМ (времена года)
Зима 19 декабря 1248 года
За стеной свистнул ветер, пометался по улице, слепо тычась в заборы и запертые ворота, ухнул в каминной трубе, шлепнул мокрой ладонью по толстому оконному стеклу и унесся вниз, к Рейну. Мастер Герхард поежился и встал подбросить дров. Как ни топи, а все равно холодно: вон, окна какие большие… Ну а кого винить-то? Винить, кроме себя, некого — сам захотел, чтоб светлее и чтоб Дом видно было. Он покосился в заоконную темноту, туда, где угадывалась мрачная громада собора.
Мрачная… не то чтобы днем она смотрелась приятнее. Здания не любят пожаров, даже каменные. А все почему? Потому что для здания огонь — смерть, ежели, конечно, он не в камине. А пожар от чего проистекает? — От людской глупости, от скучной и скученной жизни. Живут, как вши, друг о дружку трутся. В этом-то вся и загадка: если люди вши, а не кремни, то как же от ихнего трения огонь высекается? А ведь высекается как-то. Глянь, полыхнуло, то тут, то там… и все — беги подальше, уноси ноги. А если еще и ветер, наподобие сегодняшнего, то вообще каюк. Оглянуться не успеешь, как все домишки выгорели, знай, стройся заново.
И добро бы еще одни домишки или людишки тамошние: этим-то грош цена, новых нарожают, прости Господи. А вот коли пламя на собор перекинется… вот это, считай, беда. Собор в городе — самая ценная, самая главная вещь. Без собора город не лучше деревеньки, даже если со стенами, и с ратушей, и с лавками, и с рынком, и с замком герцога или архиепископа. Даже если все это, положим, самое лучшее в мире, то все равно без собора — никуда. Оттого и строят его так долго, поколениями, лет сто… а может, и больше, кто знает? Когда в Шартре начинали? Ровно пятьдесят четыре года назад, в 1194 году от Рождества Христова. И все это время строят, и строят, и строят… и конца-края не видно. В прошлом году был здесь проездом знакомый каменщик-пикардиец; так он говорил, что в Шартре работы еще лет на десять, не меньше. Во как! Ну и как же такое чудо не беречь, коли в него столько золота вбухано, и умения, и сил человеческих, и жизней? А святыни бесценные, а ларцы с мощами, а драгоценная утварь, шитые золотой нитью одежды? Это ж сколько столетий городу корячиться надо на такие немыслимые расходы?
Он ногой пододвинул жаровню, склонился над столом с чертежами. Германский Иерусалим! А почему бы и нет? Он, Мастер Герхард, безродный паренек из маленькой мозельской деревушки, построит здесь, на берегу Рейна невиданное чудо, каких нету даже в самой Франции! Как это сказал архиепископ Конрад? — «Сделай нам собор не хуже Шартрского!»
Его и наняли-то потому, что двадцать лет проработал в Пикардии на строительстве знаменитого Амьенского кафедрала. Там Герхард из Рейля стал уважаемым Мастером Герхардом. Мальчишкой бегал на посылках у старого Робера де Люзарша, а потом, когда старика унесла болезнь, стал помощником нового мастера — Тома де Кормона. Мастер Тома был немногим старше него, так что, можно сказать, строительство они продолжали вместе.
Мастер Герхард хмыкнул, разглядывая чертежи. Неудивительно, что получилась копия Амьена. Этому он учился, это он знал. Амьенский собор, когда его наконец закончат, будет прекрасен. Он будет самым большим во Франции, самым большим и самым красивым. Во Франции, но не в мире. Самым большим в мире станет его Дом! Кельнский Дом Мастера Герхарда! Последние слова он произнес вслух, сиплым, сорванным голосом строительного прораба. И еще раз, погромче. И еще. И еще, уже нешуточно сердясь на самого себя из-за очевидной фальши, прячущейся за его бодрыми воплями.
Набежавший ветер снова насмешливо шлепнул в стекло и ринулся дальше, по кругу. Мастер Герхард покачал головой, плеснул себе вина из кувшина, подошел к окну, держа в одной руке стакан, а в другой — масляную лампу. Его собственное отражение в темном стекле смотрело мрачно и вызывающе.
— Чего уставился? — сказал Мастер Герхард с ненавистью. — Лучше молчи. Я и без тебя знаю: нету никакого Дома Мастера Герхарда! Нету! Есть второй Амьенский собор. В точности такой же, хотя и побольше. Но какая разница — побольше, поменьше… Важно, что такой же! Такой же! И это ясно каждому дураку!
Он выпил залпом, отбросил стакан и уставился на огонек лампы.
— Огонь… Хорошо было Мастеру Роберу. Прежний собор в Амьене сгорел от удара молнии. Господь самолично спалил его, чтобы освободить место для нового кафедрала. Разве мог старик Робер сомневаться в себе после такого начала? Разве не чувствовал он, что сам Иисус двигает его рукой по бумаге?.. А я? Я? Кто поможет мне?
Мастер Герхард уныло повернулся к окну. Ему не помогал никто, даже пожар. Старый собор подожгли специально, чтобы потом легче было разобрать стены. Начали с западного фасада, намереваясь сохранить хор, но неожиданно налетевший ветер разметал огонь куда ни попадя, и в итоге получилось бестолково, не по плану, ни то, ни се. А когда поджигали, не было ни ветерка… Что и говорить, небеса явно не благоприятствовали грандиозной затее. Все шло через силу, скучно, как из-под палки. Чертежи понравились и архиепископу, и Городскому Совету, но сам-то Герхард знал цену своему труду. Жалкая компиляция чужого вдохновения, позорная беспомощность мозга, паралич таланта.
А ведь он мог, мог! Работая в Амьене с Мастером Тома, Герхард самостоятельно находил такие оригинальные решения, что все вокруг только восхищенно цокали языками. Отчего же теперь воображение отказывает ему, уныло пресмыкаясь перед ворохом чужих идей? Отчего эскиз за эскизом упрямо повторяет знакомые линии амьенских фасадов, башен и аркбутанов? Вы в безнадежном тупике, уважаемый Мастер…
Герхард печально покачал головой. Вот уже полгода он проводит бессонные ночи в этой горнице, вызывая все возрастающее недоумение помощников и домашних. Дни-то еще куда ни шло… днем можно отвлечься, наблюдая за строительством. Со дня закладки Дома прошло четыре месяца; работы на фундаменте в самом разгаре. Но на самом деле на размеченной площадке прекрасно справляются и без него; скорее, наоборот, он мешает землекопам и каменщикам, путаясь у них под ногами. Но лучше уж так, чем безрезультатное сидение здесь, наедине с этими постылыми чертежами.
Он кряхтя нагнулся, подобрал медный стакан, выждал, пока откатится назад нахлынувшая в голову кровь, и потянулся к кувшину. Вот-вот… и пить стал втрое прежнего… это уже который кувшин за сегодня? Так ты и стен не увидишь, не то что крышу… Попросить аудиенции у архиепископа? Но навряд ли тот сможет добавить что-то к уже сказанному. Ведь тогда, в августе, после церемонии они проговорили почти целый вечер. Закладку собора приурочили ко дню Успения Святой девы Марии, и горожане, отстояв свое на утренних и полуденных молитвах и вволю поглазев на роскошную церемонию, дружно отправились в трактиры. В самом деле, не каждый же день начинают такое строительство. Видимо, поэтому архиепископ Конрад оказал Мастеру Герхарду великую честь, пригласив его на обеденную трапезу… и не просто так, а вдвоем, с глазу на глаз.
Обед был чудесен, обилен кушаньями и продолжался несколько часов. Хозяин говорил немного, все больше про еду, а Герхард почтительно поддакивал и ждал главного. Не может же быть, чтобы его пригласили сюда ради одного лишь чревоугодия. Возможно, архиепископ хочет изменить план? Или потребовать ускорения работ?.. К тому времени, как подали последнее блюдо, уже начинало темнеть. Город за окнами дворца полнился пьяными криками.
— Слышишь, сын мой? — сказал Конрад, кивая на душные летние сумерки. — Это голос дьявола. Он там, поверь мне. Он живет в наших домах, ходит по нашим улицам. А сейчас он сидит в каждом трактире у каждого стола, залитого дрянным вином и блевотиной. Пока он еще немного стесняется света дня, но стоит стемнеть, и начнется обычная поножовщина. Вот увидишь, завтра во дворах и переулках, в лужах мочи и крови найдут не меньше десятка трупов, и мне снова придется приказать повесить номинальных виновников. И, как всегда, они будут этому только рады из-за своего ужасного похмелья.
— Почему «номинальных»? Разве их осуждают просто так?
— Конечно, нет… — усмехнулся архиепископ. — Свидетелей пьяной драки всегда достаточно. Они могут надраться так, что забудут родного отца, но никогда не упустят малейшей возможности нагадить ближнему.
Он скользнул взглядом по грубым рукам своего собеседника, рукам строительного рабочего, плотника и каменщика.
— Впрочем, что я тебе об этом рассказываю? Ты наверняка знаешь намного лучше меня, что и как происходит сейчас в городских трактирах.
Герхард смущенно кивнул. Рядом с аристократом из гордого рода Хохштаденов трудно было не почувствовать себя неотесанным деревенщиной. Конечно, он знал счет и геометрию, а также немного умел читать — ровно настолько, насколько требовало ремесло, но по сути, хозяин дворца попал в самую точку. Мастер Герхард принадлежал к тому, заоконному, тупому и беззаконному миру, сгущающимся сумеркам пьяных драк и грубого свального греха, неотличимого от насилия. Хотя… намного ли аристократы лучше? Опыт общения со знатными заказчиками убеждал в обратном. В некоторых дворцах воняло поменьше, и вино наливали получше, но на количество драк и блевотины это не слишком влияло.
— Но и аристократы немногим лучше… — задумчиво произнес архиепископ, словно услышав Герхардовы мысли. — Дьявол живет и во дворцах, не только в лачугах. Он направляет руку убийцы, грабит и насилует. Потому я и называю завтрашних висельников «номинальными» виновниками. Настоящий преступник остается безнаказанным.
Он повернулся к Мастеру Герхарду и посмотрел на него в упор своими блеклыми, словно выцветшими глазами.
— Послушай меня хорошенько, сын мой, и постарайся запомнить. Ты грамотный человек и богобоязненный христианин. Мы оба должны бороться с дьяволом, каждый на своем месте: я — как архиепископ, ты — как архитектор. Важно, чтобы ты понял свою роль, иначе ничего не получится у нас обоих…
Конрад фон Хохштаден подошел к окну и брезгливо уставился в ворочающееся внизу темное тело города.
— Сатана полагал, что уже подчинил себе весь мир. Люди погрязли в грехе, и надежды не было. Тогда пришел Спаситель и на кресте искупил человеческие грехи. Теперь можно было начинать с чистого листа, заново. С этого момента новорожденные младенцы появлялись на свет, не отягощенные прежними преступлениями. Представь себе, какое настало бы счастье, если бы все они продолжили нести с собой эту чистоту от пеленки до самого савана! Но враг рода человеческого не желал отдавать без боя владения, которые считал своими! И вот он, результат!
Он грубо, по-мужицки, сплюнул в темноту, перекрестился. Герхард слушал, почтительно склонив голову и не слишком улавливая цель архиепископской проповеди.
— Но люди уже стали другими! — продолжил священник. — Муки Христовы не могли пропасть зря. Чистая божественная душа по-прежнему дается каждому при рождении, и дьяволу приходится немало потеть в его разрушительной работе. К несчастью, это его не останавливает. Исчадье ада без устали снует вокруг нас, пятная и уродуя души, пока они не утратят свой кристальный возвышенный облик!
Последние слова он произнес с угрожающей силой, на высокой, до срыва в фальцет ноте.
— Кто же спасет человечество? Кто выведет к свету заблудшие души? Кто вернет их в небесный, райский Иерусалим? — архиепископ сделал паузу и торжественно возвестил: — Церковь! Только она, десница Спасителя на грешной земле, может помочь в ежечасной борьбе с Сатаной! Смотри! Мы соединяем их…
Он протянул сжатую в кулак левую руку к ночному городу за окном.
— Их… эту юдоль разврата, эту земную геенну… — он резко поднял вверх правую руку. — И этот небесный, святой Город Иисуса… — оба кулака рванулись друг к другу, и, столкнувшись, сплелись в тесном объятии пальцев. — Мы соединяем их вот так! Вот так! Церковь Спасителя соединяет небо и землю! Понимаешь?!
Архиепископ внезапно перешел на шепот.
— Когда-то мы думали, что до небесного Иерусалима будет легче добраться, если мы завоюем земной. Полтора столетия назад Святой отец благословил христианский мир на первый крестовый поход. Мы вернули себе земной Иерусалим, но, увы, небесный не стал от этого ближе. Господь преподал нам хороший урок, а когда мы заупрямились, передал Святой Город в руки мусульман. Как тебе известно, многие до сих пор не оставляют попыток отвоевать Гроб Господень, идя против воли самого Папы. И Тот, Кто на небесах, раз за разом карает своевольных. Сколько смельчаков с крестом на груди погибли в африканских песках, сколько рыцарей сгинуло от чумы под сирийскими городами!
Герхард кивнул.
— Воистину так, святой отец. Я и сам едва не ушел с Крестовым походом детей. Бог миловал… да еще мать, что высекла и заперла в чулане…
— Вот именно! — подхватил священник. — Твоя добрая мать, сама того не ведая, действовала именно так, как должна действовать наша великая Церковь: наставлять на истинный путь неразумных детей своих… а при необходимости и не побояться взять в руки розгу. Взять в руки розгу и силой выбить ересь из христианской спины, для ее же пользы!
Герхард снова поспешно кивнул. Разговор приобретал опасный поворот. Альбигойская расправа, произведенная с беспримерной жестокостью, на долгие годы запечатлелась в памяти европейцев. И хотя последние катары и вальденсы уже двадцать лет как сгорели в пламени костров, но учрежденная для борьбы с ними Священная Инквизиция осталась. Уж не проверяет ли Конрад фон Хохштаден своего архитектора?
— Я всегда был добропорядочным христианином, святой отец, — сказал Мастер Герхард. — Это не значит, что мне нечего рассказать на исповеди, но…
— Никто и не сомневается в тебе, сын мой, — улыбнулся архиепископ. — Еще несколько слов, и ты поймешь, к чему я веду.
Он помолчал, сосредоточенно щурясь на составленные вместе пальцы своих мягких ухоженных рук.
— Все еретики похожи. Их кажущиеся различия — чисто внешние. Суть же одна: все они полагают, что могут обойтись без Церкви. Им кажется, что в каждом человеке есть достаточно силы и разума, чтобы очистить душу от скверны. Нужно только сделать что-то правильное… например, отказаться от земных благ или, наоборот, грешить особенно гадко и безудержно, или хлестать себя по спинам, или поститься… методы у каждого свои. Но главное тут — их самостоятельность, отдельность от Церкви. И пусть тебя не обманывает кажущаяся скромность этих одетых в лохмотья еретиков. На деле они обуяны большей гордыней, чем самые гордые короли. Ничтожные твари, они возомнили себя сильнее Спасителя или, по крайней мере, равными Ему! Ведь даже Он не смог принести небесный Иерусалим на землю; какой же наглостью и высокомерием надо обладать, чтобы тягаться в этом с самим Иисусом!
Герхард быстро перекрестился. Он никак не мог определить, к чему клонит могущественный хозяин. Архиепископ поднял голову и пристально посмотрел на него.
— Даже Церковь не может принести сюда небесный Иерусалим. Даже Церковь! Оттого-то мы и ждем с таким нетерпением второго пришествия нашего Спасителя. Ждем и стараемся не посрамить себя, стараемся быть готовыми к Его грядущему явлению в громе и славе Страшного Суда! Но, как я уже сказал, взамен того, чтобы превратить земной мир в небесный Иерусалим, Церковь может соединить с ним грешную землю. Не совместить, но соединить! Церковь может показать страждущим душам, что они не одни в этом страшном, вязком болоте греха и разврата, в этом царстве пляшущего дьявола. Церковь может выстроить светлый путь к небесному Городу, путь, похожий на ветхозаветную лестницу Иакова. Может! Но как? Как?.. Я спрашиваю тебя, Мастер Герхард! Скажи, как?
Испуганный Герхард хотел отвести взгляд и не мог. Блеклые немигающие глаза держали его цепко и жгли, как раскаленные щипцы палача на допросе Священной Инквизиции.
— Пощадите, святой отец! — взмолился он, падая на колени. — Где уж мне знать, неученому мужлану…
Встав со своего кресла, архиепископ подошел к Герхарду и поднял его на ноги.
— О, святая невинность… — сказал он ласково. — «Прости им, ибо не ведают, что творят…» Воистину, это сказано не только о грешниках, но и о праведниках! Ты, сын мой… да, да, ты — тот, кто выстроит путь к небесному Иерусалиму. Подумай сам: что есть храм Божий, как не лестница, соединяющая землю с небесами? Ну?..
У Герхарда перехватило дыхание. Конечно! Теперь он осознал, что имел в виду священник. В самом деле… что есть храм Божий, как не лестница к небесному Городу? И это важное строительство поручено ему, ему! Господи, какая честь, какая… Он хотел что-то сказать — и не смог вымолвить ни слова, а только промычал что-то невнятное, но очень восторженное.
Архиепископ улыбнулся и похлопал его по плечу.
— Вижу, вижу… ты понял. Ты сможешь, Мастер Герхард. Сделай нам собор не хуже Шартрского!
Не хуже Шартрского… Германский Иерусалим… Легко сказать, а вот как сделать? Сейчас, четыре месяца спустя, вспоминая ту беседу, Герхард не мог удержаться от горьких упреков самому себе. Глядя на чертежи, он видел всего лишь копию Амьенского собора, но уж никак не то, чего хотел от него архиепископ. И что с того, что ни он, ни Конрад фон Хохштаден, да и, скорее всего, никто из нынешних детей не увидит собор завершенным? Профессиональная гордость мастера не позволяла ему смириться с поражением. Он снова потянулся за вином и выругался: кувшин был пуст.
— Эй!.. Кто там!.. Хельга!
Дом молчал, не отзываясь на крики хозяина. Служанка спала, сердито и принципиально, и просыпаться не собиралась ни в какую. Герхард прикинул — стоит ли затевать ссору, и решил, что нет, не стоит. Но ложиться в постель тоже не хотелось. Что толку ворочаться с боку на бок, безуспешно отгоняя проплывающие перед мысленным взором детали перекрытий из Реймса, планы амьенского крипта, пилоны и розетки Шартра?
Он накинул плащ и вышел из дома. Трактиры в такой час уже наверняка позакрывались, но чем черт не шутит? Луна пряталась на темном, неотличимом от земли своде, скупо сочащемся мелким дождем. В такую ночь было особенно трудно поверить, что где-то там, за облаками живет светлое чудо небесного Иерусалима. Как же до него добраться? Как?..