– Он угрожал вас убить?
– Нет, он обещал превратить мою жизнь в ад.
– Несомненно, это связано с Перуновым глазом.
– Что вам известно про Перунов глаз?
– Я нашел страничку из вашего дневника.
Лицо штабс-капитана вновь исказилось. Неловко качнувшись из-за искалеченной ноги, он шагнул к ЭРику и схватил внука за отворот рубашки.
– Кто тебя послал шпионить за мною, мразь?!
– Э, хватит! Коли не хотите, чтобы худо было! – крикнул ЭРик.
Дикий его нрав тут же взял верх над внешней смиренностью. Без труда ЭРик разжал пальцы Крутицкого и оттолкнул деда. Тот ударился спиною о дверцу шкафа. Жалобно звякнули стекла. Штабс-капитан не устоял на ногах и грохнулся на пол. Из распахнувшихся дверец шкафа на него посыпались книги в темных с золотым тиснением переплетах. ЭРик явно не рассчитал свою силу.
– Прошу заметить, – сказал он сухо (откуда только такие дурацкие обороты – никогда прежде он так не говорил), – что я вдесятеро сильнее, но покалечить вас у меня нет никакой охоты. – И он протянул руку деду, чтобы помочь подняться.
Штабс-капитан демонстративно отвернулся и оперся на стоящий рядом стул – кабинетный, с высокой спинкой, украшенный резными львиными мордами. Только сейчас ЭРик сообразил, что видел эти стулья в квартире Милослава. Как странно! Остались только стулья.
– Пора нам наконец объясниться. – ЭРик злился на самого себя и на своего непонятливого предка. – Страничку из вашего дневника я нашел в альбоме с фотографиями, альбом тот лежал в комнате матушки моей Ольги Михайловны Крутицкой, невестки вашей, Станислав Николаевич.
– Невестка? Разве у меня есть невестка? – штабс-капитан позволил себе ироническую усмешку.
Однако ЭРик ничуть не смутился.
– У вас есть сын Сергей, так?
– Сереженьке только шесть лет. Да вы шутник, милостивый государь, как я посмотрю.
– Да, сейчас ему шесть, но многое случится потом. Я ваш внук, Станислав Николаевич, я пришел из будущего. И именно там, в будущем я нашел альбом с армейскими фото. На всех фотографиях вы срезали погоны.
– Будущее, – недоверчиво скривил губы Крутицкий. – Разве оно у нас есть? Известно ли вам, чем я сейчас занят? Нет? Я бросаю эту прекрасную квартиру и ищу себе маленькую неприметную норку. Потому что в этой квартире, где проживал штабс-капитан Крутицкий, прапорщику Крутицкому – как я имею теперь честь числиться по документам – не место.
– Вы боитесь? – спросил ЭРик.
– Представьте себе, да. Я три года провел в окопах, из прапорщика дослужился до штабс-капитана, был тяжело ранен. А теперь вздрагиваю, услышав шаги на лестнице, и просыпаюсь в холодном поту по ночам – всякий раз кажется, что за мной пришли. Никогда прежде мое положение не было столь унизительным.
– Возможно, это не предел.
– Не предел?! Не предел – сидеть в камере смертников, откуда моих товарищей каждодневно уводят на расстрел? А подлец, выскочка, самодовольный тупица еще и глумится над тобой? Когда мерзавец, гнусно улыбаясь, говорит, что питает к тебе добрые чувства и потому тебя, офицера. не расстреляют. Разве это не предел? А я не мог плюнуть ему в лицо, потому что уж тогда точно бы получил пулю в лоб. Я обязан этому человеку, комиссару, жизнью.
– А может быть, надо было плюнуть? – спросил ЭРик.
Штабс-капитан сделал какой-то неопределенный жест и едва не сшиб подсвечник с догорающей сальной свечой.
– Вы правы, – проговорил он глухим голосом. – Я сделался трусом. Смелость сделалась в нынешней жизни непозволительной роскошью.
– Мне известно: вас спас от расстрела Тимошевич.
– А что вы еще знаете? – опять едва заметная ирония появилась в голосе штабс-капитана.
– Мама рассказывала, что потом вы всю жизнь держали под кроватью пару белья, зубную щетку и кусочек мыла, чтобы взять с собой в случае ареста.
Крутицкий остановившимся взглядом смотрел на ЭРика.
– Ч-что еще? – вымолвил он с трудом.
В двадцатые годы вы мыли бутылки на «Красной Баварии» чтобы прокормить семью.
– Дальше… – голос штабс-капитана сел до едва слышного сипа.
– Вы ходили в оперу на галерку, в последний ряд. Туда же приходил ваш товарищ, лишившийся глаза на войне, – мама позабыла его имя. И он… Он сообщал, кто из офицеров, с которыми вы когда-то служили, арестован и… Он говорил об этом на ухо, шепотом и плакал.
– Дальше.
– Больше ничего. То есть я не знаю больше ничего. Мама только это рассказала. Я лично вас не помню.
– Значит, я умру до того, как… Когда же? Впрочем, нет, лучше не говорите. Даже для меня это чересчур – сначала узнать, что жизнь, казавшаяся столь блестящей вначале, быстро превратилась в ничто. Простите. – Он замолчал, будто ожидал, что ЭРик еще что-нибудь скажет, но, не дождавшись, прошептал: – Надеюсь, вы мне просто-напросто снитесь.
– Если угодно, считайте, что так. Человеку из сновидения вы можете доверить тайну Перунова глаза?
– Может быть, и смогу, – штабс-капитан странно улыбнулся.
Он взял со стола толстую, переплетенную в коленкор тетрадь. Секунду медлил. Потом раскрыл тетрадь на последней странице и протянул Эрику.
– Читайте. Эту запись я сделал вчера.
– Он умер? – Кайрос-Шайтаниров дрожал от любопытства и часто-часто взмахивал заушными крылышками.
ЭРик лежал на дорожке сквера, раскинув руки и запрокинув к бледному небу лицо. Глаза его были открыты, и в них отражались плывущие в вышине облака. Несколько прохожих тут же сбились в плотное кольцо вокруг неподвижного тела. Анастасия с трудом растолкала любопытных и склонилась над ЭРиком.
– Он упал с неба, – говорила бойкая пенсионерка в ситцевом платье, мужских носках и калошах. – Я шла, а он буквально перед моим носом грохнулся вот тут, на дорожку.
– Он прыгнул с колоннады собора, – заявил какой-то тип, одетый, как иностранец, но говоривший по-русски без малейшего намека на акцент. – Я успел сфотографировать. – На груди у него в самом деле висел фотоаппарат.
– Невозможно, – веско заявил другой мужчины, из породы знатоков. – Если бы он прыгнул с колоннады, он бы сначала упал на крышу собора. Но даже если предположить, что уже оттуда он спрыгнул вниз, то он разбился бы на ступенях, а никак не здесь, в сквере.
Анастасия сдавила пальцами ЭРиково запястье.
– Он жив! – воскликнула.
– Может быть, «скорую»? – предложила бойкая пенсионерка.
– Помощь ему нужна, но совсем другая, – сказала Анастасия, обводя взглядом толпу. – Иначе он умрет.
Толпа быстро стала редеть. У тех, кто остался, на лицах появилось отстраненное выражение, будто вывеска на дверях магазина: «Закрыто».
– Пустите! – долетел из-за спин стоявших молодой женский голос.
Растолкав любопытных, внутрь круга протиснулась девушка в черном платье в обтяжку с открытыми плечами. Черные блестящие волосы и изумрудные тени придавали ее облику что-то зловещее.
– Пустите, – повторила она и опустилась на колени рядом с ЭРиком.
Анастасия заколебалась, ощутив, что от девушки исходит сила, но какова эта сила, несет она спасение или смерть, определить не смогла.
«Все равно я уже ничем не могу помочь», – подумала Анастасия и нехотя отстранилась.
На мгновение взгляды женщин встретились.
«О да, она многое может, – мелькнуло тут же в мозгу Анастасии. – Если… Если захочет».
Танчо наклонилась и поцеловала ЭРика в губы.
– Думаете, это поможет? – хмыкнул Гребнев. В сквер он примчался вслед за Анастасией и Кайросом, но до этой минуты стоял в толпе любопытных.
– Он возвращается! – с облегчением сообщила Анастасия и выпрямилась.
– Парень в самом деле ездил в трамвае? – недоверчиво спросил Гребнев.
– Вполне вероятно.
ЭРик глубоко вздохнул, глаза его, прежде неподвижно смотревшие в небо, теперь закрылись, и между сомкнутыми веками проступила влага. Он поднял руки к голове, перевернулся на бок и, свернувшись калачиком, как младенец в утробе, замычал от боли.
– Господа, расходитесь, расходитесь! – засуетился Шайтаниров. – Вы что, не видите, у человека падучая.
– Только что говорили, что он спрыгнул с собора, – напомнила правдоискательница-пенсионерка.
– Кто говорил? Кто? Неужели? Немедленно покажите мне этого человека! – закричал Шайтаниров. – Вы говорили? – повернулся он к одетому, как иностранец, господину.
– Понимаете, мне показалось…
– Может быть, вы еще скажете, что видели трамвай возле колоннады?
– Вроде нет… – смутился полуиностранец.
– Ага, не видели! А еще утверждаете, что кто-то куда-то прыгал. Раз не видели трамвая, значит, не видели ничего. – Шайтаниров обхватил наблюдательного господина за плечи. – Мой вам совет: поднимитесь на колоннаду и проверьте. Вдруг он там?
– Кто?
– Трамвай. Заблудившийся трамвай. Гумилева читали? – Шайтаниров подтолкнул наблюдательного господина в спину.
Но полуиностранец вырвался из лап Кайроса и кинулся бежать.
– Кто еще хочет на колоннаду? – метался от одного зеваки к другому Шайтаниров. – Билеты за вас счет. Кто? Кто? Вы? Или вы?
– Вроде нет… – смутился полуиностранец.
– Ага, не видели! А еще утверждаете, что кто-то куда-то прыгал. Раз не видели трамвая, значит, не видели ничего. – Шайтаниров обхватил наблюдательного господина за плечи. – Мой вам совет: поднимитесь на колоннаду и проверьте. Вдруг он там?
– Кто?
– Трамвай. Заблудившийся трамвай. Гумилева читали? – Шайтаниров подтолкнул наблюдательного господина в спину.
Но полуиностранец вырвался из лап Кайроса и кинулся бежать.
– Кто еще хочет на колоннаду? – метался от одного зеваки к другому Шайтаниров. – Билеты за вас счет. Кто? Кто? Вы? Или вы?
Толпа рассеялась. Гребнев с Анастасией подняли ЭРика и усадили на скамейку в сквере. Он сидел, по-прежнему скорчившись, подтянув ноги к подбородку и обхватив голову руками. Никто не смел его окликнуть. Все ждали.
Наконец он резко выпрямился, открыл глаза и обвел всех взглядом. Потом рассмеялся, будто только сейчас вспомнил о чем-то хорошем, покачал головой, чему-то несказанно дивясь и вдруг подался вперед, ухватил Танчо за руку и усадил подле себя.
– Хорошо, что ты здесь, – сказал он ей на ухо, но так громко, что услышали все.
– Ну как, братец, отыскал дедушку? – не к месту встрял в разговор Арсений.
Но Эрик не обиделся.
– Отыскал. Оказывается, он прежде проживал в той самой квартире, где нынче обитает Милослав. Стулья с львиными головами стояли прежде у него в кабинете. Лицо у деда точь-в-точь как на фотографиях в альбоме.
– Сейчас ты скажешь, что узнал нечто важное про Перунов глаз.
– Да, узнал.
– Врешь ты, как всегда, братец. Никакого талисмана не существовало! Дед сам написал об этом в дневнике.
– Ты ничего не понял. Талисман существует.
– Вранье! – Гребнев вытащил из верхнего кармана ветровки ветхий, сложенный вчетверо листок. – Эту записку я когда-то отыскал в тайнике буфета. – Арсений протянул бумажку Анастасии. – Прочти, и пусть кто-нибудь посмеет возразить.
Анастасия развернула листок и стала читать:
«…Сегодня я побывал в условленном месте, где, по словам Р., спрятан был талисман, полученный им от графа. Я поднял половицы там, где указал мне Р. Но все, что я нашел, это коробочку из-под монпансье. Внутри лежал клочок бумаги. В записочке значилось: «Здесь хранится талисман «Перунов глаз»«. Это единственная вещь, которая дает святость власти в России. «…Ибо нет власти не от Бога». Трижды прочел я записочку, а уж сколько раз тряс над столом пустую жестянку из-под монпансье – одному Богу известно. Тряс, пока не понял наконец: несчастный Р. выдумал этот талисман. Он предчувствовал свою гибель после смерти отца и брата. Не видя иной возможности сладить с нечистью, пожирающей страну, кроме силы Чуда, он придумал «Перунов глаз». Выдумал, чтобы подарить себе надежду. Пока комиссары не завладели его игрушкой, его выдумкой, его мечтой, они не завладели ничем. Ему так хотелось найти путь спасения, что он и сам поверил в плод своей фантазии и меня заставил уверовать. Глядя на свою находку, я испытывал странные чувства: теперь, когда я понял, что никакого талисмана не существует, я страстно возжелал «Перунов глаз» найти…»
Анастасия кончила читать, сложила листок и вернула его Арсению.
– Почему ты не сказал мне о своей находке?
– Было интересно узнать, как долго вы будете гоняться за тенью.
Анастасия покачала головой:
– Я тебя недооценила.
– Прошу обратить внимание на один факт, – встрял в разговор Кайрос. – Господин Фарн копался в голове Арсения, и о найденных бумажках ему теперь все известно. Однако Фарн несмотря ни на что жаждал прикончить ЭРика. Спрашивается, почему?
– Потому что это бумажка ничего не значит, – с торжеством в голосе заявил ЭРик. – А про пустую коробку я узнал еще там… – ЭРик махнул рукой в сторону собора. – Штабс-капитан дал мне прочесть свой дневник. Более того, он показал мне коробку и записку… – ЭРик замолчал, встретился глазами с Танчо и улыбнулся ей. – Но я заверил Крутицкого, что он ошибается. Он нашел талисман.
– ЧТО? – прошипел Арсений.
– Эта коробка и эта записка и есть талисман. Придумав талисман, Р. тем самым его и создал. Мы вместе с дедом замуровали его в стену. Я и он.
Ничего в мире нельзя придумать. Наша фантазия просто перемещает образы, но не создает их.
Танчо открыла сумочку и вытащила таинственную коробку. Все молча смотрели на жестянку из-под монпансье, не в силах спросить, хотя каждый и догадывался, что перед ним. ЭРик взял коробочку из рук Танчо.
– Ого! Да она тяжелая, как гиря.
– К тому же меняет свой вес. В одну минуту кажется – как минимум пуд, – поддакнула Танчо. – А в другую становится легкая, как пушинка.
– Ребята, колдуйте без меня. – Арсений демонстративно развернулся и спешно зашагал прочь.
Пусть ищут, что хотят – коробку из-под монпансье, рубины, глаза, сердца, мечи – ему все равно! Он больше этим не желает заниматься.
– Арсений мог оказаться на моем месте, – проговорил ЭРик, провожая Гребнева глазами. – Если бы захотел.
Глава 3
Давно он не чувствовал такой усталости – эпизод на вокзале, разумеется, был не в счет. Усталость эта навалилась мгновенно, как только Арсений ушел с Исаакиевской площади. Навалилась, будто из-за угла прыгнул ему на плечи могучий зверь. Арсений чуть не рухнул на колени и вынужден был вцепиться ногтями в штукатурку ближайшей стены, чтобы не упасть. Последующие полчаса, пока он добирался до дома, были для него сущей пыткой. Его старый «Жигуль» то и дело норовил боднуть носом какую-нибудь притормозившую впереди машину или подставить задницу шустрой иномарке.
Свое возращение Гребнев помнил плохо. Как был в одежде, он повалился на тахту в надежде, что сейчас закроет глаза и уснет, и забудет о самозваном братце. Глаза он в самом деле закрыл. Но сна не было. Усталость продолжала нарастать. Арсений застонал и в бессильной ярости сжал кулаки…
– Дивлюсь я на тебя, Арсений, – проворковал у него над ухом вкрадчивый голос. – Зачем ты подчиняешься чужим прихотям? Зачем называешь братом проходимца и спасаешь его по указаниям шлюхи?
Арсений открыл глаза. Над ним, склонившись, стоял его недавний попутчик, всадивший Гребневу в затылок ржавый гвоздь. Невольно Арсений вскинул руку к затылку, отыскивая незажившую отметину. Болячка тут же нашлась. Причем она вспухла так, будто под кровавой засохшей корочкой в самом деле торчала шляпка гвоздя.
– Я его ненавижу, – прохрипел Арсений. – И откуда он только взялся на мою голову?
– Откуда – неважно! Но почему бы тебе не избавиться от негодяя?
– Избавиться? – переспросил Гребнев. – Убить, что ли?
Фарн одобрительно улыбнулся в ответ.
Арсений растерялся. Не столько от дерзости предложения, сколько оттого, что внутренне он тут же согласился. Слово «убить» не вызвало в его душе ни намека на отторжение. Скорее, себе, своей податливости, а не Фарну он попытался возразить:
– Тетя Оля его любит. Она верит, что ЭРик в самом деле ее сын.
– И что из того?
Насмешливый тон окончательно обескуражил Арсения. Он беспомощно закрутил головой, будто надеялся прочесть в воздухе указание свыше. Но ничего не обнаружилось в пыльном, нагретом послеполуденном солнцем воздухе. «Безвыходность» – единственное слово, которое было способно сгуститься из этой удушливой смеси.
– Я все-таки обязан… я должен, – пробормотал Арсений.
– Должен? – передразнил Фарн. – Кому? За что?
– Тетя Оля меня воспитала.
– Подумаешь, милость. Она не сделала из тебя достойного человека. Такого, который мог бы стать моим избранником. Она лишила тебя высшего счастья любить меня. Именно поэтому ты ровным счетом ничего не достиг. Именно она вселила в тебя чувство зависимости от всех и неуверенности в себе. И при этом она лишила тебя веры в меня – такое не прощается.
Господи, да ведь он произносит именно то, о чем так часто думал сам Арсений. С каждым новым словом Фарн вбивал новый гвоздь в голову Арсения. Но тот не протестовал. Напротив, он испытывал необыкновенную легкость: наконец-то он освободился от своей бессмысленной, никому не нужной положительности. Теперь-то он сможет все: напишет самый лучший, самый гениальный в мире роман, раскроет, как переспелый гранат, сложность своей натуры и, обливаясь то ли потом, то ли кровью, взберется на такую вершину, какая прежде не снилась.
– А главное, проходимцу известно о камнях, – продолжал нашептывать Фарн. – Как ты вывернешься, если о краже проведает не только Ольга Михайловна, но и Белкин, который считает себя наследником по праву. Уж он-то душу из тебя вынет.
– Да, да, я убью его! – воскликнул Арсений. – Если бы кто-нибудь знал, как я его ненавижу!
– Я знаю, – ответил Фарн. – Но будь с ним осторожен. Он силен. Невероятно!
Глава 4
Ирина сварила кофе. Она вообще мерзко готовила, а кофе, даже из самых лучших зерен, всегда отдавал у нее горелыми желудями. Но приходилось мириться: Ольга Михайловна не пожелала потчевать троицу незваных гостей. Она сидела в углу и смотрела на захватчиков красными от слез глазами. Позвать на помощь кого-нибудь она не могла: Белкин не подпускал ее к телефону. Даже на просьбу позвонить Арсению последовал отказ. Зато Ирина постоянно накручивала диск старенького аппарата в надежде, что Танчо явится наконец домой. Но домашний телефон не отвечал.