— Можно примерить?
Она выбрала самую нарядную из моих шляпок: круглую, с загнутыми спереди маленькими полями, с камелиями из черного шелка и черными перышками. Лично мне она нравилась меньше остальных. Я считала, что в ней нет изюминки, однако когда Эмильена развернулась к зеркалу, я вдруг поняла: ей эта шляпка подходит просто идеально. Внешне мы с Эмильеной были совсем разные. Она была довольно широка в кости, высокая, скорее не толстая, а пухленькая. Ее фигура, затянутая в корсет, напоминала песочные часы: полная грудь, осиная талия, округлые бедра. И моя шляпка лишь подчеркивала статную фигуру Эмильены, не подавляя ее роскошных форм. Пристроив шляпку на голове, Эмильена слегка сдвинула ее набекрень и едва заметно нахмурилась.
Я поспешила к Эмильене, поправила шляпку, надвинув ее пониже на лоб.
— Ее что, надо носить так? — неуверенно спросила она.
Я кивнула:
— Она должна как бы обрамлять лицо.
— Но тогда прическа должна быть…
— Да-да, как можно проще. Шляпка будет плохо сидеть, если волосы зачесаны слишком высоко.
— И никакого каркаса из конского волоса, чтобы приподнять прическу? — Эмильена поймала в зеркале мой взгляд. — Да это настоящая революция, честное слово. Каждый день приходится тратить часы на модную прическу. А если отказаться от этого, куда прикажете девать свободное время?
Я улыбнулась. Шляпка очень шла Эмильене, но это было лишь мое мнение, а Эмильена уже повернулась взглянуть на другие шляпки, и тут я решилась:
— Шляпка — всего лишь аксессуар, ее задача оттенить выгодные черты лица и линии одежды. Не думаю, что носить большую тарелку с фруктами на голове очень удобно или привлекательно.
— Понятно. А вы свои шляпки… Как вы их делаете?
— Беру уже готовую основную форму. И украшаю.
— Ни одной в традиционном стиле, к тому же вы не используете никаких других украшений, только перышки и кусочки цветной ткани то здесь, то там. И вместе с тем это настоящая революция… — Она опять повернулась к зеркалу. Несколько секунд молчала. — Ну что вам сказать, ma chère, у вас на самом деле удивительные шляпки. Такие необычные и вместе с тем такие изысканные. Как и вы сами. А вы думали их продавать?
Я хотела солгать, но, к моему удивлению, честно ответила:
— Пробовала, когда жила в Мулене. Как-то я сделала шляпку, и одна женщина в Виши похвалила, сказала, что она очаровательна, но больше никто не заинтересовался. Теперь я делаю в основном для себя. Мне… мне просто нравится это занятие.
— Это видно. А эти свои интригующие наряды, которые вы носите, вы тоже сами делаете? Правда? Как это удивительно! — (Уже во второй раз она употребила слово «удивительный». В груди у меня стало жарко.) — Знаете, в Париже, на улице Лафайет есть превосходный галантерейный магазин. И там продают шляпы самых разных форм. Если хотите, в следующий раз я привезу для вас кое-что.
Я готова была расцеловать ее:
— Конечно хочу, даже очень! В Компьене выбор не очень богатый.
— Ну уж, сравнили тоже, Компьень и Париж! Интересно, что бы сказал по этому поводу Бальсан? — Эмильена минутку подумала. — Все равно что сравнить осла с породистой лошадью. — Она засмеялась и сняла шляпку. Я протянула руку, чтобы взять и поставить на место, но не тут-то было. — Сколько за нее хотите?
Я так и замерла. Понятия не имею, сколько сейчас стоит готовая шляпка.
— Пусть это будет для вас подарком.
Она прищелкнула язычком:
— Ma chère, вы должны назвать свою цену. Женщина не должна ничего отдавать бесплатно.
— Ну, десять франков, — выпалила я.
Мне казалось, что я запросила слишком много, но она лишь вздернула бровь:
— Всего-то? Продано. Я надену ее, когда в следующий раз отправлюсь в Тюильри пить чай. Там все лопнут от зависти и обязательно захотят узнать, где я купила столь очаровательную chapeau.
Вся дрожа от волнения, я повернулась к столу, ломая голову, как бы получше завернуть ей покупку, но она положила руку мне на плечо. Ее чистый запах, приправленный эфирным маслом с ароматом розы, пронизал все мое существо.
— Думаю, вас ждет большой успех, Коко Шанель. И я помогу вам в этом.
13
Когда Эмильена уехала в моей шляпке, весело помахав рукой на прощание и обещая скоро вернуться, мне стало грустно. Несчастная, одинокая и покинутая, я стояла у входа в дом, у моих ног вертелись, что-то вынюхивая, борзые Бальсана, а я печально смотрела, как ее экипаж удаляется по дороге к железнодорожной станции.
Подобные обещания я слышала и прежде. Я повернулась и вошла в дом.
— Ну чего ты раскисла? — спросил Бальсан. — Эмильена всех очаровывает, но мало кто нравится ей самой. И если уж она сказала, что вернется, то обязательно это сделает.
Он не понял, отчего мне стало грустно, откуда ему было знать о моей уверенности, что мне на роду написано: рано или поздно все от меня уходят, а я остаюсь одна. Мне не верилось, что Эмильена вернется, но я знала: если она не вернется, жизнь моя потеряет смысл. Я с головой погрузилась в работу, всякий раз хмуря брови, когда чуяла ее запах: все, к чему она прикасалась, пахло ею. Но, увы, запах этот быстро улетучивался. Бальсан заметил мое настроение. Он перестал навещать меня в постели, с утра до вечера занимался лошадьми. Наконец я не выдержала одиночества, спустилась вниз и разыскала его на конюшне, где он о чем-то беседовал с конюхами.
— Хочу учиться ездить верхом. Прямо сейчас, — заявила я.
Он оглядел меня с головы до ног:
— Прямо вот так?
Я сразу ощетинилась, нервы не выдержали его насмешливого тона, его самодовольства и благодушия, которые, казалось, постоянно исходили от него, хотя совсем еще недавно именно эти качества меня восхищали в нем.
— Да, прямо вот так. А в чем проблема?
Он еще раз оглядел меня. На мне был коротенький жакет, под ним простая блузка, юбка и сапожки, а на голове широкое канотье.
— Тебе придется осваивать дамское седло, — сказал он.
— Отлично!
И я решительно зашагала к конюшне, а Бальсан тем временем приказал конюху срочно приготовить для меня кобылу. Взобраться на нее оказалось трудней, чем я думала. И хотя Бальсан поставил передо мной специальную скамеечку, юбка моя оказалась недостаточно широкой, чтобы поднять ее, не оголяя при этом бедер. Наконец я весьма ненадежно устроилась в седле, и мне объяснили, как продеть ногу в стремя, а другую использовать для равновесия, и неожиданно мне показалось, что я выгляжу совершенно нелепо и смешно.
— Крепко держись за вожжи, но туго не натягивай, иначе порвешь ей губы, — объяснил Бальсан. — Для начала поедем медленно, не торопясь.
Я хотела сказать, что не нуждаюсь в его советах, но тут кобыла тронулась с места, следуя за Бальсаном, сидевшим верхом на призовом мерине, и я закачалась в седле, как мешок с мукой. Никогда прежде я не чувствовала себя такой неуклюжей, никогда прежде мне не было так страшно за свою жизнь. Я смотрела вниз, на землю, которая, казалось, была ужасно далеко. Обеими руками я вцепилась в поводья, но кобыла лишь храпела и мотала огромной головой, пытаясь укусить меня.
Мы медленно двигались по периметру недавно огороженного луга. Прогулка была совсем коротенькой, но к тому времени, когда мы вернулись к конюшне, я вся взмокла от пота, отбила себе ягодицы и была страшно недовольна собой.
— Ну что ж, неплохо, — сказал Бальсан, помогая мне слезть. Похоже, он даже несколько повеселел, видя, что я проявила инициативу, перестала хандрить и очередной день не просидела в своей комнате над шляпками. — Завтра получится еще лучше, — добавил он.
Сияя от похвалы, я вернулась в дом. Конечно получится. На другое я просто не согласна. Но только все будет не так, как сегодня. Если уж ездить верхом, так по-настоящему, обеими ногами в стременах, а не восседать на кобыле, как кремовая фигурка на торте.
Я отправилась в комнату Бальсана, порылась в его шкафу — прежде я не осмеливалась совать туда нос — в поисках чего-нибудь подходящего, из чего можно было бы соорудить костюм для верховой езды. Одежды у него было много, ни у кого из своих знакомых такого количества я не видела: сотни пиджаков, жилеток, брюк и рубашек, хотя нельзя сказать, что он был тщеславным, просто богатым, покупал все, что приглянется, и большинство из этих вещей так ни разу и не надевал. Наконец я наткнулась на слегка поношенную пару бриджей для верховой езды, вернулась к себе и принялась за работу, на которую потратила весь остаток дня и почти всю ночь. Зато когда на следующее утро я явилась к конюшне, Бальсан все понял с первого взгляда.
— Ну, Коко, ты действительно далеко пойдешь! — рассмеялся он.
Я не обратила внимания ни на его насмешку, ни на изумленные взгляды работников, глядевших на меня круглыми глазами. В новых, подогнанных по фигуре бриджах и в широкополой фетровой шляпе я с легкостью влезла на кобылу. Усевшись верхом, я взяла в руки поводья и посмотрела на все еще улыбающегося Бальсана:
— Ну, Коко, ты действительно далеко пойдешь! — рассмеялся он.
Я не обратила внимания ни на его насмешку, ни на изумленные взгляды работников, глядевших на меня круглыми глазами. В новых, подогнанных по фигуре бриджах и в широкополой фетровой шляпе я с легкостью влезла на кобылу. Усевшись верхом, я взяла в руки поводья и посмотрела на все еще улыбающегося Бальсана:
— Вот теперь у меня получится лучше.
Так оно и вышло. Следующие несколько недель я занималась верховой ездой каждый день, пока мои импровизированные бриджи не протерлись на заднице, зато я могла уже скакать галопом, и сердце при этом не замирало от страха. Когда Бальсан сообщил, что на ближайшие выходные он снова планирует собрать друзей, моя уверенность в себе только окрепла. Я отправилась в Компьень, где у Бальсана был свой портной, предоставлявший ему кредит, и заказала для себя сразу два костюма для верховой езды — из твида и льна.
Портной, выслушав меня, недовольно засопел:
— Мадемуазель, дамы не носят брюк.
— А это не брюки, — отпарировала я. — Это бриджи для верховой езды. И дама, которая стоит перед вами, будет их носить, — сказала я, дав понять, что возражения бесполезны.
Теперь все знакомые Бальсана знали, что у него в доме живет maîtresse.[11] Даже Адриенна, которая время от времени писала мне, сообщая последние новости о непрекращающейся битве за то, чтобы женить на себе Нексона, прислала письмо, где упомянула, что Луиза и другие наши родственники, узнав, что я живу с мужчиной, весьма обеспокоены моим поведением. Впрочем, то же самое можно было сказать и про саму Адриенну, с единственной разницей, что на мне никто не обещает жениться. Словом, ее озабоченность я проигнорировала. Это мое личное дело, и других оно не касается. Так всегда со мной было, с самого детства. Родственники не думали обо мне, не заботились о моем будущем или, по крайней мере, о том будущем, которое меня бы устроило, так теперь пусть хоть Бальсан позаботится.
Тем не менее однообразная жизнь в Руайо потихоньку стала мне надоедать. Парадоксально, конечно, но после всех испытаний и лишений, через которые мне пришлось пройти, я не могла в полной мере наслаждаться окружавшей меня роскошью, тогда как большинство девушек ради этого были готовы на все. Свобода, которую я рисовала себе в воображении, казалась столь же недостижимой, как и в те ужасные дни, когда за кусок хлеба я кривлялась на сцене. И хотя теперь я питалась как королева, спала на перине и работала в свое удовольствие, мне было не вырваться за пределы невидимых границ. Все это я не заработала своим трудом, то есть была обязана другому человеку, и такое положение начинало меня раздражать. Неудовлетворенность, даже досада — эти чувства смутной тенью вползали в мое сердце по ночам, когда я стояла перед полной окурков пепельницей и, окутанная облаком табачного дыма, курила одну сигарету за другой. Рабочий стол и пол были усеяны ленточками и обрезками ткани. В квадрате окна зияла чернота, такая же чернота зияла и в моем сердце.
Чего же мне не хватало? И сколько можно еще оставаться в роли просительницы? Ответов на эти вопросы у меня не было. Как не было и душевного покоя. Но я точно знала, что не собираюсь вечно быть любовницей Бальсана. Я не любила его по-настоящему, как он того заслуживал. Пройдет время, и я надоем ему. Он поймет, что у меня к нему только дружеские чувства, и подыщет себе более пылкую партнершу. Хотя Бальсан ни единым намеком не дал мне знать, что устал от моего общества или ждет от меня чего-то большего, он все же мужчина, и довольно привлекательный. Эмильена была его любовницей, и не единственной, хотя это случалось нечасто. Найдутся другие, которые с радостью ухватятся за возможность заменить меня. И хотя я боялась, что мне снова в одиночку придется бороться за выживание, но понимала, что не стану скучать по его редким ласкам и, более того, у меня не будет чувства вины из-за того, что я не смогла достойно отплатить Бальсану за его щедрость.
С тех пор я очень полюбила верховую езду. Страстью, конечно, она не стала, поскольку я все-таки предпочитала ходить по земле, но это увлечение было для меня отдушиной, отвлекавшей от беспокойных мыслей, еще одним достижением в жизни, которое могло бы сослужить свою службу когда-нибудь потом, хотя я не вполне понимала, каким образом.
Пройдет еще два года, пока я не найду ответа на свои сомнения. И он будет куда более внезапным и неожиданным, чем все остальные события, что со мной случались прежде.
* * *
В эти выходные в доме появилась сияющая Эмильена в окружении своих подруг — артисток и куртизанок — шумный рой бесстрашных красавиц, но, как ни странно, ни одна из них даже не пыталась пустить в ход свои чары или острые коготки, чтобы вырвать Бальсана из моих прохладных объятий.
Все они желали лишь одного — купить мои шляпки.
Когда они заполнили мою мастерскую и принялись ворковать над моими творениями, Эмильена наклонилась ко мне поближе и прошептала:
— Дорогая моя, с вами все в порядке? Вы уверены? Вы так похудели с тех пор, как мы не виделись. Уж не чахотка ли у вас?
Я опустила глаза.
— Нет-нет, все в порядке, — пробормотала я и продолжила заниматься ее подругами.
По словам Эмильены, увидев ее в Тюильри в моей шляпке, они налетели на нее, умоляя познакомить с эксцентричным шляпником, которого Эмильена ото всех прячет. Когда же она сказала, что шляпки делает женщина, у них отвисла челюсть, и теперь они горели желанием приобрести мои творения.
— Вы только представьте, — заявила одна из них, расхаживая по комнате в одной из моих шляпок с перьями на голове, — что скажет месье Ворт, когда узнает, что мы больше не носим его шляпок. Mon Dieu, скандал! Об этом заговорят во всех салонах Парижа.
Скандал был той приманкой, которая держала поклонников куртизанок в постоянном рабстве, афродизиаком, по словам Эмильены, не менее мощным, чем устрицы: какой мужчина с горячей кровью в жилах страстно не желает запретного и одновременно возвышенного?
— Откуда мне знать, — ответила я, когда мы уютно устроились в моей комнате.
Эмильена постелила свою вышитую шаль на канапе и накидала туда множество подушек. Ее подружки отправились погулять с мужчинами в саду, а Эмильена явилась ко мне в халате-кимоно и с распущенными волосами, и это значило, что остаток дня мы можем посвятить только себе.
Она внимательно оглядела меня своими кошачьими глазами:
— Не знаете? Дорогая моя, у вас такой жалкий, такой несчастный вид. Неужели вы не рады, что я привезла своих знакомых, чтобы они купили ваши изделия?
Она махнула рукой в сторону моего совершенно пустого рабочего стола, где сиротливо лежала одна-единственная, простенькая черная шляпка с квадратным верхом, одна из самых моих любимых. На полу громоздилась куча коробок из галантерейного магазина на улице Лафайет, а в них основа для моих будущих шляпок. Эмильена купила и привезла их специально для меня.
— Ну посмотрите, они смели все ваши шляпки. Готовьте новую партию, а я в следующий раз привезу вам еще толпу, они снова все раскупят. Глазом не успеете моргнуть, как ваше имя будет у всех на устах.
— Нет, конечно, я рада, — ответила я с натянутой улыбкой. — Просто я…
Я не знала, стоит ли рассказать о поселившемся в моей душе гнетущем чувстве, будто меня несет куда-то в жизненном океане без руля и ветрил, без цели, без единой надежды на настоящее счастье.
Она сразу же наклонилась ко мне:
— О нет, ma chère, только не это. Скажите, что это не так.
— Что? — Я удивленно посмотрела на нее. — Что не так?
— Я могла догадаться и раньше… — вздохнула она. — Эта странная меланхолия, потеря аппетита, эта худоба и бледность. Да вы enceinte,[12] милая моя.
Я не сразу поняла, о чем она говорит. А когда поняла, изумилась:
— Вы думаете, я беременна? О нет, Эмильена, уверяю вас, вы ошибаетесь.
— Нет? — нахмурилась она. — Разве такое не возможно?
Я помолчала.
— Да, — наконец произнесла я, поскольку не видела причин ей лгать, ведь она прекрасно понимала, какие именно у нас с Бальсаном отношения. — Возможно, конечно. Но я не беременна.
Видимо, что-то в моем тоне сказало ей больше, чем я того хотела. Она вдруг глубоко задумалась — такой я еще ее не видела. Потом она откинулась назад, кимоно распахнулось, открыв соблазнительное пышное тело в белье из кремового шелка; сегодня она была без корсета.
— Понятно, — проговорила Эмильена.
— Да неужели? — Мне было любопытно, что она себе навоображала.
— А вы никогда не думали о том, чтобы направить его? — спросила Эмильена все тем же интимным тоном. — Мужчины — существа вполне обучаемые. Они с готовностью все усваивают, если не пожалеть времени и показать им что да как. Немного терпения и настойчивости, и они смогут приспособиться к нашим потребностям, надо только предоставить им такую возможность. — Она говорила, конечно, не о финансовых потребностях, уж это-то я поняла. Но я была так удивлена неожиданным поворотом нашего разговора, что не могла произнести ни слова. — Со мной он все проделывал достаточно хорошо, — прибавила она, приподняв выщипанную бровь. — Может, и не идеально, с другими бывало и лучше. — Она скорчила гримасу. — Я не держу тех, кто отказывается приспосабливаться, а у меня под дверью их много, целая очередь.