– Слушай, Никодим, – разом забыв про все свои подозрения, начал Булыцкий. – Сможешь вспомнить, как делать ее?
– Плинфу-то? То – влят ли. Дюже тет внимательно все мешал. Та и нас хнал прочь. Все кричал: малы, мол, еще. Здоловее бутете, так сам ласскасу та покасу.
– Но ты же видел, как он делал ее?
– Вител.
– А вспомнить сможешь?
– Цего? Нет, – уверенно протянул он.
– Очень надо! – буквально взмолился учитель. – У меня останешься, харчом обеспечу!
– А не утушишь неналоком?
– Мож, и удушу, – пожал плечами Булыцкий. – Мне почем знать, что там еще во сне привидится. Так то же без умыслу злого! – горячо бросился уговаривать тот.
– На том, цто правду скасал – уше спасипо. А фзяться… Мошко, конечно, – подумав, согласился он, – та не фыйтет ешели нишего, так, получится; харч зазря?!
– Не получится так не получится, – пожал плечами тот. – Лукавить что не стал, уже благодарю. Так возьмешься?
– А цего не фзяться-то, за харц ешели.
На том и порешили. Не желая затягивать, Никодим в тот же день, переодевшись в теплые одежки да сухарей прихватив в дорогу, отправился по окрестным деревенькам на разведку, а Николай Сергеевич – к князю; повторять процедуру.
В палатах у Донского уже ждали. После банок и впрямь легче стало Дмитрию Ивановичу, да настолько, что в тот же день повелел гонцов отправить в монастырь Троицкий за инструментами, рецептами да ставшими вдесятеро более ценными банками. Еще повелел мальчишек привезти, которые валенок производство освоили, а в благодарность монастырю земель отписал со смердами осевшими да с наказом, чтобы и у Сергия валенками занялись, благо монахи обученные там тоже уже были.
– Ну, Николай Сергеевич[76], – лежа на скамейке, приветствовал его Дмитрий Иванович, – давай. Убедил. Мне поперву, а потом – мальцу. И давай с этими, как их там, – запнулся он, вспоминая непривычное слово, – с банками со своими не затягивай.
– Изба мне нужна отдельная, князь, – отвечал пенсионер.
– На что? – Князь удивленно приподнялся на локте. – Чем у Тверда тебе не любо?! И простор, и почет, и девка на услужении, и баба.
– Какая баба? – Булыцкий от неожиданности аж подпрыгнул.
– Сестра Тверда. Ладная, крепкая, горячая. Вдова. Тверд еще при осаде, как Прошку стрелой татарской сбило, решил, что вы с ней – пара; да вот разминулись мы с ним после похода на псковичей. Я – в Москву, он – в монастырь Троицкий. Раны залечить да исповедаться. В дороге наказ мне: что случись, Николу с Аленой сосватать. Вот и ладь мосты, пока Тверд в отлучке. Приедет – благословит вас, да в добрый путь! Давеча же говаривал тебе, а?
– Погоди, князь, – поразился Булыцкий настолько, что даже и забыл и про фитиль, горящий на спине у Дмитрия Ивановича, и про банку, занесенную над спиной пациента. – Ты это, что же? Сватаешь меня? С чего бы вдруг? А родители что же? – уже совсем некстати ляпнул трудовик.
– Сироты, так что брату старшему и решать. А там, как Тверд просил, так и сватаю! Да и тебе говорю, что бобылем хватит ходить. Вон, дел и так невпроворот, а ты, что баба в доме: сам стряпаешь да за избой следишь. Видано ли то? Ты бы дельным лучше чем занялся!
– А что, руки сложа сижу, что ли? – спохватившись, прилепил он таки банку.
– Может, и сидишь, – проворчал Дмитрий Иванович, поморщившись от неприятных ощущений. – Порох где обещанный?
– А тебе все и сразу, да? А говаривал тебе я: не можно так. Порох чтобы сделать – наука целая, да изучить ее еще надо. А потом – еще и других научить. А тут – плинфы простой даже нет!
– Будет тебе плинфа, или не было сказано тебе так?! – подскочив, вспылил князь. Банка, с противным хлопком оторвалась и брямкнулась на пол.
– Да лежи ты! – забыв про все на свете, замахал руками Николай Сергеевич. – И так банок, что слез, еще и перебить не хватало. Как поколешь, так и откуда новых взять?!
– Слову княжьему не верит, – ворча, князь снова улегся на скамейку. – Не про вашу честь! Да кто ты такой, чтобы в слове княжьем сомневаться, а?! Что Москву спас, так и меру знай. Или благодарности княжьей мало, а?
– Да не о благодарности пекусь я, – с силой прижимая склянку к спине собеседника, проворчал Николай Сергеевич. – Человек я! Людина! Тварь Божья, как все вокруг. Не умею чудес творить! И про то я сейчас, что не могу все сразу! А тут и диковины давай, и харч готовь, и за домом следи, – одну за другой лепя емкости и глядя, как вздувается кожа под стеклянными колпаками, проворчал пенсионер.
– Так а я про что? – крякнул в ответ Дмитрий Иванович. – И я про то же! Мало того, что все поспеть торопишься, так еще и по дому – сам себе хозяин! Не должно быть так! Муж – в семье голова! Так голове и заботы. А бабе – дело бабье! И спутывать их негоже; свое каждому – то и ладно!
– Ты на меня погляди-то! – взвился трудовик. – Годов уже сколько, а ты мне все про дела срамные!! Уж и здоровья нет, и ни охотки, а ты!
– Охотки?! – оскалился Донской. – А Матрена на что, а?! Вон, специально людишек отправил девку статную искать, за Николой чтобы приглядывала! Да пусть бы и перебесился заедино!
Булыцкий не ответил, но лишь призадумался: оно хоть и задели слова его Дмитрия Ивановича, и за себя, и за Матрену, и за мегеру эту – Алену. Да ведь и правды в них было много. Разрывался Николай Сергеевич; на все дела не хватало ни рук, ни знаний, ни времени. А тут еще, хочешь не хочешь, а все равно хлопоты домашние времени отъедали будь здоров! И хоть оправдывал себя Николай Сергеевич тем, что такие хлопоты отвлекали да расслабляли, а все равно – кривил душой, хоть даже и самому себе в том не признавался.
– Чего замолчал-то? – усмехнулся князь. – Не ерепенишься чего, не буянишь? Ты же до склок ох как охоч!
– Того и не ерепенюсь, что прав ты, – еще помолчав, ответил Булыцкий. – И за заботу благодарствую, и тебя, и Тверда, – как смог, сидя, поклонился он довольно ухмыльнувшемуся собеседнику. – Да только не принято у нас так. В грядущем, – на всякий случай поправился Булыцкий. – Не берут у нас девок по указке. Да и в доме чужом жить несподручно. Как так-то: муж с женой да в избе брата жениного?
– Тут ты прав, – чуть призадумавшись, отвечал Дмитрий Иванович.
– Да и потом, – вздохнул преподаватель, – какой из меня муж?! Алена вон, – замолчав, аккуратно подыскивая нужное слово, запнулся трудовик, – и ладна, и красива, и молода. А я? Мне до встречи с Богом осталось-то всего ничего. Негоже оно так!
– С лица воду не пить, – поняв собеседника, ухмыльнулся Донской. – Стерпится – слюбится. Аленка вон и хозяйка и плодовита; только что деток Бог всех прибрал…
– Может, хоть Тверда дождемся? – трудовик попытался перевести разговор в другое русло.
– Ты вот чего, Никола, – ответил Дмитрий Иванович. – Избу строй, мастеров дам. Да в голову не бери, чего не надобно. Дом отстроишь, а там, даст Бог, и Тверд прибудет. Сватов зашлешь, да Алену с благословения бери. Сироты они с Твердом, так и благословлять брату старшему. Тебе отдаст.
– Земли с камнем дай, – попросил пожилой человек. – Да людей. Да вычесть не забудь из благодарности княжьей, – помолчав, добавил он.
– Ох, и не прост ты, Никола, – вновь усмехнулся Дмитрий Иванович. – Вычту; ты о том и не майся, да к сватовству готовься.
Закончив с процедурами, Булыцкий переключился на княжича. Хрупкий юноша с ярко выраженными чертами грозного отца и огромными голубыми глазами, от того еще более крупными, что болезнью измаялся совсем.
– Ты говорил, что дашь корабли, на которых хоть на край света? – лежа на скамье, напомнил вдруг Василий Дмитриевич. – Слова не держишь? – по-отечески вдруг совсем нажал паренек.
– Ох и крут ты, малец, – усмехнулся в ответ пенсионер. – В тятьку весь. А ну-ка; три по десять да вычесть дюжину. Сколько будет?
– А сколько Бог даст, столько и будет, – как отец, подкладывая кулак под подбородок, отвечал парнишка.
– Какой тебе край света, с арифметикой раз не дружишь?! – равнодушно отвечал Николай Сергеевич. – Дорога через океаны, в которых Кремль тятьки твоего – песчинка, а корабль-то и не разглядишь! Как путь искать будешь, а? А курс править как, раз с цифрами не дружен-то?! И свою голову сложишь рыбам на прокорм, и команду сгубишь.
– Восемнадцать, – нехотя пробурчал тот.
– Знаешь?! – искренне поразился Николай Сергеевич. – А чего тогда не говоришь?! Ворчишь чего?
– А что я тебе – медведь в клетке-то? На потеху который?! Хочешь – станцует – хочешь, на бубне сыграет?
– Не медведь, конечно, – поспешил заверить парня преподаватель. – С чего взял-то?
– А с чего вопросы такие?
– А с чего вопросы такие?
– Ну, – замялся пенсионер. – Мне откуда знать, что ведаешь, а что нет? Уж шибко дальнее путешествие затеял ты; на край света аж! Вот и решил проверить: сдюжишь или нет?
– А чего бы княжичу да не сдюжить?! – сверкнул очами тот.
– Да не горячись ты, а то в тятьку пошел, – успокоил парня Булыцкий. – Где считать-то ловко так научился?
– У Тимохи-ключника, – пробурчал в ответ паренек.
– Это тот, что из монастыря Троицкого пришел?
– Он, – нехотя пробурчал княжич.
– Ай да Тимоха! – всплеснул руками Николай Сергеевич. – Ай, шустрый!
– Тятьке только не рассказывай, – впервые за разговор взмолился паренек. – Уши надерет. А Тимоху – в поруб!
– Чего так-то?!
– Да Киприан – горой против знаний.
– Не расскажу, – улыбнулся учитель. – Слово даю.
– Спасибо! – улыбнулся вдруг в ответ мальчишка. – Он не только складывать да отнимать умеет. Он… Он такие чудеса творит! Говорит: чужеродец-архангел научил, да наказ строгий был ему: никого в тайну ту не посвящать!
– Да не чудеса это, – рассмеялся преподаватель в ответ. – Математика это простая. Хочешь, научу?
– Хочу! – загорелись глаза у парнишки.
– Как выздоровеешь, так и начнем. В ножной мяч играть хочешь?
– Хочу, – едва не подскочил со скамейки Василий Дмитриевич.
– Тихо ты! Лежи! Банки как разобьешь, так и беда.
– Прости, Никола.
– Да не переживай ты так! – Пенсионер потрепал парня по щеке. – Будет все.
Уже после, завершив все да с князем распрощавшись, отправился Николай Сергеевич на поиски Тимохи. Очень ему не терпелось увидеть ученика своего, и не только потому, что соскучился. Тимоха жуком тем еще оказался и, судя по тому, что княжич рассказал, не без лукавого умыслы его были.
Добросовестно порыскав по окрестностям да поспрашивав, что и как, пожилой человек наткнулся на стайку ребятишек, по всему судя, из богатых, собравшихся почти на отшибе за стенами нового амбара. Сбившись вокруг невысокого, с жиденькой бороденкой паренька в монашеских одеяниях, те о чем-то оживленно галдели, что-то там обсуждая. Сам не зная зачем, Булыцкий нырнул за угол постройки, желая со стороны понаблюдать за происходившим.
– Ну-ка, мальцы, кто еще в счете потягаться хочет, а! – опершись ногой о торчащий из земли пень, залился смехом тот. – Давайте, давайте, медведи! Кто шибче посчитает всех, тому и барыш! – вытащив из кармана пару чешуек[77], тот бросил их на расстеленный на снегу зипунишко. Из толпы, почесывая затылок, вышел пузатый мальчонка и, неуверенно потоптавшись, последовал примеру ключника.
– Я, – протянул тот. – Но, без обману чтобы.
– Какой обман? – залился смехом тот. – Чего вас обманывать? Сами огудаетесь![78] По три мешка проса у троих смердов. К ним – по два мешка прибытку, да по одному убытку. Потом Тохтамыш прилетел и еще по три отобрал. А одного лихие обобрали в дороге; мешок забрали. Осталось сколько?!
– Где ж видано, чтобы Тохтамыш не все отбирал? – почесав затылок, промямлил вызвавшийся паренек.
– А не твоего ума дело, Ерема! Ты считай давай!
– Голод, что ли, что лихие до мешков зарятся?
– Сколько мешков!
– Да хто же знает его? – заныл Ерема. – Ты проще чего спроси!
– А не было уговору на проще!
– Два осталось, – старательно сопя и загибая пальцы, высчитал, наконец, Ерема. – Два, кажись.
– Пустое, – зыркнув по сторонам глазами расплылся в довольной ухмылке Тимоха.
– А сколько, раз не два?
– Три и осталось, – дерзко отвечал ключник.
– Так ты хоть поясни; как так-то!
– Да вот еще, – статно поднимая выигрыш, бросил парень. – Вам, темень, рассказывать что-то еще. Вон у тятек спрашивайте. Они вам и пояснят. – Деловито собирая чешуйки, не умолкал хам.
– А ну, не дури! – вышел из укрытия Булыцкий. – Монету верни. Правильно посчитано было!
– Еще чего! – еще не сообразив, что происходит, набычился плут, однако, увидав пришельца, тут же, буквально уменьшившись в размерах, быстро-быстро затараторил. – Никола?! Прости, бес попутал! Не желал в грех впасть, да знания великие дадены, что искус диавольский!
– Я тебе покажу: искус. – Ловко схватив сорванца и вывернув тому ухо, пенсионер бросил пацана на тот самый пень, на котором только что стоял сам злодей. Не обращая внимания на заметно оживившихся пацанов, трудовик задрал зипунишко, рывком стаскивая штаны с Тимохи. Затем, подхватив с земли длинную веточку и коленом навалившись на орущего благим матом мальчишку, от души замахнувшись, приложился розгой по голой заднице проказника.
– Ой-ой-ой! Не бей, Никола, Христом Богом молю! – прикрывая пятую точку руками, выл тот, впрочем, Булыцкий уже не обращал внимания и вовсю лупил проказника.
– Я тебя отучу народ дурачить! Я тебе навсегда охотку отобью головы морочить! Уж я с тебя шкуру спущу, науки ради великой. – Под радостные крики детворы Николай Сергеевич стегал провинившегося ключника.
– Прости! – отчаянно заревел тот.
– Бог простит, – успокоившись, Булыцкий отбросил в сторону орудие экзекуции. Тимоха, живо натянув штаны и поправив зипун, отбежал в сторону. – Слышь, мальцы, – обратился учитель к угомонившимся и уже собравшим с земли деньги пацанам, – кто желает ловко так считать научиться, а?! – Парни, неуверенно переглядываясь, топтались на месте. – Чего струхнули, а? – расхохотался пенсионер. – Или так и хотите, чтобы карманы вам выворачивали пройдохи всякие?!
– Ну, я, – помявшись, вышел вперед Ерема.
– И я, – вышел за ним еще один мальчонка.
– И я хочу!
– И я.
– Значит, так, мальцы. Завтра жду в доме Твердовом, – еще раз оглядев толпу ребятишек, довольно улыбнулся Николай Сергеевич. – Знаете где?
– Знаем!
– Когда прийти-то? – загудело пацанье.
– Когда?.. – этот вопрос поставил Булыцкого в тупик. В бытности его в Троицком монастыре, такой вопрос в принципе не возникал, так как время вообще смысл свой потеряло. Даже время, выделенное на послушания, разнилось у всех схимников. А теперь…
– После молебна утреннего, – проблема так же неожиданно разрешилась, как и возникла; кто-то из мальчонок дал вполне себе здравую идею.
– Вот и ладно, – с готовностью подтвердил пенсионер, – после молебна жду. Дом Тверда знаете где?
– Знаю, – отозвались ребята.
– Чего стоим тогда? Айда по домам! А тебе, – обратился он к Тимохе, – еще раз услышу, что головы дуришь, ухи повыворачиваю так, что сегодняшнее за радость вспомнится, сразумел?!
– Угу, – растирая по физиономии слезы, прогудел тот.
– Поди!
Всхлипывая да слезы размазывая по физиономии, Тимоха поплелся прочь, а Булыцкий, разом про парня забыв, что-то там насвистывая, двинул к дому.
Чудно было идти по такой Москве. Вокруг – деревянные срубы, под ногами – кудахчущие куры, в воздухе – амбре из сотен таких непривычных для городского жителя запахов, а на дворе – ни души. И это – посреди дня! Усмехаясь, двинулся Николай Сергеевич к дому Тверда. Уже подходя, шум услыхал: не то вскрик, не то возня какая-то.
– Кто здесь?! – окликнул пришелец и, сам не зная зачем, повернувшись, двинулся на шум; благо совсем рядом это было. – Что там за беда?! – прикрикнул он зачем-то. Тут же стихло все разом. Шум еще какой-то, навроде как тикает кто-то – шаги торопливые. – Ох, вороватые если, ухи пообрываю! – проорал он, выруливая за амбар и тут же остолбенело замер. Шагах в десяти от него, мордой в снег, неестественно вывернув голову, лежал бородатый мужик.
– Эй, православный! – окликнул Булыцкий, про все забыв, бросившись на помощь. – Эй, люди! На помощь! – бухаясь на колени радом с пострадавшим, преподаватель попытался поднять его. – Подымайся! Звать-то тебя как?! Угрим? – выдохнул трудовик, разом узнав в том схимника из монастыря Троицкого. – Угрим! Угрим!!! – схватив за плечи, пенсионер принялся тормошить убитого. – Да очнись же ты, Угрим!
– Держи лиходея! – налетели на Булыцкого несколько крепких мужиков, разом скручивая и оттаскивая от жертвы.
– Пустите! Прочь подите все!!! Да, пустите вы, черти!!!! – как Балу в мультяшке про Маугли стряхивал, отбивался, налево и направо кулаками круша, бился пенсионер. – Душегубы!!! Всех положу! – орал он, ломясь в атаку. – Трижды его валили в снег и трижды он, словно Терминатор, поднимался, чтобы, широко расставив ноги, снова бить, крушить, терзать.
Поединок закончился бесславно. Кто-то от души палкой какой-то огрел пенсионера по спине, разом выбив дух. Последнее, что помнил тот, – обжигающе-холодный снег на морде да за шиворотом.
– Ну, Никола, – первое, что услыхал трудовик, придя в себя. – И что тебе не сидится-то? Чего тебя в лихо все тянет-то?!