Мужики жаловались ему на непонимание и постоянные придирки жен, потом махали руками и говорили:
– Ладно, чего уж тут. У тебя наверняка своих проблем хватает.
Проблем хватало. Для развития студии нужны были большие вливания. Денег не хватало. Они никогда не шиковали, но за годы хорошей жизни привыкли ни в чем себе не отказывать.
– Сейчас начнется, – шептались в окружении.
Мужчина, провалившийся в мечту, и женщина, думающая о повседневных заботах: чем кормить, во что одеть и как воспитывать.
Бабушка уже ничего не предполагала. Она умерла. Внучка продала ее квартиру и отдала мужу деньги на раскрутку студии.
Шли годы. Он дневал и ночевал на работе, обкатывая аппаратуру, подписывая контракты и записывая альбомы (свои и чужие). Она защитила диссертацию и получила должность профессора в университете. Ее приглашали на конференции и симпозиумы, заказывали научные статьи. У нее мечтали учиться и умоляли учить. Димочка учил языки, как мама. Митяй играл на гитаре и занимался альпинизмом, как папа. Летом отец и сын брали снаряжение и отправлялись покорять очередную вершину. Дочь – уже не маленькая Светланка (по-маминому) и Ветка (по-папиному) – обнаружила талант в живописи и пропадала на этюдах. Уезжала с группой художников и забывала докладывать о передвижениях.
Доктор наук оставалась в гордом одиночестве и вполуха слушала «всевидящих» подруг:
– Так дальше пойдет – навсегда одна останешься.
– Если уже не нужна, потом и подавно никто не вспомнит.
– Разве заслужила такое отношение?
Она прикидывала, какой материал станет обсуждать со студентами на следующем семинаре, а подругам отвечала:
– Девочки, а не сходить ли нам в театр?
Ходили. И по выставкам, и по музеям, и по галереям. Ей было комфортно в компании давних приятельниц. Она любила разговаривать о классической музыке, поэзии вагантов и роли Гумбольдта в становлении языкознания. Муж любил ее слушать, но рассказывал о новых альбомах «Pink Floyd», сногсшибательной игре Несси, противостоянии Надаля и Федерера, снегах на вершине Килиманджаро и что очередной коллега женился на «свеженьком теле». Она вздыхала – сочувствовала коллегам. С «телами» было совершенно не о чем говорить. Да и услышать от них ничего, кроме слов: лейбл, коллекция, ботокс, коррекция и фирма, было невозможно. «Тела» не ходили в театр, а ездили в Милан, но, конечно, не ради Ла` Cкала.
Она тоже была там – он подарил тур. Сам, конечно, отправился с Митяем в очередной поход. Она так хотела, чтобы Димочка поехал с ней. Ведь у него второй – итальянский. Это было бы чудесным погружением в языковую среду.
– Успеется, – сказал он. – Возьми Ветку. У нее тоже погружение будет. Италия все-таки для художника кое-что значит.
Светланка неделю двигала мольберт по площади и писала Дуомо с разных ракурсов. Мама наблюдала за происходящим из уличного кафе, где все это время сидела, читая монографию известного итальянского филолога. Милан обеим очень понравился.
Дети выросли. Димочка писал стихи: и свои, и переводы. Его публиковали и приглашали читать лекции. Митяй стал отличным звукорежиссером и работал у отца в студии (конечно, тогда, когда Димочка был свободен от обязательств). Ветка писала картины и пыталась строить из себя свободного художника. Получалось плохо, потому что Светланка в двадцать лет выскочила замуж и родила близнецов.
Дед бренчал внукам на гитаре и вопил: «Перемен требуют наши сердца…» Бабушка перебирала клавиши пианино и тихим голосом выводила: «Отцвели, ах уж давно…» Светланка жаловалась на жизнь и требовала помощи. Это происходило тогда, когда Ветка не заходилась в истерике и не вопила, что «родители ничего не понимают в жизни».
Отец говорил, что «надо показать ей, где раки зимуют». Мать просила оставить дочь в покое, утверждая, что та просто устала. Уставшая развелась через два года. Светланка рыдала на плече матери и жаловалась, что муж живет своей жизнью, не обращает на нее никакого внимания и занят только своими интересами. Мать гладила ее заплаканные щеки и повторяла:
– Ничего. Бывает.
Отцу Ветка с раздражением объясняла, что жить с человеком, который автомобилями интересуется больше, чем картинами Куинджи, невозможно. Он обнимал ее и примирительно говорил:
– Да-да. Конечно. Как я тебя понимаю!
Стали поднимать внуков. Он водил их на футбол. Она – в музыкальную школу. Он рассказывал об Элвисе Пресли, она – о Шостаковиче. Он говорил, что надо уметь постоять за себя, она уверяла, что драться нехорошо. Он ездил с ними в отпуск на рыбалку в Астрахань, на Байкал, а то и на Гавайи. Она говорила, что в Астрахани была много раз, на Байкале замучают комары, а на Гавайях испепелит солнце, и оставалась на даче. Она давно мечтала о «тихой, зеленой гавани», и он как-то сделал к ее очередному юбилею царский подарок: участок с готовым срубом. На улице – беседка и зеленый газон. Внутри – застекленная терраса и резной балкончик. На газоне она развела грядки и посадила цветы. Балкон украсила виноградной лозой. Он сидел с удочкой в лодке посреди Тихого океана. Она лежала в гамаке в тени подмосковных сосен и читала очередную работу аспирантов.
Иногда приезжали дети: Димочка с женой и Ветка с очередным кандидатом в спутники жизни. Димочка был женат надежно и прочно. Она говорила:
– Я знала, что Димочка – хороший мальчик.
Муж вторил:
– Митяй – наш человек.
Детки, правда, никак не получались, но тут вмешиваться не станешь. Сами пускай разбираются.
Светланка, напротив, скакала от кавалера к кавалеру и постоянно предъявляла претензии. Один не любил Моэма, другой ничего не слышал о Шагале, третий любил красное вино больше белого, четвертый по воскресеньям навещал маму.
– Чего же ты хочешь? – недоумевали родители.
– Хочу, как у вас с папой, – требовала Ветка-Светланка.
– Ясно, – говорил он.
– Понятно, – отвечала она.
И только подругам, науськанным еще бабушкой, подругам, что давно разошлись с одними, вышли замуж за других, а романы крутили с третьими, по-прежнему было ничего не понятно.
– Он там – ты здесь. Так и просидишь всю жизнь на своей даче?
– Здесь хорошо, – отвечала она. – И близнецам Коле и Косте нужен свежий воздух.
– Что-то не торопится муженек в это хорошее место.
– Рыбу ловит.
– Славный у него, должно быть, улов.
– Должно быть.
Улов привозил большой. Она солила, коптила, морозила. Потом распоряжалась: «Колю на фортепиано, Костю на скрипку».
– А ты? – муж спрашивал для проформы. Знал ответ.
– В библиотеку. У меня доклад.
Возвращалась счастливая. Сыпала цитатами из нового труда и грезила очередным научным открытием.
– Молодец! – хвалил он и тоже отдавал распоряжение: «Костю на карате. Колю на тхэквондо».
– А ты? – ее очередь спрашивать.
– На студию. У меня запись.
Он записывал. Она писала. Он пел в России, Израиле, Германии, Америке. Она там же читала доклады. Они посещали одни и те же страны, но в разное время. Они увлекались противоположными вещами и интересовались совершенно не схожими областями жизни. Она верила в Христа, он был атеистом. Ему было все время жарко, она постоянно мерзла. Он любил крепкий кофе, она предпочитала чай. Он обожал шумные компании, она – тихие семейные вечера. Не жизнь, а сплошной компромисс. Их все время разводили, а они были счастливы. Вместе.
А потом он умер. Внезапно. Прямо у грядки, где цвели ее любимые флоксы. Не зря терпеть не мог дачу. Она бы хотела ходить на могилку, но он просил развеять прах по ветру. Она исполнила его волю, в первый и последний раз наступив на горло собственной песне. После села в кресло и не захотела вставать. Окружающие возмущались и не понимали, что происходит.
– Всю жизнь прекрасно без него обходилась, а теперь-то чего потерялась? – шептались подруги.
– Ладно бы горевала о том, кто пылинки сдувал, а то ведь работой дышал, а не женой. Ни к чему убиваться, – твердили его друзья.
Волновались и дети:
– Мама, сходи в библиотеку!
– Мама, сделай доклад!
– Съезди на конференцию!
– Проведи семинар!
– Подготовь к поступлению!
– Прочитай монографию!
– Съезди на дачу!
– Посади цветы.
Цветов сажать не стала, дачу продала. Подарила деньги Светланке на открытие первой выставки. Из кресла вылезла. Вытащили внуки. Разве забудешь: «Костю на карате. Колю на тхэквондо»?
Веткины-Светланкины картины начали продаваться. Она стала известной художницей. В профессии была успешна. В личной жизни – несчастна.
– Как же так, Светочка? – спрашивали назойливые научные дамы – мамины подруги.
– Ищу такого, как папа, – отвечала она.
– Зачем?! – пугались они. – Чтобы все время где-то пропадал? Чтобы слушал свой ужасный рок? Чтобы ловил – душегуб – эту проклятую рыбу? Чтобы жарился на солнце? Чтобы висел на скалах? Чтобы учил мальчишек по своему разумению, а не по науке?
– Почему бы и нет?
– А ты? Что будешь делать ты?
– Писать картины.
– Глупости! Так не бывает!
– Бывает!
– Если ты о родителях, то это лишь странное исключение из правил. Уж слишком разные люди.
– Но ведь они были счастливы, – говорила строптивая Ветка.
– Не знаем, не знаем, – отвечали вредные тетки.
А мнительная Светланка отправлялась к матери:
– Мамочка, вы ведь были счастливы с папой?
– Конечно. Очень.
– А как? Почему? Вы ведь были настолько разными. Как же вам удалось прожить столько лет вместе?
Она молчала какое-то время. Смотрела на его портрет, что стоял на книжной полке, закрывая собой все ее монографии. Смотрела долго. Нежно. Пронзительно. Так, что только слепой мог не заметить в этом взгляде бесконечной, глубокой любви. Так, как привыкли они смотреть друг на друга в течение всей жизни. Смотрела, а потом отвечала:
– Доченька, я не знаю.
Прорвемся, малыш
Нина вошла в квартиру и, бросив чемодан у двери, опустилась на пол. Гнетущая тишина родного дома сковывала ледяным холодом. Пустота наводняла и пространство, и душу, и мысли. Из зеркала на противоположной стене смотрела старуха. «Всего пятьдесят пять, – подумала она, – а ни одной мечты, ни одного желания. Нет, одно все-таки есть: помыться после самолета. Но это пустое, мелкое, будничное. А настоящего, большого, значимого больше не хочет. Ничего не хочет». Нина рассматривала ввалившиеся глазницы с черными кругами под нижними веками. Конечно, дал о себе знать восьмичасовой перелет, но все же лицо хранило печать не только усталости, но и всей не слишком счастливой жизни. А ведь так хорошо, легко и безоблачно все начиналось.
Нина была любимой дочерью. Даже обожаемой. Мама просто любила, а папа по-настоящему обожал. Она была принцессой, королевишной, красавицей, куколкой и самой лучшей доченькой на свете. Несмотря на такое буквально подобострастное отношение, покладистый характер Нины ничуть не испортился. Она росла неизбалованным и миролюбивым ребенком, не конфликтовала со сверстниками, а если ее все-таки обижали, никогда не могла ответить тем же. Напротив, любая неприятность заставляла ее переживать, плакать и бежать за помощью. А бежать – она знала – было к кому. С того момента, как Нина себя помнила, папа стоял за ней мощной глыбой, готовой при первой необходимости выступить на передний план и закрыть собой «королевишну» от любых превратностей судьбы. И она этим пользовалась постоянно.
– Вот. – Пятилетняя девочка стояла перед отцом, размазывая по щекам слезы и выставляя вперед коленку с порванными колготами.
– Почему принцесса рыдает?
– Вот! – Приподняла ногу и шмыгнула носом.
– Больно, красавица?
– Не-е-ет.
– А отчего слезы?
– Мама сказала, что больше таких колгот не купит. Они дорогие и на мне горят. Потуши, папа, потуши!
– Не плачь, золото. Она имела в виду, что надо быть аккуратнее. У тебя что ни день, так рваная одежда, будто ты не в детский садик ходишь, а на войну. – Он чмокал Нину в покрасневший нос и трепал по щеке, сажал на колени, шептал в ухо, щекоча мочку темными усами: – Мама пускай не покупает. Я буду, договорились?
– Договорились! – Радостная дочь чмокала его в ответ. – А от мамы секрет?
– Секрет.
– Узнает – наругает.
– Ничего. Прорвемся, малыш!
Проблемы с колготами выросли до проблем в учебе, в отношениях с друзьями и с кавалерами. Но стоило выговориться отцу и услышать неизменное: «Прорвемся, малыш!», как все невзгоды мельчали и отступали, а жизнь вновь становилась легкой, беззаботной и прекрасной. Папа обсуждал с ней тенденции моды, кулинарные изыски и тему полового созревания. С ним она готовилась к поступлению в институт и к первому свиданию. От него узнала об открытиях Менделеева, самоубийстве Есенина и пользе презервативов. Папа был верным соратником и отличным помощником абсолютно во всем.
Нина платила отцу сторицей. Шагу не могла сделать, чтобы не спросить совета. По любому пустяку спешила сначала узнать его мнение, а потом принимать решение. И всегда поступала так, как подсказывал папа. Нет, он не настаивал на своем, никогда не пытался сломать дочь или специально усилить влияние. Это получилось само собой. Папа был безоговорочным авторитетом. Мама сердилась, говорила:
– Отпусти поводок. Она без тебя дышать не сможет.
– Сможет. – Папа смотрел на девушку влюбленными глазами. – Куда денется. Всему свое время.
Время пришло, когда ей исполнилось девятнадцать. Новое знакомство в компании друзей выросло в большое серьезное чувство. Молодой человек Вадим был из тех, о ком никто и никогда не сказал бы: «Душа компании». Он был молчалив, серьезен, несколько вальяжен и настолько не походил на тех веселых балагуров, с которыми Нина привыкла проводить время, что своей исключительностью пленил ее буквально за один вечер. Роман развивался стремительно. Конфетно-букетный период уже через пару недель перешел к активному обсуждению планов на совместное будущее. Впервые дочь не просто не слушала, но даже не интересовалась папиным мнением. Нет, после знакомства она, конечно, спросила родителей, понравился ли избранник. И глаза так горели тем особенным светом, которым сияют глаза безусловно влюбленной девушки, что они не осмелились произнести ничего такого, что могло бы расстроить драгоценную принцессу.
Тогда Нина убежала провожать кавалера до метро и не видела, как мама тихонько плакала на кухне, и не слышала, как папа, нежно поглаживая плечо жены, шептал:
– Прорвемся, малыш.
Прорываться, однако, пришлось самой. Сразу после свадьбы, которая случилась через несколько лет, муж, закончивший медицинский институт, получил распределение в Якутию. Наивная и окрыленная чувством девушка была охвачена романтическим волнением по поводу предстоящего переезда. Все казалось новым, неизведанным и от этого сказочно волшебным. И напрасно родители уговаривали не спешить, закончить институт (третий по счету: не складывалось у Нины с высшим образованием), она взяла очередной академический отпуск и упорхнула вслед за любимым.
Волшебство закончилось с первыми морозами, привычными для жителей Севера и совершенно невероятными для людей, столкнувшихся с такими холодами впервые. К тому же первую зиму переживать пришлось не одной, а с двухмесячной Лариской – девочкой капризной, беспокойной и очень болезненной. Папа-врач отдавал указания, как и чем лечить, и отправлялся на бесконечные дежурства в больницу, оставляя Нину в одиночестве воевать с постоянно сопливой дочерью. А мама варила травяные отвары, привязывала к кулечку с ребенком грелку, шесть раз в день промывала дочери нос, четыре раза меняла ушные компрессы, три раза вливала сироп от кашля и постоянно носила на руках.
К полугоду Лариска перенесла пару бронхитов, несколько отитов и два воспаления легких. Походила девочка на крохотного червячка, которого забывали кормить. И это при том, что Нина только и делала, что отваривала овощи, жала соки, выращивала гриб, из которого получался неплохой творог, и с утра до вечера пыталась впихнуть в несносную дочь хотя бы одну лишнюю ложку, хотя бы одну бесценную каплю молока.
Молоко, кстати, текло рекой, и «заботливый» муж заставлял ее лишний раз вскакивать среди ночи и сцеживать бутылки, которые наутро сдавал в родильный дом, естественно, не безвозмездно. Нина, впрочем, от такой «заботы» не страдала. Она была рада помочь детишкам, волею судеб появившимся на свет в условиях, далеких от идеальных. Она сцеживала, и кормила, и готовила, и стирала, и кипятила, и лечила, и успевала строчить пеленки, шить какие-то чепчики из лоскутков, и, стоя, засыпая у колыбели, уверенно говорила: «Прорвемся, малыш!» Главное, ни словом, ни взглядом не упрекала мужа за его увлеченность профессией. Распределение есть распределение. А следовать за ним – ее выбор, Нинин.
Последствия выбора не заставили себя ждать. К концу зимы она походила на такого же червяка, как и грудная дочь. Одежда на молодой девушке висела, глаза ввалились, аппетит пропал. Вадим, конечно, не испытывал восторга от мысли о грядущем одиночестве в далеком Якутске, но все же принял волевое решение:
– Тебе надо возвращаться в Москву.
– Нет! – Даже мысль о разлуке представлялась ей концом света. – Не хочу с тобой расставаться!
– Не уедешь – расстанемся навсегда.
– Почему? – ошарашенно спросила Нина.
– Я после распределения в Москву вернусь, а ты тут останешься.
– Почему?
– На кладбище. – Вадим был истинным медиком. Нюни не распускал и не ходил вокруг да около. Удара не смягчал – называл вещи своими именами. Это действовало. Мысль о скорой кончине радужной Нине не казалась. Скрепя сердце она согласилась уехать и уже через неделю выходила с драгоценным пищащим свертком из дверей московского аэропорта.
Мама сгребла ее в охапку и заплакала. Папа просто смотрел, заглядывал в зыркающий темными глазами кулек и, еле сдерживая дрожь в голосе, обещал: